Ведь и Мирославский тоже оставил Оксану. Ну, в общем, я совсем плохо разбираюсь в жизни. Я думала, что если женщина живет на содержании у мужчины, только если она не воспитывает его детей, то надо быть исключительно интересной и сильной личностью, чтобы удержать и сохранить его любовь. Надо, по крайней мере, иметь другие цели в жизни, кроме ожидания его возвращения с работы.
– Женщину любят… это уж как получится. Если любовь исчезла, даже уникальная личность, помесь Элизабет Тэйлор, Чиччолины и Софьи Ковалевской, не сможет удержать мужчину. А какую-нибудь безмозглую кочерыжку, от которой пользы как от карликового пуделя, будут любить всю жизнь просто так, не за достоинства или красоту…
– Значит, я ничего не понимаю в жизни. Я догадывалась. Только вы не подумайте, что я в чем-то осуждаю Оксану. Тем более сейчас, когда она… Я никогда не решилась бы на такое… как она… Я так люблю жизнь.
Последнюю фразу Катя произносила уже шепотом, так как слезы наконец-то добрались до конечной цели, из льдинок, замерзших в груди, превратились в горячие соленые потоки, устремившиеся на воротник шубы.
– Вот, хотела рассказать вам, какая Оксана была хорошая, а получилось наоборот. Она была несчастной женщиной.
Катя начала шмыгать носом, тереть глаза, сопеть, хлюпать – и все это под одобрительным взглядом Андрея Пряжникова. Как любой мужчина, он не очень выносил женские слезы, но эта малышка даже в слезах, с красным носом и мокрыми щеками была удивительно мила и приятна детективу.
* * *
Полковник Скворцов проводил время в дружеской беседе с генералом. Шеф Анатолий Федорович находился не в особенно благожелательном расположении духа, и поэтому ненормативная лексика, горячим поклонником которой он являлся, обычно рассеянная по его пространным высказываниям в виде многочисленных островков, теперь приобретала очертания материка и стремилась поглотить остатки человеческой речи.
Для полковника Скворцова всегда являлось причиной глубоких раздумий, как удается начальнику удерживаться в границах дозволенного во время выступлений по телевизору. Пару раз он не сдержался, и на следующий день все газеты зашлись в неистовом веселье, публикуя на первых страницах над фотографией Анатолия Федоровича крупный лозунг, где фигурировали три жирные точки – название места, куда генерал послал российских демократов. Имиджмейкер босса, не в силах бороться с наклонностями подопечного, пытался использовать врожденную страсть Анатолия Федоровича материть всех и вся в качестве признака его особой близости к народу. Хотя и «народ» шеф материл так же изобретательно и искусно, как и все прочее.
– Ну, Эдя, уработала, значит… – Генерал с трудом преодолел четыре приличных слова в начале фразы, а дальше его раскатистая речь привычно забурлила, закипела, вспенилась – перевести на нормальный язык все это колоритное, словесное безобразие можно было следующим образом: значит, уничтожила ужасным способом невыносимая женщина нашего тоже не очень хорошего Дениса Сергеевича? Сколько раз я предупреждал его не менять так часто женщин. Пропал мужчина в расцвете сил. Посмотреть на эту ужасную женщину, что ли?
– Отравилась она, я же говорил, Анатолий Федорович, – почтительно добавил полковник Скворцов свое объяснение к густому сиропу из сочных выражений. В целом, надо было отдать Анатолию Федоровичу должное, его экспрессивная лексика была неординарна, он не просто употреблял стандартные подзаборные фразы, он душевно и вдумчиво работал с языком.
– Отравилась? (Ей повезло, что она отравилась. Официальная версия – гололед? Хорошо. Незачем волновать людишек описаниями сексуальной жизни лидеров.)
– Да, списали все на гололед. Не справился с управлением. В этот день по городу были сплошные аварии.
Зазвонил телефон. Генерал поднял трубку, и его лицо разгладилось, а голос с басового регистра моментально уехал вверх, к сладкому нежному тенору. Полковник Скворцов едва не рассмеялся – грозный начальник ворковал. Он говорил с дочерью.
– Что, моя лапочка? Да, конечно, как и договорились. Снова? Да я разнесу твою, то есть я хотел сказать, что с твоей школой, да, да, колледжем, я разберусь. Не волнуйся, зайчонок. Угу. Угу. Целую. Кладу трубочку, пока! – Анатолий Федорович оторвался от телефона и вернулся к прежним интонациям: – Кожаный плащ у дочки (украли). Мы, Эдик, ловим (бандитов), а нас самих (обворовывают). Колледж называется. Ну ладно, иди трудись. Новые факты всплывут – сразу ко мне. Кто у тебя в этом деле?
– Андрей Пряжников, очень способный парень.
– Такой высокий красавчик?
– Да, симпатичный.
– Небось тоже (активно интересуется женским полом)? Ладно. Гуд лак, как говорит моя дочь. Если появятся новые факты… (Скользкое) дело, скользкое.
* * *
Катя была удивлена, увидев на похоронах Оксаны Берг такое количество заплаканных лиц. Почему же при жизни про нее никто не вспоминал? Почему она была так одинока, если на кладбище приехало столько молодых женщин, выражавших искреннее огорчение безвременной смертью подруги? Слезы были не притворными и приносили женщинам настоящее удовлетворение: живая Оксана внушала зависть своей красотой и богатством. Потребовалось умереть, чтобы вернуть расположение подруг. Мертвым не завидуют.
Яна эти дни рыдала не переставая и добилась желаемого результата: ее нос увеличился вдвое, а глаза приобрели экстравагантные фантомасовские очертания. Олег Кириллович стоял в пальто нараспашку, небритый и без галстука. Земля была усыпана цветами, и люди вдавливали в грязь нежные тонкие лепестки. «Как Оксана, – подумала Катерина, вытирая слезы, глотая морозный воздух и наблюдая за бутоном розы, сминаемой в третий раз чьим-то каблуком, – сама вдавила себя в грязь и сама не выдержала».
Остались холмик, устланный цветами и хвойными ветками, и черная, в грязном снежном месиве, земля вокруг. Сдержанно-оживленная толпа потянулась через могилы с крестами, оградками и постаментами, укрытыми белоснежным покрывалом, к автобусам и иномаркам, припаркованным в конце аллеи. Катя окликнула Андрея, который, пробираясь к выходу, приглушенно разговаривал со своим знакомым.
– Андрей, вы не могли бы меня подбросить? – Катя хотела отправиться к Татьяне Васильевне.
– Конечно, идем.
Катя пристроилась в арьергарде, пока не увидела Олега Кирилловича, который озирался, явно кого-то высматривая. Он похудел за эти дни, и если и раньше не радовал глаз излишней пухлостью, то сейчас совсем напоминал жертву Бухенвальда. Увидев Катю, он двинулся к ней.
– Ты куда?
– Я поеду к тете. Меня подвезут.
Олег Кириллович метнул на Андрея, все еще беседовавшего с другом, злой взгляд.
– Катя, а потом ты вернешься?
Катя смутилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
– Женщину любят… это уж как получится. Если любовь исчезла, даже уникальная личность, помесь Элизабет Тэйлор, Чиччолины и Софьи Ковалевской, не сможет удержать мужчину. А какую-нибудь безмозглую кочерыжку, от которой пользы как от карликового пуделя, будут любить всю жизнь просто так, не за достоинства или красоту…
– Значит, я ничего не понимаю в жизни. Я догадывалась. Только вы не подумайте, что я в чем-то осуждаю Оксану. Тем более сейчас, когда она… Я никогда не решилась бы на такое… как она… Я так люблю жизнь.
Последнюю фразу Катя произносила уже шепотом, так как слезы наконец-то добрались до конечной цели, из льдинок, замерзших в груди, превратились в горячие соленые потоки, устремившиеся на воротник шубы.
– Вот, хотела рассказать вам, какая Оксана была хорошая, а получилось наоборот. Она была несчастной женщиной.
Катя начала шмыгать носом, тереть глаза, сопеть, хлюпать – и все это под одобрительным взглядом Андрея Пряжникова. Как любой мужчина, он не очень выносил женские слезы, но эта малышка даже в слезах, с красным носом и мокрыми щеками была удивительно мила и приятна детективу.
* * *
Полковник Скворцов проводил время в дружеской беседе с генералом. Шеф Анатолий Федорович находился не в особенно благожелательном расположении духа, и поэтому ненормативная лексика, горячим поклонником которой он являлся, обычно рассеянная по его пространным высказываниям в виде многочисленных островков, теперь приобретала очертания материка и стремилась поглотить остатки человеческой речи.
Для полковника Скворцова всегда являлось причиной глубоких раздумий, как удается начальнику удерживаться в границах дозволенного во время выступлений по телевизору. Пару раз он не сдержался, и на следующий день все газеты зашлись в неистовом веселье, публикуя на первых страницах над фотографией Анатолия Федоровича крупный лозунг, где фигурировали три жирные точки – название места, куда генерал послал российских демократов. Имиджмейкер босса, не в силах бороться с наклонностями подопечного, пытался использовать врожденную страсть Анатолия Федоровича материть всех и вся в качестве признака его особой близости к народу. Хотя и «народ» шеф материл так же изобретательно и искусно, как и все прочее.
– Ну, Эдя, уработала, значит… – Генерал с трудом преодолел четыре приличных слова в начале фразы, а дальше его раскатистая речь привычно забурлила, закипела, вспенилась – перевести на нормальный язык все это колоритное, словесное безобразие можно было следующим образом: значит, уничтожила ужасным способом невыносимая женщина нашего тоже не очень хорошего Дениса Сергеевича? Сколько раз я предупреждал его не менять так часто женщин. Пропал мужчина в расцвете сил. Посмотреть на эту ужасную женщину, что ли?
– Отравилась она, я же говорил, Анатолий Федорович, – почтительно добавил полковник Скворцов свое объяснение к густому сиропу из сочных выражений. В целом, надо было отдать Анатолию Федоровичу должное, его экспрессивная лексика была неординарна, он не просто употреблял стандартные подзаборные фразы, он душевно и вдумчиво работал с языком.
– Отравилась? (Ей повезло, что она отравилась. Официальная версия – гололед? Хорошо. Незачем волновать людишек описаниями сексуальной жизни лидеров.)
– Да, списали все на гололед. Не справился с управлением. В этот день по городу были сплошные аварии.
Зазвонил телефон. Генерал поднял трубку, и его лицо разгладилось, а голос с басового регистра моментально уехал вверх, к сладкому нежному тенору. Полковник Скворцов едва не рассмеялся – грозный начальник ворковал. Он говорил с дочерью.
– Что, моя лапочка? Да, конечно, как и договорились. Снова? Да я разнесу твою, то есть я хотел сказать, что с твоей школой, да, да, колледжем, я разберусь. Не волнуйся, зайчонок. Угу. Угу. Целую. Кладу трубочку, пока! – Анатолий Федорович оторвался от телефона и вернулся к прежним интонациям: – Кожаный плащ у дочки (украли). Мы, Эдик, ловим (бандитов), а нас самих (обворовывают). Колледж называется. Ну ладно, иди трудись. Новые факты всплывут – сразу ко мне. Кто у тебя в этом деле?
– Андрей Пряжников, очень способный парень.
– Такой высокий красавчик?
– Да, симпатичный.
– Небось тоже (активно интересуется женским полом)? Ладно. Гуд лак, как говорит моя дочь. Если появятся новые факты… (Скользкое) дело, скользкое.
* * *
Катя была удивлена, увидев на похоронах Оксаны Берг такое количество заплаканных лиц. Почему же при жизни про нее никто не вспоминал? Почему она была так одинока, если на кладбище приехало столько молодых женщин, выражавших искреннее огорчение безвременной смертью подруги? Слезы были не притворными и приносили женщинам настоящее удовлетворение: живая Оксана внушала зависть своей красотой и богатством. Потребовалось умереть, чтобы вернуть расположение подруг. Мертвым не завидуют.
Яна эти дни рыдала не переставая и добилась желаемого результата: ее нос увеличился вдвое, а глаза приобрели экстравагантные фантомасовские очертания. Олег Кириллович стоял в пальто нараспашку, небритый и без галстука. Земля была усыпана цветами, и люди вдавливали в грязь нежные тонкие лепестки. «Как Оксана, – подумала Катерина, вытирая слезы, глотая морозный воздух и наблюдая за бутоном розы, сминаемой в третий раз чьим-то каблуком, – сама вдавила себя в грязь и сама не выдержала».
Остались холмик, устланный цветами и хвойными ветками, и черная, в грязном снежном месиве, земля вокруг. Сдержанно-оживленная толпа потянулась через могилы с крестами, оградками и постаментами, укрытыми белоснежным покрывалом, к автобусам и иномаркам, припаркованным в конце аллеи. Катя окликнула Андрея, который, пробираясь к выходу, приглушенно разговаривал со своим знакомым.
– Андрей, вы не могли бы меня подбросить? – Катя хотела отправиться к Татьяне Васильевне.
– Конечно, идем.
Катя пристроилась в арьергарде, пока не увидела Олега Кирилловича, который озирался, явно кого-то высматривая. Он похудел за эти дни, и если и раньше не радовал глаз излишней пухлостью, то сейчас совсем напоминал жертву Бухенвальда. Увидев Катю, он двинулся к ней.
– Ты куда?
– Я поеду к тете. Меня подвезут.
Олег Кириллович метнул на Андрея, все еще беседовавшего с другом, злой взгляд.
– Катя, а потом ты вернешься?
Катя смутилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110