Мой преданный друг квакерша оказалась на ту пору дома и приняла ее весьма холодно, в дверях: леди, которую та, имеет в виду, сказала она, уехала.
Обескураженная таким приемом, девица поначалу некоторое время мялась в дверях, соображая, что бы такое сказать, однако, заметив выражение принужденности на лице квакерши, словно та только и ждет, как отделаться от гостьи и закрыть за нею дверь, она почувствовала себя уязвленной. Между тем осторожная квакерша не пригласила ее в дом оттого, что опасалась, как бы девица, обнаружив, что они одни, не сделалась слишком развязной; к тому же, рассудила она, чем холоднее она ее примет, тем это будет приятнее для меня.
Однако от нее не так-то легко было отвязаться. Поскольку ей не удалось поговорить с миледи, сказала нежеланная гостья, то, быть может, она (то есть квакерша) согласится выслушать ее? На это моя квакерша учтиво, но холодно пригласила ее войти, а той только того и надо было. Заметьте: квакерша повела ее не в парадную гостиную, где мы принимали ее в первый раз, когда она приходила с капитаншей, а в маленькую прихожую, служившую лакейской.
С первых же слов девчонка не постеснялась дать понять, что не верит, будто меня нет дома, и думает, что я просто не желаю показываться на люди; затем принялась с жаром просить разрешения сказать мне всего два словечка; просьбы ее перешли в мольбы, а затем последовали слезы.
— Мне весьма прискорбно, — сказала добрейшая квакерша, — что ты столь низкого обо мне мнения и полагаешь, что я способна солгать и сказать тебе, будто миледи уехала из дома, если бы это было не так!
Уверяю тебя, что я никогда не позволяю себе такого; да и сама леди ***, насколько мне известно, не стала бы просить меня о подобной услуге. Если бы она была дома, я бы так и сказала.
Та ничего на это не возразила, но только сказала, что ей надобно со мной поговорить о деле чрезвычайной важности, после чего расплакалась пуще прежнего.
— Я вижу, ты в большом горе, — говорит ей квакерша. — И рада была бы тебе помочь, но поскольку тебя ничто не в состоянии утешить, кроме свидания с леди ***, то я бессильна.
— Я все же надеюсь на вашу помощь, — говорит та. — Право же, мне необходимо с ней поговорить, иначе я погибла.
— Мне очень прискорбно это слышать, — говорит квакерша. — Но, коли так, зачем ты не поговорила с нею, когда вы были здесь с женой капитана?
— С глазу на глаз поговорить с нею у меня не было случая, — отвечает та, — а при всех говорить было нельзя; кабы только мне удалось остаться с нею наедине, я бы бросилась к ней в ноги и испросила ее благословения.
— Какие странные речи! — говорит квакерша. — Я не понимаю смысла твоих слов.
— Ах! Если в вас есть капля великодушия или жалости, будьте мне другом, — говорит она, — не то я погибла, совершенно погибла!
— Твоя горячность меня пугает, — говорит квакерша, — ибо истинно тебе говорю, я не понимаю тебя.
— Ах, но ведь она моя матушка! — говорит та. — Моя родная мать! И не хочет признать меня своею дочерью.
— Твоя матушка? — повторяет квакерша, приходя в большое волнение. — Что ты хочешь этим сказать?
— Да только то, что говорю, — отвечает она. — Говорю вам, это моя родная матушка, и только не желает меня признать.
Проговорив эти слова, девушка вновь заливается слезами.
— Не желает тебя признать? — повторила чувствительная квакерша и сама заплакала. — Но ведь она тебя не знает и никогда прежде не видела.
— Да, она меня, должно быть, и в самом деле не узнала, — говорит девица. — Но я-то ее знаю, и я знаю, что она — моя мать.
— Мыслимое ли дело! — говорит квакерша. — У тебя что ни слово, то загадка. Не изволишь ли ты, наконец, объясниться как следует?
— Да, да, да, — говорит она, — сейчас я вам все объясню. Мне было известно наверное, что это моя родная мать, и душа моя не знала покоя, покуда я ее не разыскала. А теперь — потерять ее вновь, когда я только ее нашла… да у меня сердце разорвется от горя!
— Но если она твоя мать, — спросила квакерша, — как же это возможно, чтобы она тебя не узнала?
— Увы, — отвечала она. — Я была разлучена с нею в младенчестве, и она с тех пор меня не видела.
— Стало быть, и ты ее не видела тоже?
— Ах, нет, — отвечала она. — Я-то ее видела, и частенько, ибо в бытность ее леди Роксаной я служила у них в доме, но тогда ни я ее не узнала, ни она меня. Но с той поры все это разъяснилось. Разве нет у нее служанки по имени Эми?
Приметьте, этот вопрос застиг мою честную квакершу врасплох и к тому же чрезвычайно ее изумил.
— Право же, — сказала она, — у миледи множество девушек в услужении, и я не упомню все имена.
— Да, но ее камеристка, любимая ее служанка, — настаивала девица. — Ведь ее зовут Эми, не так ли?
— Вот что, — нашлась вдруг квакерша. — Хоть я и не люблю, когда меня допрашивают, но чтобы тебе не взбрело в голову, будто я что-то от тебя утаиваю, то скажу тебе: каково истинное имя ее камеристки, я не знаю, не только слышала, что хозяева называли ее Черри.
NB: В день нашего бракосочетания муж мой в шутку дал ей такое прозвище, и мы так ее и стали с тех пор называть, так что квакерша сказала в некотором смысле чистую правду.
Девица смиренно принесла свои извинения за нескромные расспросы, сказав, что не имела в мыслях дерзить ей, либо допрашивать ее; она, мол, измучена своим горестным положением и подчас сама не знает, что говорит; она отнюдь не хочет причинить беспокойство, но только заклинает ее как христианку и мать сжалиться над нею и по возможности помочь ей со мною свидеться.
Передавая мне весь этот разговор, добросердечная квакерша призналась, что трогательное красноречие бедной девушки разжалобило ее до слез; тем не менее она была вынуждена сказать, что ей неизвестно, ни куда я уехала, ни по какому адресу мне писать; однако, прибавила квакерша, если ей когда доведется меня повстречать, она не преминет пересказать этот разговор, или, во всяком случае, ту часть его, какую найдет нужной, и передать ей, то есть девице, мой ответ, если я, в свою очередь, найду нужным таковой дать.
Затем квакерша позволила себе расспросить ее о кое-каких подробностях этой, как она выразилась, воистину удивительной истории. И тогда моя девица, начав с первых невзгод в моей жизни, которые одновременно были и ее первыми— невзгодами, поведала историю своего несчастного детства и последующей службы у леди Роксаны, как она величала меня, а также о помощи, какую ей оказывала затем госпожа Эми; так, как Зми не отрицала, что была в услужении у ее матери, а главное, что она же оказалась камеристкой леди Роксаны и вернулась из Франции вместе с нею, то девица и вынесла из этих и кое-каких, других обстоятельств твердое убеждение, что леди Роксана была ее родной матерью, и не менее твердое убеждение в том, что леди ***, проживающая в ее доме (то есть у квакерши), есть та самая леди Роксана, у которой она служила судомойкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Обескураженная таким приемом, девица поначалу некоторое время мялась в дверях, соображая, что бы такое сказать, однако, заметив выражение принужденности на лице квакерши, словно та только и ждет, как отделаться от гостьи и закрыть за нею дверь, она почувствовала себя уязвленной. Между тем осторожная квакерша не пригласила ее в дом оттого, что опасалась, как бы девица, обнаружив, что они одни, не сделалась слишком развязной; к тому же, рассудила она, чем холоднее она ее примет, тем это будет приятнее для меня.
Однако от нее не так-то легко было отвязаться. Поскольку ей не удалось поговорить с миледи, сказала нежеланная гостья, то, быть может, она (то есть квакерша) согласится выслушать ее? На это моя квакерша учтиво, но холодно пригласила ее войти, а той только того и надо было. Заметьте: квакерша повела ее не в парадную гостиную, где мы принимали ее в первый раз, когда она приходила с капитаншей, а в маленькую прихожую, служившую лакейской.
С первых же слов девчонка не постеснялась дать понять, что не верит, будто меня нет дома, и думает, что я просто не желаю показываться на люди; затем принялась с жаром просить разрешения сказать мне всего два словечка; просьбы ее перешли в мольбы, а затем последовали слезы.
— Мне весьма прискорбно, — сказала добрейшая квакерша, — что ты столь низкого обо мне мнения и полагаешь, что я способна солгать и сказать тебе, будто миледи уехала из дома, если бы это было не так!
Уверяю тебя, что я никогда не позволяю себе такого; да и сама леди ***, насколько мне известно, не стала бы просить меня о подобной услуге. Если бы она была дома, я бы так и сказала.
Та ничего на это не возразила, но только сказала, что ей надобно со мной поговорить о деле чрезвычайной важности, после чего расплакалась пуще прежнего.
— Я вижу, ты в большом горе, — говорит ей квакерша. — И рада была бы тебе помочь, но поскольку тебя ничто не в состоянии утешить, кроме свидания с леди ***, то я бессильна.
— Я все же надеюсь на вашу помощь, — говорит та. — Право же, мне необходимо с ней поговорить, иначе я погибла.
— Мне очень прискорбно это слышать, — говорит квакерша. — Но, коли так, зачем ты не поговорила с нею, когда вы были здесь с женой капитана?
— С глазу на глаз поговорить с нею у меня не было случая, — отвечает та, — а при всех говорить было нельзя; кабы только мне удалось остаться с нею наедине, я бы бросилась к ней в ноги и испросила ее благословения.
— Какие странные речи! — говорит квакерша. — Я не понимаю смысла твоих слов.
— Ах! Если в вас есть капля великодушия или жалости, будьте мне другом, — говорит она, — не то я погибла, совершенно погибла!
— Твоя горячность меня пугает, — говорит квакерша, — ибо истинно тебе говорю, я не понимаю тебя.
— Ах, но ведь она моя матушка! — говорит та. — Моя родная мать! И не хочет признать меня своею дочерью.
— Твоя матушка? — повторяет квакерша, приходя в большое волнение. — Что ты хочешь этим сказать?
— Да только то, что говорю, — отвечает она. — Говорю вам, это моя родная матушка, и только не желает меня признать.
Проговорив эти слова, девушка вновь заливается слезами.
— Не желает тебя признать? — повторила чувствительная квакерша и сама заплакала. — Но ведь она тебя не знает и никогда прежде не видела.
— Да, она меня, должно быть, и в самом деле не узнала, — говорит девица. — Но я-то ее знаю, и я знаю, что она — моя мать.
— Мыслимое ли дело! — говорит квакерша. — У тебя что ни слово, то загадка. Не изволишь ли ты, наконец, объясниться как следует?
— Да, да, да, — говорит она, — сейчас я вам все объясню. Мне было известно наверное, что это моя родная мать, и душа моя не знала покоя, покуда я ее не разыскала. А теперь — потерять ее вновь, когда я только ее нашла… да у меня сердце разорвется от горя!
— Но если она твоя мать, — спросила квакерша, — как же это возможно, чтобы она тебя не узнала?
— Увы, — отвечала она. — Я была разлучена с нею в младенчестве, и она с тех пор меня не видела.
— Стало быть, и ты ее не видела тоже?
— Ах, нет, — отвечала она. — Я-то ее видела, и частенько, ибо в бытность ее леди Роксаной я служила у них в доме, но тогда ни я ее не узнала, ни она меня. Но с той поры все это разъяснилось. Разве нет у нее служанки по имени Эми?
Приметьте, этот вопрос застиг мою честную квакершу врасплох и к тому же чрезвычайно ее изумил.
— Право же, — сказала она, — у миледи множество девушек в услужении, и я не упомню все имена.
— Да, но ее камеристка, любимая ее служанка, — настаивала девица. — Ведь ее зовут Эми, не так ли?
— Вот что, — нашлась вдруг квакерша. — Хоть я и не люблю, когда меня допрашивают, но чтобы тебе не взбрело в голову, будто я что-то от тебя утаиваю, то скажу тебе: каково истинное имя ее камеристки, я не знаю, не только слышала, что хозяева называли ее Черри.
NB: В день нашего бракосочетания муж мой в шутку дал ей такое прозвище, и мы так ее и стали с тех пор называть, так что квакерша сказала в некотором смысле чистую правду.
Девица смиренно принесла свои извинения за нескромные расспросы, сказав, что не имела в мыслях дерзить ей, либо допрашивать ее; она, мол, измучена своим горестным положением и подчас сама не знает, что говорит; она отнюдь не хочет причинить беспокойство, но только заклинает ее как христианку и мать сжалиться над нею и по возможности помочь ей со мною свидеться.
Передавая мне весь этот разговор, добросердечная квакерша призналась, что трогательное красноречие бедной девушки разжалобило ее до слез; тем не менее она была вынуждена сказать, что ей неизвестно, ни куда я уехала, ни по какому адресу мне писать; однако, прибавила квакерша, если ей когда доведется меня повстречать, она не преминет пересказать этот разговор, или, во всяком случае, ту часть его, какую найдет нужной, и передать ей, то есть девице, мой ответ, если я, в свою очередь, найду нужным таковой дать.
Затем квакерша позволила себе расспросить ее о кое-каких подробностях этой, как она выразилась, воистину удивительной истории. И тогда моя девица, начав с первых невзгод в моей жизни, которые одновременно были и ее первыми— невзгодами, поведала историю своего несчастного детства и последующей службы у леди Роксаны, как она величала меня, а также о помощи, какую ей оказывала затем госпожа Эми; так, как Зми не отрицала, что была в услужении у ее матери, а главное, что она же оказалась камеристкой леди Роксаны и вернулась из Франции вместе с нею, то девица и вынесла из этих и кое-каких, других обстоятельств твердое убеждение, что леди Роксана была ее родной матерью, и не менее твердое убеждение в том, что леди ***, проживающая в ее доме (то есть у квакерши), есть та самая леди Роксана, у которой она служила судомойкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117