А если ему удастся спастись от них, его настигают смертоносные мушки, которые откладывают яйца в носу и ушах несчастного. Через несколько дней из яиц вылупляются личинки и начинают поедать беднягу заживо. Они уродуют лицо, прогрызают под кожей глубокие ходы, и человек, потеряв от боли рассудок, умирает мучительной смертью», — разглагольствовал ни разу в жизни не спускавшийся с плато Сасф, и пришлые слушали его, раскрыв рты от изумления и ужаса.
Отнеся усача за амбар, Тофур заглянул в лавку и скоро из разговоров присутствующих понял, что Заруг и его спутники разыскивают трех ночевавших недавно в их деревне незнакомцев и нуждаются в проводнике. Когда Заруг и Уиф вышли из лавки проследить, как устраиваются на ночлег их подчиненные, будущий тесть сообщил юноше, что если тот согласится быть проводником пришлых, то он, Сасф, обещает приготовить к его возвращению все необходимое для свадьбы. Предложение это пришлось очень не по душе Тофуру, кое-кто из деревенских, сидевших рядом с ним за длинным дощатым столом, тоже возмутился, обвиняя Сасфа в том, что тот посылает будущего зятя на верную смерть. Эти-то хмельные выкрики, из которых Тофур понял, что, вернувшись из джунглей, станет для односельчан настоящим героем, да ещё мысль об отсутствии денег на устройство большого свадебного угощения и заставили его дать согласие.
Поэтому, когда Сасф, расписав ужасных насекомых, которыми кишат джунгли, перешел к рассказам о чудовищных птицах, гадах, зверях и глегах, о которых не имел, разумеется, ни малейшего представления, юноша даже не улыбнулся. Ясно было, что говорит все это лавочник не только из любви почесать языком или желания предостеречь пришлых, но и для того, чтобы набить цену его, Тофура, услугам. И это Сасфу таки удалось. Пять круглых, полновесных, блестящих золотых монет — деньги в здешних краях неслыханные — перекочевали из рук Заруга к Сасфу.
— Нет, нет, деньги я должен получить сейчас, иначе он с вами никуда не пойдет, — решительно заявил лавочник своему гостю, когда тот пообещал расплатиться с самим проводником по окончании похода. — Если вам удастся отыскать в джунглях тех, кто вам нужен, то, быть может, у вас пропадет охота платить, а нам бы не хотелось, чтобы с нашим охотником произошло какое-нибудь несчастье. Или чтобы он вернулся к нам без денег. Если же вы не вернетесь, а такое очень даже возможно, мне придется искать для своей дочери нового жениха и некому будет возместить нам ущерб, причиненный потерей этого. — Сасф ласково похлопал Тофура по плечу.
— А вдруг ваш охотник сбежит? Деньги-то ведь уже заплачены, зачем ему подвергать свою жизнь опасности? — хриплым голосом поинтересовался Уиф.
— Во-первых, если у вас есть сомнения — не спускайте с него глаз. Тофур знает, что арбалетная стрела быстрее человека. А во-вторых, вы сможете вернуться в деревню и за то, что он вас бросил, сжечь его дом и убить приемного отца, — ответил лавочник улыбаясь и протянул раскрытую ладонь. — Итак?..
Разговор этот крайне не понравился юноше, а слова Сасфа о том, что в случае его гибели Дии придется искать нового жениха, придали ему решимости, когда дочь лавочника, услышав его свист, вышла к хлеву. Она устала за весь этот шумный, бурный, не похожий на другие день, и, если бы не слова Сасфа, Тофур, тоже изрядно утомившийся, вероятно, оставил бы её в покое, послушался испуганных увещеваний и отпустил с миром. Но мысль о том, что он может не вернуться из джунглей — тут лавочник был совершенно прав, — сделала его настойчивым. Он остался глух к просьбам и мольбам девушки, впрочем, поцелуи и тесные объятия лишили их должной искренности и убедительности.
Ему мешала её тесная рубашка, руки, которыми она пыталась прикрыть грудь и живот, раздражали плотно — сдвинутые колени. Почувствовав, что детские игры кончились и сейчас все будет всерьез, Дия по-настоящему испугалась. И Тофура — того, что он намеревался с ней сделать, и того, что сопротивлением своим может разозлить жениха, получившего на неё сегодня в глазах односельчан некоторые права. Откажи она ему — он легко может найти утешение у какой-нибудь её подруги, они и раньше, встречаясь с ним, глазки строили, а после победы над усачом и подавно мимо не пройдут, и станет она для всей деревни посмешищем, позором отца и матери.
От этих ли мыслей, от прикосновений ли сильных рук Тофура, которые гладили, щипали, мяли и тискали её, заставляя сердце стучать громче, а грудь вздыматься выше, Дия дрожала, становясь все послушнее и покорнее. Она уже не только позволяла ему ласкать самые потаенные уголки своего трепещущего тела, но и сама трогала его, гладила, целовала с неведомой прежде страстью и упоением. Ей самой уже мешала липнущая к телу рубашка, и его рубаха, и кожаные штаны, и пояс, на котором болтался в ножнах тяжелый и неуместный нож, с которым он никогда, сколько она помнила, не расставался.
Ласки юноши, быть может несколько грубые после выпитой им чимсы, становились все откровеннее, и цели своей они достигли — страх и стыд были забыты. Девушка, сделавшаяся в его руках мягче воска, начала тихо постанывать, покусывать губы, подбородок и плечи Тофура и наконец, обессилев, что-то жарко зашептала ему в ухо. Он улыбнулся, поднял её на руки и отнес в хлев. Хрюкающие и блеющие обитатели его были возмущены этим вторжением, но знакомый, хотя и слабый голос Дии успокоил их, и Тофур, уже не опасаясь, что их заметят вышедшие помочиться хозяева дома или пришлые, приступил к обязанностям, выполнение которых он не мог откладывать до официальной церемонии, поскольку не знал, суждено ли ей состояться.
Сначала его смущали жалобы Дии на то, что солома, постеленная для хрюшек, колкая и грязная, что она испачкает рубаху и оцарапается, но, оставшись в чем мать родила, оцарапав все, что можно было оцарапать, и перемазавшись так, что хочешь не хочешь, а придется идти к ручью мыться, девушка перестала жаловаться и после первого придушенного крика боли и неизбежных слез только тихо стонала, позволив будущему мужу делать с собой все, что он пожелает, все, чему научила его вдовушка Бай, у которой Тофуру случалось ночевать, когда он возвращался с охоты на восточных лугах.
Вспоминая стыдливые и неумелые ласки невесты, её твердые соски и плоский живот, юноша сравнивал их с многоопытной, бесстыдной, полнобедрой и круглогрудой вдовушкой и не мог с уверенностью сказать, что же ему больше нравится. Дия будет матерью его детей, и он сделает все, чтобы она чувствовала себя счастливой. Но это вовсе не значит, что, охотясь на восточных лугах, он не сможет знойным полднем заглянуть в шалаш, поставленный им когда-то на поле Бай. Тофур представил её распаренное, влажное от пота, жадное, истосковавшееся по мужским ласкам тело, чуть грузное, но все ещё чарующее зрелой женской красотой, и зацокал языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Отнеся усача за амбар, Тофур заглянул в лавку и скоро из разговоров присутствующих понял, что Заруг и его спутники разыскивают трех ночевавших недавно в их деревне незнакомцев и нуждаются в проводнике. Когда Заруг и Уиф вышли из лавки проследить, как устраиваются на ночлег их подчиненные, будущий тесть сообщил юноше, что если тот согласится быть проводником пришлых, то он, Сасф, обещает приготовить к его возвращению все необходимое для свадьбы. Предложение это пришлось очень не по душе Тофуру, кое-кто из деревенских, сидевших рядом с ним за длинным дощатым столом, тоже возмутился, обвиняя Сасфа в том, что тот посылает будущего зятя на верную смерть. Эти-то хмельные выкрики, из которых Тофур понял, что, вернувшись из джунглей, станет для односельчан настоящим героем, да ещё мысль об отсутствии денег на устройство большого свадебного угощения и заставили его дать согласие.
Поэтому, когда Сасф, расписав ужасных насекомых, которыми кишат джунгли, перешел к рассказам о чудовищных птицах, гадах, зверях и глегах, о которых не имел, разумеется, ни малейшего представления, юноша даже не улыбнулся. Ясно было, что говорит все это лавочник не только из любви почесать языком или желания предостеречь пришлых, но и для того, чтобы набить цену его, Тофура, услугам. И это Сасфу таки удалось. Пять круглых, полновесных, блестящих золотых монет — деньги в здешних краях неслыханные — перекочевали из рук Заруга к Сасфу.
— Нет, нет, деньги я должен получить сейчас, иначе он с вами никуда не пойдет, — решительно заявил лавочник своему гостю, когда тот пообещал расплатиться с самим проводником по окончании похода. — Если вам удастся отыскать в джунглях тех, кто вам нужен, то, быть может, у вас пропадет охота платить, а нам бы не хотелось, чтобы с нашим охотником произошло какое-нибудь несчастье. Или чтобы он вернулся к нам без денег. Если же вы не вернетесь, а такое очень даже возможно, мне придется искать для своей дочери нового жениха и некому будет возместить нам ущерб, причиненный потерей этого. — Сасф ласково похлопал Тофура по плечу.
— А вдруг ваш охотник сбежит? Деньги-то ведь уже заплачены, зачем ему подвергать свою жизнь опасности? — хриплым голосом поинтересовался Уиф.
— Во-первых, если у вас есть сомнения — не спускайте с него глаз. Тофур знает, что арбалетная стрела быстрее человека. А во-вторых, вы сможете вернуться в деревню и за то, что он вас бросил, сжечь его дом и убить приемного отца, — ответил лавочник улыбаясь и протянул раскрытую ладонь. — Итак?..
Разговор этот крайне не понравился юноше, а слова Сасфа о том, что в случае его гибели Дии придется искать нового жениха, придали ему решимости, когда дочь лавочника, услышав его свист, вышла к хлеву. Она устала за весь этот шумный, бурный, не похожий на другие день, и, если бы не слова Сасфа, Тофур, тоже изрядно утомившийся, вероятно, оставил бы её в покое, послушался испуганных увещеваний и отпустил с миром. Но мысль о том, что он может не вернуться из джунглей — тут лавочник был совершенно прав, — сделала его настойчивым. Он остался глух к просьбам и мольбам девушки, впрочем, поцелуи и тесные объятия лишили их должной искренности и убедительности.
Ему мешала её тесная рубашка, руки, которыми она пыталась прикрыть грудь и живот, раздражали плотно — сдвинутые колени. Почувствовав, что детские игры кончились и сейчас все будет всерьез, Дия по-настоящему испугалась. И Тофура — того, что он намеревался с ней сделать, и того, что сопротивлением своим может разозлить жениха, получившего на неё сегодня в глазах односельчан некоторые права. Откажи она ему — он легко может найти утешение у какой-нибудь её подруги, они и раньше, встречаясь с ним, глазки строили, а после победы над усачом и подавно мимо не пройдут, и станет она для всей деревни посмешищем, позором отца и матери.
От этих ли мыслей, от прикосновений ли сильных рук Тофура, которые гладили, щипали, мяли и тискали её, заставляя сердце стучать громче, а грудь вздыматься выше, Дия дрожала, становясь все послушнее и покорнее. Она уже не только позволяла ему ласкать самые потаенные уголки своего трепещущего тела, но и сама трогала его, гладила, целовала с неведомой прежде страстью и упоением. Ей самой уже мешала липнущая к телу рубашка, и его рубаха, и кожаные штаны, и пояс, на котором болтался в ножнах тяжелый и неуместный нож, с которым он никогда, сколько она помнила, не расставался.
Ласки юноши, быть может несколько грубые после выпитой им чимсы, становились все откровеннее, и цели своей они достигли — страх и стыд были забыты. Девушка, сделавшаяся в его руках мягче воска, начала тихо постанывать, покусывать губы, подбородок и плечи Тофура и наконец, обессилев, что-то жарко зашептала ему в ухо. Он улыбнулся, поднял её на руки и отнес в хлев. Хрюкающие и блеющие обитатели его были возмущены этим вторжением, но знакомый, хотя и слабый голос Дии успокоил их, и Тофур, уже не опасаясь, что их заметят вышедшие помочиться хозяева дома или пришлые, приступил к обязанностям, выполнение которых он не мог откладывать до официальной церемонии, поскольку не знал, суждено ли ей состояться.
Сначала его смущали жалобы Дии на то, что солома, постеленная для хрюшек, колкая и грязная, что она испачкает рубаху и оцарапается, но, оставшись в чем мать родила, оцарапав все, что можно было оцарапать, и перемазавшись так, что хочешь не хочешь, а придется идти к ручью мыться, девушка перестала жаловаться и после первого придушенного крика боли и неизбежных слез только тихо стонала, позволив будущему мужу делать с собой все, что он пожелает, все, чему научила его вдовушка Бай, у которой Тофуру случалось ночевать, когда он возвращался с охоты на восточных лугах.
Вспоминая стыдливые и неумелые ласки невесты, её твердые соски и плоский живот, юноша сравнивал их с многоопытной, бесстыдной, полнобедрой и круглогрудой вдовушкой и не мог с уверенностью сказать, что же ему больше нравится. Дия будет матерью его детей, и он сделает все, чтобы она чувствовала себя счастливой. Но это вовсе не значит, что, охотясь на восточных лугах, он не сможет знойным полднем заглянуть в шалаш, поставленный им когда-то на поле Бай. Тофур представил её распаренное, влажное от пота, жадное, истосковавшееся по мужским ласкам тело, чуть грузное, но все ещё чарующее зрелой женской красотой, и зацокал языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146