— не сдавалась Аквиния.
— Он завоевывал, очаровывал, учил, любил, — продолжила Анна-бель.
— Евфросиния! — торжественно провозгласила мама, и мы с Анной вздрогнули от неожиданности. — Ты посмотри на этих женщин! Где сейчас в наше время найдешь подобную дружбу?! Они заботятся друг о друге, помогают, а ведь это бывшие жены одного мужчины. Я смотрю на них и плакать хочется. Евфросиния, ты им… — мама начала подозрительно всхлипывать, — ты им нравишься, они и тебя готовы принять к себе в сердце… Такая доброта в наше время, такая самоотреченность!..
— Мама, пожалуйста…
— Не перебивай! Анна, вы добрейшая женщина, вы…
— Не перехвалите, — по-кошачьи изогнулась Анна-бель, потягиваясь, — сглазите еще.
— Ну что вы, я же от души!.. И вы, Аквиния. Я вам поклоняюсь, столько пережить!..
— Не верьте своей девчонке! Все, что он ей наговорил, — вранье, выдумка! — немедленно отреагировала Аквиния.
— Но я же от души, я ничего… — сбилась мама. — Я только хотела сказать, что ваше желание написать на Евфросинию завещание…
— Какое еще завещание? — дернулась я.
— Да ерунда, — отмахнулась Анна-бель. — Я хочу списать на тебя квартиру Богдана в этом доме на седьмом этаже. Все равно мне в ней не жить, моя дочь тоже сюда больше и ногой не ступит, да и после моей смерти ей останутся пятикомнатные хоромы на Остоженке — куда уж больше.
— А я — свою, — проскрипела Аквиния.
— Спасибо, ничего не надо, — вскочила я.
— Сядь! — приказала Аквиния. Дождалась, пока я опущусь на диван, и погрозила пальцем: — Привыкли перебивать взрослых!.. Если не надо — продашь! Я умру через месяц. Квартирка эта маленькая, однокомнатная, с совмещенными удобствами. Я ее впопыхах покупала: думала — на время, а оказалось потом — почти на тринадцать лет. Повезло мне: сразу нашлась такая — окно в окно, понимаешь? Да ты слушаешь меня?
— Слушаю. Окно в окно…
— Да. Последние три года до его смерти я смотрела, как он живет. Думала: посмеюсь или пожалею, а он меня и в старости наказал тобой.
— Куда смотрели? — похолодела я.
— Она смотрела в подзорную трубу в окна Богдана, — с нескрываемым удовольствием в голосе объяснила Анна-бель и посмотрела на меня в свернутую трубочкой ладошку. — Я предлагала ей бинокль. Хороший, полевой, но она сказала, что труба романтичней. В бинокль вроде как подглядываешь, а в трубу смотришь, как на звезду.
— А мне говорили, что вы живете в Америке, — совсем глупо заявила я, обороняясь от пронзительного хищного взгляда Аквинии.
— В Америке у меня дела, а живу я тут, в доме напротив; из моей квартиры отлично видна гостиная и кухня в квартире Богдана. Когда я увидела тебя там, хотела поменять квартиру — купить такую, из которой будет спальню видно.
— Ох! — приглушенно вскрикнула мама.
— Но ты в его спальню была не ходок, я и осталась, где была.
— Ха-а-а-ах, — выдохнула мама, встала и ушла в кухню.
Я тоже встала, чтобы не было заметно, как меня трясет.
— А почему вы ее не продали после смерти Богдана?
— Не пришлось как-то. Сижу вот в ней до сих пор. У меня в Калифорнии двое сыновей, внуки, правнуки, пятьсот акров земли, а я сижу и сижу тут, смотрю в трубу и потому все еще жива.
— Прекрасно, — пробормотала я. — Живите и дальше…
— Не могу. Труба моя вывалилась вниз. На прошлой неделе. С подоконника. Вдребезги. Я сразу подумала — это знак мне, пора уходить, пора нам с ним встретиться поближе.
— А кто маму попросил убирать там?
— Я наняла твою маму. Моя же квартира, я и наняла. Мы даже подружились, мы уже год как дружны. Как-то были в той квартире вместе. Я помахала Аквинии в окно, она пришла. У тебя замеча-а-атель-ная мама, — зевнула Анна-бель. — Мы тут как-то посоветовались…
— Чего вы от меня хотите? Что я должна буду сделать?
— А девочка умненькая — не смотри, что хороша, — заметила Анна-бель.
— Умненькая-то умненькая, да своего не упустит, — парировала Аквиния.
— Уважаемые жены Богдана Халея, — не выдержала я. — Говорите, что вам от меня надо, и давайте прощаться. Что-то мне подсказывает, что дружбы у нас не получится. Давайте перейдем к деловым отношениям.
— Все документы у твоей мамы, мы обе подписали дарственные у нотариуса, как полагается, — тут же перешла к деловым отношениям Анна-бель.
Я опешила:
— То есть вы в присутствии нотариуса написали в дарственных, что именно мне нужно будет сделать?
— Что за глупость! — дернула плечиком Аннабель.
Обязательства
— И не глупость это совсем. Я предлагала составить обязательство, но Анна меня отговорила, — объяснила Аквиния. — Я с нею согласилась, потому что тоже сомневаюсь в чистоплотности нынешних нотариусов — кто знает, ты можешь пострадать из-за этих бриллиантов, если о них указать в документе. Тебя даже могут убить, как Богдана!
— Бриллиантов?.. — Я решила, что лучше присесть, чтобы не свалиться на пол.
— Не слушай ее, — отмахнулась Анна-бель.
— Девочка спросила, что ей нужно будет делать за эти квартиры. Как ты смеешь приказывать не слушать меня?!
— Чай! — В комнату вошла мама с подносом. — Аквиния, есть ваше любимое вишневое варенье. Пожалуйста, садитесь к столу. Анна, а для вас — финики.
Аквиния сползла со стула и с трудом доковыляла к столу.
— Я продолжу, — настояла она, как только отпила глоток чая. — Мой завет такой: ты должна вернуть бриллианты наследнице Богдана, его дочери. Я знаю: ты думаешь, что они принадлежат тебе, так хотел Богдан…
— Откуда вы знаете? — дернулась я. Анна-бель закатила глаза, демонстрируя, как ей надоели разговоры о бриллиантах.
— Не перебивай. Знаю, и все.
— Аквиния, дорогая, — вступила моя мама, — вы ошибаетесь, уверяю вас! Ваш бывший муж не мог подарить маленькой девочке такую дорогую вещь; я все обыскала в доме — у нас нет этих бриллиантов, клянусь!
— Никто не говорит, что они у вас в доме.
— Даже если ему казалось, что моя дочь слишком восторженна, слишком покорена, — не слышит ее мама, — я уверена, она не позволяла себе ничего плохого! Я воспитывала ее в лучших традициях целомудрия, я отдала ее воспитанию все силы, всю свою молодость. Да вы знаете, чего мне это стоило — одной воспитывать дочь?!
— Извините, а что это за традиции целомудрия? — заинтересовалась Анна-бель. — В каком возрасте вы объяснили дочери разницу между мальчиком и девочкой?
— Что? — очнулась мама от упоения собственным самопожертвованием. — Какую разницу?
— Все понятно, — кротко вздохнула Анна-бель.
Лицо мамы пошло пятнами.
— Не волнуйся. — Я погладила ее по руке. — Мне все и в подробностях объяснил Богдан. И еще, отчего начинаются месячные и как нужно предохраняться.
Получилось жестоко, но сил выслушивать мамины восторги и жалобы о своей нелегкой доле родительницы уже не было.
— Я так и думала, — кивнула Аквиния.
— Вы не смеете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Он завоевывал, очаровывал, учил, любил, — продолжила Анна-бель.
— Евфросиния! — торжественно провозгласила мама, и мы с Анной вздрогнули от неожиданности. — Ты посмотри на этих женщин! Где сейчас в наше время найдешь подобную дружбу?! Они заботятся друг о друге, помогают, а ведь это бывшие жены одного мужчины. Я смотрю на них и плакать хочется. Евфросиния, ты им… — мама начала подозрительно всхлипывать, — ты им нравишься, они и тебя готовы принять к себе в сердце… Такая доброта в наше время, такая самоотреченность!..
— Мама, пожалуйста…
— Не перебивай! Анна, вы добрейшая женщина, вы…
— Не перехвалите, — по-кошачьи изогнулась Анна-бель, потягиваясь, — сглазите еще.
— Ну что вы, я же от души!.. И вы, Аквиния. Я вам поклоняюсь, столько пережить!..
— Не верьте своей девчонке! Все, что он ей наговорил, — вранье, выдумка! — немедленно отреагировала Аквиния.
— Но я же от души, я ничего… — сбилась мама. — Я только хотела сказать, что ваше желание написать на Евфросинию завещание…
— Какое еще завещание? — дернулась я.
— Да ерунда, — отмахнулась Анна-бель. — Я хочу списать на тебя квартиру Богдана в этом доме на седьмом этаже. Все равно мне в ней не жить, моя дочь тоже сюда больше и ногой не ступит, да и после моей смерти ей останутся пятикомнатные хоромы на Остоженке — куда уж больше.
— А я — свою, — проскрипела Аквиния.
— Спасибо, ничего не надо, — вскочила я.
— Сядь! — приказала Аквиния. Дождалась, пока я опущусь на диван, и погрозила пальцем: — Привыкли перебивать взрослых!.. Если не надо — продашь! Я умру через месяц. Квартирка эта маленькая, однокомнатная, с совмещенными удобствами. Я ее впопыхах покупала: думала — на время, а оказалось потом — почти на тринадцать лет. Повезло мне: сразу нашлась такая — окно в окно, понимаешь? Да ты слушаешь меня?
— Слушаю. Окно в окно…
— Да. Последние три года до его смерти я смотрела, как он живет. Думала: посмеюсь или пожалею, а он меня и в старости наказал тобой.
— Куда смотрели? — похолодела я.
— Она смотрела в подзорную трубу в окна Богдана, — с нескрываемым удовольствием в голосе объяснила Анна-бель и посмотрела на меня в свернутую трубочкой ладошку. — Я предлагала ей бинокль. Хороший, полевой, но она сказала, что труба романтичней. В бинокль вроде как подглядываешь, а в трубу смотришь, как на звезду.
— А мне говорили, что вы живете в Америке, — совсем глупо заявила я, обороняясь от пронзительного хищного взгляда Аквинии.
— В Америке у меня дела, а живу я тут, в доме напротив; из моей квартиры отлично видна гостиная и кухня в квартире Богдана. Когда я увидела тебя там, хотела поменять квартиру — купить такую, из которой будет спальню видно.
— Ох! — приглушенно вскрикнула мама.
— Но ты в его спальню была не ходок, я и осталась, где была.
— Ха-а-а-ах, — выдохнула мама, встала и ушла в кухню.
Я тоже встала, чтобы не было заметно, как меня трясет.
— А почему вы ее не продали после смерти Богдана?
— Не пришлось как-то. Сижу вот в ней до сих пор. У меня в Калифорнии двое сыновей, внуки, правнуки, пятьсот акров земли, а я сижу и сижу тут, смотрю в трубу и потому все еще жива.
— Прекрасно, — пробормотала я. — Живите и дальше…
— Не могу. Труба моя вывалилась вниз. На прошлой неделе. С подоконника. Вдребезги. Я сразу подумала — это знак мне, пора уходить, пора нам с ним встретиться поближе.
— А кто маму попросил убирать там?
— Я наняла твою маму. Моя же квартира, я и наняла. Мы даже подружились, мы уже год как дружны. Как-то были в той квартире вместе. Я помахала Аквинии в окно, она пришла. У тебя замеча-а-атель-ная мама, — зевнула Анна-бель. — Мы тут как-то посоветовались…
— Чего вы от меня хотите? Что я должна буду сделать?
— А девочка умненькая — не смотри, что хороша, — заметила Анна-бель.
— Умненькая-то умненькая, да своего не упустит, — парировала Аквиния.
— Уважаемые жены Богдана Халея, — не выдержала я. — Говорите, что вам от меня надо, и давайте прощаться. Что-то мне подсказывает, что дружбы у нас не получится. Давайте перейдем к деловым отношениям.
— Все документы у твоей мамы, мы обе подписали дарственные у нотариуса, как полагается, — тут же перешла к деловым отношениям Анна-бель.
Я опешила:
— То есть вы в присутствии нотариуса написали в дарственных, что именно мне нужно будет сделать?
— Что за глупость! — дернула плечиком Аннабель.
Обязательства
— И не глупость это совсем. Я предлагала составить обязательство, но Анна меня отговорила, — объяснила Аквиния. — Я с нею согласилась, потому что тоже сомневаюсь в чистоплотности нынешних нотариусов — кто знает, ты можешь пострадать из-за этих бриллиантов, если о них указать в документе. Тебя даже могут убить, как Богдана!
— Бриллиантов?.. — Я решила, что лучше присесть, чтобы не свалиться на пол.
— Не слушай ее, — отмахнулась Анна-бель.
— Девочка спросила, что ей нужно будет делать за эти квартиры. Как ты смеешь приказывать не слушать меня?!
— Чай! — В комнату вошла мама с подносом. — Аквиния, есть ваше любимое вишневое варенье. Пожалуйста, садитесь к столу. Анна, а для вас — финики.
Аквиния сползла со стула и с трудом доковыляла к столу.
— Я продолжу, — настояла она, как только отпила глоток чая. — Мой завет такой: ты должна вернуть бриллианты наследнице Богдана, его дочери. Я знаю: ты думаешь, что они принадлежат тебе, так хотел Богдан…
— Откуда вы знаете? — дернулась я. Анна-бель закатила глаза, демонстрируя, как ей надоели разговоры о бриллиантах.
— Не перебивай. Знаю, и все.
— Аквиния, дорогая, — вступила моя мама, — вы ошибаетесь, уверяю вас! Ваш бывший муж не мог подарить маленькой девочке такую дорогую вещь; я все обыскала в доме — у нас нет этих бриллиантов, клянусь!
— Никто не говорит, что они у вас в доме.
— Даже если ему казалось, что моя дочь слишком восторженна, слишком покорена, — не слышит ее мама, — я уверена, она не позволяла себе ничего плохого! Я воспитывала ее в лучших традициях целомудрия, я отдала ее воспитанию все силы, всю свою молодость. Да вы знаете, чего мне это стоило — одной воспитывать дочь?!
— Извините, а что это за традиции целомудрия? — заинтересовалась Анна-бель. — В каком возрасте вы объяснили дочери разницу между мальчиком и девочкой?
— Что? — очнулась мама от упоения собственным самопожертвованием. — Какую разницу?
— Все понятно, — кротко вздохнула Анна-бель.
Лицо мамы пошло пятнами.
— Не волнуйся. — Я погладила ее по руке. — Мне все и в подробностях объяснил Богдан. И еще, отчего начинаются месячные и как нужно предохраняться.
Получилось жестоко, но сил выслушивать мамины восторги и жалобы о своей нелегкой доле родительницы уже не было.
— Я так и думала, — кивнула Аквиния.
— Вы не смеете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80