— Подойди, — приказал Люцифер.
Сатана одиннадцать раз поклонился и простерся ниц на каменных плитах.
— Итак, ты потребовал аудиенции, чтобы изложить перед моим величеством хитрость с целью исказить веру во Христа. Помнится, последняя попытка странным образом провалилась. Басофон подхватил вирус безумия, но извлек из него пользу. Этот парень хорошо защищен, и, мне кажется, мы боремся с ним впустую.
— Глубокоуважаемый господин и вы, мои августейшие учителя! На этот раз мой ничтожный план направлен не против Басофона. Как вам известно, Венера преуспела во внедрении всего греческого в эту религию. Афины пали, настала очередь Рима. Не подобает ли пойти по этому пути и подорвать ее изнутри?
— Глупость твоя безмерна, — побагровел Люцифер, — но случается, искорка ума выскакивает иногда из твоего бессвязного пустословия. Что думают умы?
Все зашевелились, потом встал один в красной одежде.
— Восхитительнейший, может оказаться, что идея Сатаны не лишена интереса, если только мы сумеем привить новым последователям Христа гордыню для создания церкви. А для этого необходимо прекращение гонений и вступление императора в секту, дабы признана она была официально и имела политический вес.
— Превосходно, — одобрил архангел. — Исказим смысл послания любви и мира. Там, где должна быть простота, создадим помпу. Великодушие и безмятежность заменим нетерпимостью и тщеславием. Обнаженного Христа обрядим в парчу и золото. Посадим его на императорский трон, заменим его учеников консулами, предоставим носилки епископам. Направим умы на теологические рассуждения, которые чем непонятнее, тем привлекательнее!
Встал другой.
— Почтеннейший господин. Необходимо, чтобы последователи Христа были крайне нетерпимы к нравам. Пусть они лишают свою паству свобод, предоставленных античными богами. И поскольку люди не могут не блудить, естественное желание превратится в грех. Совесть начнет мучить их, и нам останется только пошире открыть ворота, чтобы принять развращенные души, зараженные смертоносными чувствами.
— Чудесно! — воскликнул Люцифер, придя в хорошее настроение. — Сатана, ты можешь встать. Я лично займусь этим замечательным планом. Ты будешь разжигать плоть, я же внесу в души смятение, а в умы замешательство.
В то же время Сильвестр собрал всех новокрещеных и сказал им:
— Теофил и мудрый Мелинос, отныне называемый Юстином, останутся среди вас, пока я буду в Фессалии. Именно там мое место. Есть ли среди вас плотники и каменщики?
Поднялось человек десять.
— Именем посоха Иосифа, — сказал Сильвестр, я объявляю вас соратниками Святого Долга. Вы построите храм в честь Христа под знамением Троицы, которая окрестила вас. Именно в нем вы преломите хлеба и выпьете вино в память Того, кто отдал свою жизнь во имя искупления человечества.
— А по какому плану будем строить храм? — спросил один из работников.
— Не беспокойтесь. Вы его получите.
И вечером Сильвестр собрал строителей, дабы предоставить им план храма, задуманного им в виде креста. При этом добавил:
— Кладите камень лишь там, где не место дереву, так как дерево может взрасти, тогда как камень дополняет строительство. Бойтесь камня. Это материал Каина и символ гордыни. Из-за него погибли целые цивилизации.
— Очень хорошо, — согласились строители.
Но едва Сильвестр ушел, как один из них возмутился:
— Что за нелепая идея, недостойная наших предков! Строить из дерева, тогда как камень прочнее и не боится пожара! Святой человек разбирается в медицине, но в строительстве — это уж смех один!
Присутствовавший при этом Теофил вступился за Сильвестра:
— Сильвестр знает, что говорит. Не у него ли посох плотника Иосифа, отца Господа нашего?
Никто не посмел перечить. Однако стремление строить из камня, а не из дерева проникло во все умы. Каждый думал, что Христос заслуживает храма такого же красивого и богатого, как храмы Зевса, Афины или Афродиты, возведенные из мрамора. Все это, конечно же, было добрым намерением. Но именно на это и рассчитывал Люцифер для достижения своих целей. Ибо красивому строению полагаются дорогая отделка, статуи и краски. Склонность к роскоши продолжала играть свою роль».
Адриен Сальва и Мореше около часа шагали молча по Риму, переливающемуся желто-оранжевыми красками прекрасного летнего вечера. Их мысли были созвучны медленным шагам. Навстречу попадались говорливые молодые люди. Машины медленно обгоняли их. Хорошо было бы посидеть на террасе дорогого кафе на зависть любопытным прохожим. Но ни Сальва, ни Мореше не могли позволить себе развлекаться подобным ребячеством.
Когда они вышли на пьяцца Навона, у них, возможно, и появилось желание остановиться, чтобы полюбоваться игрой водяных струй и света фонтана Нептуна или Моро, но, поглощенные размышлениями, перемешанными с мечтами, приятели продолжили дорогу. Идя рядом, они были разделены одиночеством.
Мореше припоминал содержание последних страниц «Жизнеописания», переведенных Караколли. Не было ли то и в самом деле в эпоху, когда церковь создавалась под эгидой императоров уже с отклонениями, что позволило Ренану задним числом констатировать: туда, где ожидалась вера во Христа, приходила церковь? Да и могло ли бы быть иначе? Святой Франциск тщетно пытался проповедовать бедность и воздержание. Римская пышность победила его, возведя в честь этого бедняка базилику о трех этажах.
В свое время иезуит перевел с эфиопского легенду о плотниках, о которых упоминается в «Жизнеописании Гамалдона», переделанном польским фальсификатором. Был там кочевник Авель, находивший приют под сенью листвы деревьев, строивший шалаши, прежде чем пуститься в бесконечное путешествие. Был там и Каин, хлебопашец, трудившийся на земле. Он построил себе жилище из камня и был более цивилизованным, чем его брат, которого он впоследствии убил. С одной стороны, дерево — символ роста; с другой — камень — символ строительства. И средневековые плотники не без умысла предсташтяли Христа, спасенного от каменного гроба, в саду.
Вспомнил Мореше в этот момент и о любопытнейшем противостоянии, как казалось, слишком рано проявившемся между церковью Петра и церковью Иоанна, будто первый и в самом деле был связан с камнем, а второй — с деревом, которое по удивительной аналогии превратилось в Дерево Иисуса. При кресте Иисуса стояли Его мать и Его любимый ученик. Матери Иисус сказал: «Жено! Се, сын Твой» , а ученику: «Се, Матерь Твоя» .
Мореше с удовольствием побеседовал бы обо всем этом с Сальва, но догадывался, что тот думает о чем-то своем. Ему не хотелось прерывать течение его мыслей. И правда, в то время как иезуит предавался умозрительным построениям духовного порядка, Сальва припоминал события, которые сорок лет тому назад предшествовали поразительной смерти его дорогой Изианы, младшей дочери князя Ринальди да Понте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75