Впрочем, по мере убывания числа слушателей страстность Семена угасала и он, наконец, махнув рукой, покинул площадь.
— Приказания? — обратился я к Егорову.
Он посмотрел на меня, как на клопа, и рявкнул:
— Пошел ты… И я пошел. Не совсем туда, куда он меня послал. У меня был другой адрес.
На краю площади я разыскал свой «пассат» и двинулся к маяку.
VII
Столяров сидел на краю каменной скамьи возле самого мола, о заплесневелые камни которого билась прозрачная балтийская вода. Рядом с ним на скамье стояла наполовину опорожненная бутылка «Драй-джина». Тут же валялась пачка «Мальборо».
У причала маяка стояла белоснежная крейсерская яхта под норвежским флагом, матросы таскали по трапу коробки с компьютерами и какие-то шмотки.
— Отбываю, — сообщил Столяров.
— На яхте? — поразился я. — А как же ваша водофобия?
— На яхте безопасней, чем самолетом. Что до водофобии… Ну, поблюю. Я уже приказал ведро приготовить. Даже два. — Он кивнул:
— Садись… Всю жизнь терпеть не мог джина, но вот привык. Все лучше, чем виски или бренди. Про водку и не говорю, ее мой организм просто не переносит… Не предлагаю выпить, потому что знаю: не пьешь. Не пьешь, не куришь. Зачем тогда жить?
Я промолчал.
— Жена есть? — продолжал Столяров, хорошо приложившись к бутылке и закурив.
— Есть.
— Дети?
— Дочь.
— Любишь их?
— Люблю.
— Вот это правильно. Люби их — больше работы, больше родины. Я мало своих любил.
Да, мало. Я любил работу. Я любил родину. А все это — пустые слова, если они не наполнены внутренним содержанием. А содержание — это твоя семья. И нет больше ничего. К сожалению, я понял это слишком поздно. Не повтори мою ошибку, парень.
— Постараюсь, — пообещал я.
— Постарайся, постарайся, — повторил Столяров и снова крепко приложился к бутылке. — Ты уже знаешь, что операцией руководил лично Профессор?
— Откуда я мог знать?
— Плохо вас учат. Просто ни к черту. Его НП был в доме напротив, на восьмом этаже.
— Как я мог это увидеть? По отблеску стекол стереотрубы? Так она была наверняка защищена блендами.
— А просчитать, откуда наиболее удобно руководить операцией?
— Я не думал, что сам Профессор будет руководить операцией.
— Только это тебя и оправдывает, — заметил Столяров. — Хотя мог бы и знать. Я же сказал тебе, что Профессор не улетел из города. Ладно, все в порядке. Мы сделали это дело. У тебя есть вопросы?
— Только один. А если бы Миня вас подстрелил?
— Этого не могло быть. Я накануне предупредил Профессора. Он внял. Да и как было не внять!
— О чем? — спросил я.
— О некоторых последствиях любых несчастных случаев со мной.
— Поэтому вы приказали не блокировать Миню?
— В том числе.
Из мощного цоколя маяка вышел худосочный молодой человек, сделал знак Столярову отойти в сторону, но тот лишь рукой махнул:
— Говори, тут все свои. Что у тебя?
— На связи Франкфурт. Заубер. С ним два ваших компаньона. Спрашивают, что делать с пакетом акций местного порта. До них дошли какие-то слухи, что на выборах победит Антонюк.
— Выбрасывайте их на рынок. По любой цене. Немедленно, пока не стали известны результаты выборов. И сразу покупайте акции таллинского порта. Они сейчас пойдут в гору.
Молодой человек ушел.
— Значит, порт и Россия не получат иностранных инвестиций? — уточнил я.
— Значит, не получат, — подтвердил Столяров.
— Выходит, мы работали против интересов России?
— А чем мы, по-твоему, занимались? — спросил Столяров.
— Защищали невинных людей от несправедливости.
— Нет, дружок. Мы защищали российскую демократию. Не больше, но и не меньше.
— Завтра на выборах победит коммунистический кандидат Антонюк, — напомнил я.
— Значит, четыре года жители города К. будут жить с губернатором-коммунистом. А вдруг это им понравится? Почему ты берешь на себя право решать за других людей?
Они выберут коммуниста, им нравится коммунист, вот и пусть с ним живут. Тебе он не нравится? Допускаю. Но ты в меньшинстве. Поэтому сиди и помалкивай.
Столяров приложился к бутылке джина, потом как-то особенно, с удовольствием закурил и заключил:
— Это и есть демократия.
* * *
Домой я вернулся дня через два. Утром 17 ноября продемонстрировал подполковнику Егорову живого, здорового и невредимого Антонюка, который находился в эйфории от выборов, выигранных с преимуществом почти в пятнадцать процентов, сдал «длинную девятку» и разрешение, при этом потребовал расписку в получении, сдал накопившиеся счета, написал реквизиты своего банка, сдал доверенность и техпаспорт на «пассат», продемонстрировав, что машина находится не в худшем состоянии, чем когда я ее получил, после этого попросил портье вызвать такси и уехал в аэропорт.
Встречала меня Ольга на «ниссан-террано». Вообще-то я ей эту тачку не даю, хоть у нее и есть права, но тут решил воспользоваться случаем. Устроив маленький скандал по поводу грязных ковриков (а по нашей-то грязи как их будешь содержать чистыми), я тщательно вытряс все ковры, а вместе с грязью и ту таблетку, которую мне вставили в военном госпитале под Москвой. Не скажу, что она очень меня беспокоила, но иметь все время под ногами соглядатая или, точней, прослушку, не очень приятно. Даже когда разговоры вполне невинные, а именно такие у нас и были всю дорогу до дому.
Недели через две у нас в Затопино появился полковник Голубков — большой любитель подледного лова. Между делом он рассказал, что Профессора выпихнули на пенсию, а кавторанг Егоров тянет флотскую лямку где-то на Баренцевом море. Куда делись их ребята во главе с Геной Козловым — Бог весть.
Судьба Профессора и Егорова меня меньше всего волновала, а вот ребят было жалко.
Я вообще неравнодушен к классным специалистам, а они были суперкласса. Уж кто-кто, а я в этом как-нибудь разбираюсь.
На второй день полковник снова пошел сверлить лунки на Чесне. А я оставил его одного и отправился в нашу церквушку, в Спас-Заулок. Но почему-то она была закрыта, никто на мой стук не отозвался. И мне ничего не оставалось, как пройти к нашему деревенскому кладбищу, где лежал мой друг Тимофей Варпаховский — Каскадер и Коля Ухов — Трубач. На надгробьях оставались маленькие огарочки свечей. Их я и зажег. И сидел над этими робкими огоньками, защищая их от ветра.
А чем мы вообще в жизни занимаемся?
Защищаем слабый огонек жизни от ветра.
И больше ничем.
И нет более достойного занятия, чем это.
Нет.
Нет.
Нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
— Приказания? — обратился я к Егорову.
Он посмотрел на меня, как на клопа, и рявкнул:
— Пошел ты… И я пошел. Не совсем туда, куда он меня послал. У меня был другой адрес.
На краю площади я разыскал свой «пассат» и двинулся к маяку.
VII
Столяров сидел на краю каменной скамьи возле самого мола, о заплесневелые камни которого билась прозрачная балтийская вода. Рядом с ним на скамье стояла наполовину опорожненная бутылка «Драй-джина». Тут же валялась пачка «Мальборо».
У причала маяка стояла белоснежная крейсерская яхта под норвежским флагом, матросы таскали по трапу коробки с компьютерами и какие-то шмотки.
— Отбываю, — сообщил Столяров.
— На яхте? — поразился я. — А как же ваша водофобия?
— На яхте безопасней, чем самолетом. Что до водофобии… Ну, поблюю. Я уже приказал ведро приготовить. Даже два. — Он кивнул:
— Садись… Всю жизнь терпеть не мог джина, но вот привык. Все лучше, чем виски или бренди. Про водку и не говорю, ее мой организм просто не переносит… Не предлагаю выпить, потому что знаю: не пьешь. Не пьешь, не куришь. Зачем тогда жить?
Я промолчал.
— Жена есть? — продолжал Столяров, хорошо приложившись к бутылке и закурив.
— Есть.
— Дети?
— Дочь.
— Любишь их?
— Люблю.
— Вот это правильно. Люби их — больше работы, больше родины. Я мало своих любил.
Да, мало. Я любил работу. Я любил родину. А все это — пустые слова, если они не наполнены внутренним содержанием. А содержание — это твоя семья. И нет больше ничего. К сожалению, я понял это слишком поздно. Не повтори мою ошибку, парень.
— Постараюсь, — пообещал я.
— Постарайся, постарайся, — повторил Столяров и снова крепко приложился к бутылке. — Ты уже знаешь, что операцией руководил лично Профессор?
— Откуда я мог знать?
— Плохо вас учат. Просто ни к черту. Его НП был в доме напротив, на восьмом этаже.
— Как я мог это увидеть? По отблеску стекол стереотрубы? Так она была наверняка защищена блендами.
— А просчитать, откуда наиболее удобно руководить операцией?
— Я не думал, что сам Профессор будет руководить операцией.
— Только это тебя и оправдывает, — заметил Столяров. — Хотя мог бы и знать. Я же сказал тебе, что Профессор не улетел из города. Ладно, все в порядке. Мы сделали это дело. У тебя есть вопросы?
— Только один. А если бы Миня вас подстрелил?
— Этого не могло быть. Я накануне предупредил Профессора. Он внял. Да и как было не внять!
— О чем? — спросил я.
— О некоторых последствиях любых несчастных случаев со мной.
— Поэтому вы приказали не блокировать Миню?
— В том числе.
Из мощного цоколя маяка вышел худосочный молодой человек, сделал знак Столярову отойти в сторону, но тот лишь рукой махнул:
— Говори, тут все свои. Что у тебя?
— На связи Франкфурт. Заубер. С ним два ваших компаньона. Спрашивают, что делать с пакетом акций местного порта. До них дошли какие-то слухи, что на выборах победит Антонюк.
— Выбрасывайте их на рынок. По любой цене. Немедленно, пока не стали известны результаты выборов. И сразу покупайте акции таллинского порта. Они сейчас пойдут в гору.
Молодой человек ушел.
— Значит, порт и Россия не получат иностранных инвестиций? — уточнил я.
— Значит, не получат, — подтвердил Столяров.
— Выходит, мы работали против интересов России?
— А чем мы, по-твоему, занимались? — спросил Столяров.
— Защищали невинных людей от несправедливости.
— Нет, дружок. Мы защищали российскую демократию. Не больше, но и не меньше.
— Завтра на выборах победит коммунистический кандидат Антонюк, — напомнил я.
— Значит, четыре года жители города К. будут жить с губернатором-коммунистом. А вдруг это им понравится? Почему ты берешь на себя право решать за других людей?
Они выберут коммуниста, им нравится коммунист, вот и пусть с ним живут. Тебе он не нравится? Допускаю. Но ты в меньшинстве. Поэтому сиди и помалкивай.
Столяров приложился к бутылке джина, потом как-то особенно, с удовольствием закурил и заключил:
— Это и есть демократия.
* * *
Домой я вернулся дня через два. Утром 17 ноября продемонстрировал подполковнику Егорову живого, здорового и невредимого Антонюка, который находился в эйфории от выборов, выигранных с преимуществом почти в пятнадцать процентов, сдал «длинную девятку» и разрешение, при этом потребовал расписку в получении, сдал накопившиеся счета, написал реквизиты своего банка, сдал доверенность и техпаспорт на «пассат», продемонстрировав, что машина находится не в худшем состоянии, чем когда я ее получил, после этого попросил портье вызвать такси и уехал в аэропорт.
Встречала меня Ольга на «ниссан-террано». Вообще-то я ей эту тачку не даю, хоть у нее и есть права, но тут решил воспользоваться случаем. Устроив маленький скандал по поводу грязных ковриков (а по нашей-то грязи как их будешь содержать чистыми), я тщательно вытряс все ковры, а вместе с грязью и ту таблетку, которую мне вставили в военном госпитале под Москвой. Не скажу, что она очень меня беспокоила, но иметь все время под ногами соглядатая или, точней, прослушку, не очень приятно. Даже когда разговоры вполне невинные, а именно такие у нас и были всю дорогу до дому.
Недели через две у нас в Затопино появился полковник Голубков — большой любитель подледного лова. Между делом он рассказал, что Профессора выпихнули на пенсию, а кавторанг Егоров тянет флотскую лямку где-то на Баренцевом море. Куда делись их ребята во главе с Геной Козловым — Бог весть.
Судьба Профессора и Егорова меня меньше всего волновала, а вот ребят было жалко.
Я вообще неравнодушен к классным специалистам, а они были суперкласса. Уж кто-кто, а я в этом как-нибудь разбираюсь.
На второй день полковник снова пошел сверлить лунки на Чесне. А я оставил его одного и отправился в нашу церквушку, в Спас-Заулок. Но почему-то она была закрыта, никто на мой стук не отозвался. И мне ничего не оставалось, как пройти к нашему деревенскому кладбищу, где лежал мой друг Тимофей Варпаховский — Каскадер и Коля Ухов — Трубач. На надгробьях оставались маленькие огарочки свечей. Их я и зажег. И сидел над этими робкими огоньками, защищая их от ветра.
А чем мы вообще в жизни занимаемся?
Защищаем слабый огонек жизни от ветра.
И больше ничем.
И нет более достойного занятия, чем это.
Нет.
Нет.
Нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96