«Картинка», так он именовал первоначальную интуитивно угадываемую модель, рождавшуюся где-то на зыбких границах подсознания, была загублена на корню. Она не вырисовывалась в воображении, а без этого он не мог приступить к работе над версией. Гурову удалось поколебать самый остов, нарушив, да что там нарушив — перемешав до неразличимости исходную расстановку сил. Владимир Константинович понимал, что не сможет теперь абсолютно непредвзято, с легким сердцем и чистым взглядом провести встречу с Аглаей Степановной. А без этого разговора может и вовсе не получиться. Огромный массив провернул Борис Платонович, нужный, важнейший, да вот беда — немножечко рано. Не для работы в целом, разумеется, а лишь для него, Люсина. Преждевременно возникли эти деньги, сберкнижки и прочие аккумуляторы людских вожделений, вытесняя со сцены что-то неизмеримо более важное, чему еще только предстояло выкристаллизоваться.
Угрюмо-сосредоточенный Люсин в поисках хоть какой-нибудь опоры поднялся в НТОnote 4, хотя твердо знал, что анализы еще не готовы. Здесь, среди сверкающего кафеля стен, звона лабораторного стекла и убаюкивающего гудения мигающих индикаторами электронных блоков, ему было не так одиноко, не так беспросветно пасмурно на душе.
— Рано вы, голубчик мой, препожаловали, — встретил его седой розовый старичок в безупречно отглаженном белом халате. — И что за нетерпение такое?
— Нет, Аркадий Васильевич, вовсе не нетерпение. — Люсин напустил на себя благодушно-угодливый вид. — Так, маюсь со скуки, не ведаю, куда руки приложить.
— Будто я вас не знаю! Слава богу, вот уже… Сколько лет мы с вами знакомы? Десять?
— Пятнадцать, Аркадий Васильевич.
— Вот видите! А вы все не меняетесь. Вынь да положь! Судьба ваша зависит от этих минут? Жизнь?
— Иногда и зависит. Не моя, конечно, чужая.
— Но ведь так у всех здесь. Не у вас одного. Или вы все-таки уникум, Люсин? Вундеркинд, который не замечает, что давно вырос из детских штанишек?
— Не обижайтесь, мой дорогой, мой добрый Аркадий Васильевич. Но я и правда просто так к вам зашел. Не ради анализов, будь они трижды прокляты. Анализы подождут.
— В самом деле? — недоверчиво покосился на Люсина старичок и пощипал куцую бороденку. — Это что-то новое. Так и есть. Вы придумали совершенно особенный фортель! Сознавайтесь, я вас насквозь вижу.
— Я вам правду говорю, Аркадий Васильевич. Может быть, первый раз в жизни.
— Льстецы не знают, что такое правда.
— Я сбросил эту презренную маску.
— Значит, не станете больше делать вид, что ни с того ни с сего совершенно взадых увлеклись количественным анализом? Что прямо тут же на месте умрете, если вам не показать, как синеет раствор, когда меняется валентность меди?
— Как вы все хорошо помните.
— И бутанскими марками меня соблазнять не будете?
— Кончились бутанские марки. Та серия попалась мне совершенно случайно в киоске Союзпечати на улице Горького. Я наврал вам про друга из Монте-Карло.
— Тогда я отказываюсь понимать, что с вами творится. Значит, вы просто больны, Люсин.
— Очень даже возможно… Помните у Леконт де Лиля? «Я воплощу любой твой бред: скажи, в чем дело?» — «О дьявол, я ему в ответ: все надоело».
— Мерси на добром слове. Выходит, я дьявол?
— Я, быть может, и был когда-то льстецом, но не до такой же степени.
— А что? Остроумно. — Сунув руки в карманы халата, Аркадий Васильевич принялся методично покачиваться с каблуков на носки. — Кроме шуток, Люсин, эти ваши анализы действительно не терпят промедления? Уж больно сложное дело вы нам подкинули. Вроде той дохлой кошки, помните?
— Я-то помню. Как вы не забыли?.. Дело и вправду непростое. Судите сами: бесследно пропал человек, кстати, ваш коллега, химик. В его доме до или после произошел взрыв. И хотя «после этого» не означает «вследствие этого», какая-то связь между этими событиями, несомненно, есть… Кстати, вам не встречалось имя Георгия Мартыновича Солитова? Может, в научных трудах? Он профессор.
— Э, друг мой, нынешняя химия — что твой океан! Я и по специальности-то далеко не все читать успеваю. Полистаю иногда реферативный журнал, и будет с меня, пенсионера… Значит, взрыв, говоришь. Что же, вполне реальная штука. Смесь паров эфира и спирта — это не шутка.
— Как «эфира»? — не сдержал удивленного восклицания Люсин. — Разве не спиртобензол?
— Кто сказал подобную ересь?
— Крелин… Правда, предварительно, в порядке предположения…
— Тоже мне эксперт! Химик! Трассология, баллистика, извини меня, кровь — это его дело, тут он кумекает.
— Не суть важно, пусть будет эфир. А маслянистые пятна тогда откуда?
— Смолы и прочие экстрактивные вещества. Жутко трудная смесь. Нам в ней не разобраться. В пору специальное НИИ создавать. Да и спирт не простой оказался. Я бы даже рискнул сказать — особенный. Нечто вроде коньячного.
— Шутить изволите.
— Нет, я серьезно. Твой профессор самогоноварением не увлекался? Сейчас многие балуются.
— Только этого мне не хватало… Силу взрыва рассчитать сможете? В самом первом приближении.
— Плевое дело.
— Большего мне пока и не надо. А на смолы наплюйте — не до научных открытий…
— Спасибо, Люсин, снял камень с души. У меня от этих смол головокружение. Все хроматографические колонки загружены.
— Извините. Это мы по безграмотности задание неправильно сформулировали. Главное — взрыв… Мы еще вам корешок какой-то сдавали. Если не очень сложно… Короче говоря, хотелось бы знать, что за диковина такая.
— Попробуем, чем черт не шутит.
— Возможно, мы узнаем тогда, какой гомункул вызревал в реторте, — пошутил Люсин.
Визит в лабораторию, несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было конкретных результатов, все же принес известную разрядку. Люсин был рад и тому, что хоть немного успокоился, переключился. На своем столе он нашел должным порядком оформленное заключение дактилоскописта. Обнаруженные на стеклянных предметах отпечатки принадлежали одному и тому же лицу, которое в картотеке не значилось.
Скорее всего, сам Солитов — напрашивался единственно приемлемый вывод.
Перелистав перекидной календарь, Владимир Константинович позвонил в МХТИ, на кафедру.
Глава четвертая. МАЗЬ ВЕДЬМ
Люсин проснулся задолго до сигнала будильника в угнетенном состоянии духа. В неравном единоборстве с бытом он терпел поражение за поражением. При одной мысли о накопившейся груде самых неотложных дел панически сжималось сердце. Квартира пребывала в удручающем небрежении. Пластиковый мешок уже не вмещал истосковавшегося по прачечной белья. В кухне стало некуда деться от стеклянной посуды всевозможных калибров. Бог с ними, с пустыми бутылками, но когда даже майонезные баночки, потеряв всякий стыд, начинают неприкаянно перекатываться под ногами, значит, дело швах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Угрюмо-сосредоточенный Люсин в поисках хоть какой-нибудь опоры поднялся в НТОnote 4, хотя твердо знал, что анализы еще не готовы. Здесь, среди сверкающего кафеля стен, звона лабораторного стекла и убаюкивающего гудения мигающих индикаторами электронных блоков, ему было не так одиноко, не так беспросветно пасмурно на душе.
— Рано вы, голубчик мой, препожаловали, — встретил его седой розовый старичок в безупречно отглаженном белом халате. — И что за нетерпение такое?
— Нет, Аркадий Васильевич, вовсе не нетерпение. — Люсин напустил на себя благодушно-угодливый вид. — Так, маюсь со скуки, не ведаю, куда руки приложить.
— Будто я вас не знаю! Слава богу, вот уже… Сколько лет мы с вами знакомы? Десять?
— Пятнадцать, Аркадий Васильевич.
— Вот видите! А вы все не меняетесь. Вынь да положь! Судьба ваша зависит от этих минут? Жизнь?
— Иногда и зависит. Не моя, конечно, чужая.
— Но ведь так у всех здесь. Не у вас одного. Или вы все-таки уникум, Люсин? Вундеркинд, который не замечает, что давно вырос из детских штанишек?
— Не обижайтесь, мой дорогой, мой добрый Аркадий Васильевич. Но я и правда просто так к вам зашел. Не ради анализов, будь они трижды прокляты. Анализы подождут.
— В самом деле? — недоверчиво покосился на Люсина старичок и пощипал куцую бороденку. — Это что-то новое. Так и есть. Вы придумали совершенно особенный фортель! Сознавайтесь, я вас насквозь вижу.
— Я вам правду говорю, Аркадий Васильевич. Может быть, первый раз в жизни.
— Льстецы не знают, что такое правда.
— Я сбросил эту презренную маску.
— Значит, не станете больше делать вид, что ни с того ни с сего совершенно взадых увлеклись количественным анализом? Что прямо тут же на месте умрете, если вам не показать, как синеет раствор, когда меняется валентность меди?
— Как вы все хорошо помните.
— И бутанскими марками меня соблазнять не будете?
— Кончились бутанские марки. Та серия попалась мне совершенно случайно в киоске Союзпечати на улице Горького. Я наврал вам про друга из Монте-Карло.
— Тогда я отказываюсь понимать, что с вами творится. Значит, вы просто больны, Люсин.
— Очень даже возможно… Помните у Леконт де Лиля? «Я воплощу любой твой бред: скажи, в чем дело?» — «О дьявол, я ему в ответ: все надоело».
— Мерси на добром слове. Выходит, я дьявол?
— Я, быть может, и был когда-то льстецом, но не до такой же степени.
— А что? Остроумно. — Сунув руки в карманы халата, Аркадий Васильевич принялся методично покачиваться с каблуков на носки. — Кроме шуток, Люсин, эти ваши анализы действительно не терпят промедления? Уж больно сложное дело вы нам подкинули. Вроде той дохлой кошки, помните?
— Я-то помню. Как вы не забыли?.. Дело и вправду непростое. Судите сами: бесследно пропал человек, кстати, ваш коллега, химик. В его доме до или после произошел взрыв. И хотя «после этого» не означает «вследствие этого», какая-то связь между этими событиями, несомненно, есть… Кстати, вам не встречалось имя Георгия Мартыновича Солитова? Может, в научных трудах? Он профессор.
— Э, друг мой, нынешняя химия — что твой океан! Я и по специальности-то далеко не все читать успеваю. Полистаю иногда реферативный журнал, и будет с меня, пенсионера… Значит, взрыв, говоришь. Что же, вполне реальная штука. Смесь паров эфира и спирта — это не шутка.
— Как «эфира»? — не сдержал удивленного восклицания Люсин. — Разве не спиртобензол?
— Кто сказал подобную ересь?
— Крелин… Правда, предварительно, в порядке предположения…
— Тоже мне эксперт! Химик! Трассология, баллистика, извини меня, кровь — это его дело, тут он кумекает.
— Не суть важно, пусть будет эфир. А маслянистые пятна тогда откуда?
— Смолы и прочие экстрактивные вещества. Жутко трудная смесь. Нам в ней не разобраться. В пору специальное НИИ создавать. Да и спирт не простой оказался. Я бы даже рискнул сказать — особенный. Нечто вроде коньячного.
— Шутить изволите.
— Нет, я серьезно. Твой профессор самогоноварением не увлекался? Сейчас многие балуются.
— Только этого мне не хватало… Силу взрыва рассчитать сможете? В самом первом приближении.
— Плевое дело.
— Большего мне пока и не надо. А на смолы наплюйте — не до научных открытий…
— Спасибо, Люсин, снял камень с души. У меня от этих смол головокружение. Все хроматографические колонки загружены.
— Извините. Это мы по безграмотности задание неправильно сформулировали. Главное — взрыв… Мы еще вам корешок какой-то сдавали. Если не очень сложно… Короче говоря, хотелось бы знать, что за диковина такая.
— Попробуем, чем черт не шутит.
— Возможно, мы узнаем тогда, какой гомункул вызревал в реторте, — пошутил Люсин.
Визит в лабораторию, несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было конкретных результатов, все же принес известную разрядку. Люсин был рад и тому, что хоть немного успокоился, переключился. На своем столе он нашел должным порядком оформленное заключение дактилоскописта. Обнаруженные на стеклянных предметах отпечатки принадлежали одному и тому же лицу, которое в картотеке не значилось.
Скорее всего, сам Солитов — напрашивался единственно приемлемый вывод.
Перелистав перекидной календарь, Владимир Константинович позвонил в МХТИ, на кафедру.
Глава четвертая. МАЗЬ ВЕДЬМ
Люсин проснулся задолго до сигнала будильника в угнетенном состоянии духа. В неравном единоборстве с бытом он терпел поражение за поражением. При одной мысли о накопившейся груде самых неотложных дел панически сжималось сердце. Квартира пребывала в удручающем небрежении. Пластиковый мешок уже не вмещал истосковавшегося по прачечной белья. В кухне стало некуда деться от стеклянной посуды всевозможных калибров. Бог с ними, с пустыми бутылками, но когда даже майонезные баночки, потеряв всякий стыд, начинают неприкаянно перекатываться под ногами, значит, дело швах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113