— Я тоже должна сказать тебе нечто важное, — кивнула Люся.
— Люся, у тебя нет никаких психических отклонений! То, что ты видела в детстве, было абсолютной реальностью!
— Уже проводите сеанс лечения? — возник рядом Урса и уставился на меня злыми глазами. — Отвечайте быстро, пока некому протоколировать. Вы обе были здесь в момент смерти старушек?
Сбивчиво рассказываю, почему мы здесь. Откуда у меня ключи от этой квартиры. Люся показывает билет Аквинии на самолет, улетевший без нее. Мама в это время постаралась прошмыгнуть к двери.
— Здесь все родственники, а я совсем посторонняя, — объяснила она, когда Кохан ее остановил. И вдруг спросила: — Они ведь не зарезаны? Они умерли от злости, да?
Я схватилась за голову. Кохан вцепился в маму мертвой хваткой. Мама объяснила, почему она решила вынести из квартиры с мертвыми телами три упакованных ножа для резки тростника.
— Потому что я теперь сама не знаю точно, который из них — Мудрец!
— Как — Мудрец? — взвился Кохан. — Опять — Мудрец?!
— Вот видите, вы тоже все понимаете — недаром мне сразу показалось, что я вас уже видела раньше! — перешла в наступление мама. — Теперь понимаете? Это все случилось с женами Богдана, потому что они вынесли из его квартиры нож Мудрец! Проклятие, понимаете? А я, как назло, накануне перепутала все ножи, чтобы они не знали, где какой!
— Заче-е-ем? — стонет Кохан, терзая свое ухо.
— От злости на них, на этих развратных старух, я уже объяснила! Вот и пришлось теперь… — развела она руками, — вынести все три ножа. Пусть пока полежат на всякий случай в квартире Богдана, а то вдруг с вами что случится…
— Почему — со мной? — склоняется Кохан над мамой, усаженной им силой обратно на тахту.
— Но вы же… вы потребуете сейчас вернуть назад… вещественные доказательства, и тогда с вами опять может случиться… вы уже подвергались…
— А что, эти ножи являются вещественными доказательствами? — спрашивает Урса.
— Конечно, нет! — с горячностью уверяет мама, натыкается на его свирепый взгляд и стушевывается. — Если только они не зарезали друг друга…
— Я с ума сойду с вами! — подводит итог Урса. У открытой входной двери послышались голоса.
— Коллеги! — обратился к вошедшим мужчинам Урса. — Для начала обыщите присутствующих здесь живых дам, а потом — соответственно мертвых.
Я сознаюсь, что страшно спешу.
— Обыщите ее первой! — приказывает Урса.
— Урса Венедиктович, сделайте одолжение: обы-щите меня сами, — попросила я.
— Я в этом деле не профессионал, — злорадно сообщил Урса.
— Обыщите, мне нужно вас о чем-то попросить. Это личное, — добавляю я.
Пока Урса топчется рядом и сопит, проводя по моему телу руками, я прошу его узнать по своим каналам, не получал ли Иероним Глистин значительную сумму денег перед тем, как состоялась наша встреча.
— Ваша с Глистиным? — не удивился моей просьбе Урса.
— Нет, наша с вами в кабинете № 12.
— Допустим, — подумав, отвечает Урса, — Глистин имел некоторые договоренности со Службой. Что вам это даст?
— Тогда я должна срочно бежать.
— Бежать, в смысле — скрыться?..
— В смысле — опаздываю, хватит гладить мою ногу.
Байрон на крыше
Кира Ланский сидел у телефона до десяти тридцати.
Телефон молчал.
Он походил по комнате, осмотрел жидкое бесцветное утро за окном с подтеками вчерашнего дождя на стекле. Потом сел на пол спиной к батарее и замер, раскинув ноги на облезлом ковре.
В почти пустой комнате сидеть можно было только на стуле у компьютера, но там Кира провел большую часть ночи.
Тахта — в углу с небрежно накинутым покрывалом и смятой подушкой. Рядом с нею на полу — магнитофон и телевизор с видеоприставкой.
Около одиннадцати в замок входной двери вставили ключ.
Кира не встал — он дождался, пока Вафля войдет в комнату и сядет у компьютерного стола, шумно выдохнув и изобразив лицом полную невезуху.
— Говори, — тихо попросил Кира.
— Что тут скажешь… В десять часов, как мы и ожидали, объект 59 провел проверку поступления денег и тут же перевел их на другой счет.
— А блокировка? — удивился Кира.
— А блокировку он снял, — развел руками Вафля. — На вид — дурак бомжеватый, а на деле…
— Дальше.
— После этого он должен был поехать на вокзал и положить бумаги в камеру хранения. Объект вышел из подъезда, покопался в карманах и пошел обратно домой. Я ждал его на улице минут двадцать, потом увидел, что он уже на крыше и кричит оттуда что есть мочи.
— Что кричит?
— Что у него нет денег на метро. Нет семи рублей. “Граждане! — кричал он, надрываясь. — Кто даст семь рублей доехать до вокзала? Дело государственной важности!”
— А ты что?
— Я? Я побежал в подъезд и — по лестнице вверх, чтобы залезть на крышу.
— Зачем? — прищурился Кира.
— Ну блин, чтобы дать ему сто рублей! Чтобы он заткнулся и поехал на вокзал! — повысил голос Вафля. — Или чтобы забрать пакет и послать его к дьяволу! Он меня очень огорчил, когда коды допуска к счету раскрыл!
— Ты все провалил, да?
— Я провалил? — ткнул пальцем себя в грудь Вафля. — Я вылез на крышу, когда он людям внизу объяснял, что вчера вечером выпил в подъезде с красивой женщиной, и теперь денег на метро нет. Я сказал: мужик, возьми сто рублей и слезай вниз, пока пожарные не приехали. Он стал объяснять, что сто рублей ему на фиг не нужны, ему нужен от силы червонец, чтобы попасть в метро. А у меня не было червонца! Ну не было, и все! А сотню взять он категорически отказался! Что ты так смотришь — я же не разменный аппарат! Пока я выгребал мелочь из карманов, он забыл про меня и с выпрашивания денег перешел на стишки.
— Стишки?.. — еще не совсем осознав сказанное Вафлей, удивленно спросил Кира.
— Да. Я все записал. Правда, по памяти, но вроде все дословно. Значит, так. — Вафля достал из кармана джинсовой куртки листок и развернул его. — “Пора! И должен я забыть?..” — Нет, здесь, наверное, не вопрос, а так: “И должен я забыть надежду, ревность, горе, страх… — потом опять слово “забыть”, я не уверен, — …забыть любовь, но вечно быть в ее цепях!”
— Где ты стоял? Ты стоял рядом с ним?
— Никогда! Ближе, чем на двадцать метров, я к психам не подхожу.
— Это все? — уныло поинтересовался Кира, вставая.
— Нет, представь себе, это не все! Дальше так: “Навстречу гибели иди, достоин будь судьбы такой, будь впереди и смерть найди, а с ней покой!”
— Теперь все? — не выдержал Кира многозначительного взгляда вытаращенных голубых глаз Вафли.
— Нет. Еще напоследок было что-то нечленораздельное о любви и листьях, а потом — громкий крик. Вот, пожалуйста: “…стать пищей скорби и червей — вот жребий мой!”
Кира громко сглотнул комок в горле и спросил:
— Это были его последние слова? Он прыгнул вниз?..
— Он прыгнул вниз после слов: “…и смерть найди, а с ней покой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80