– Летчик-сорвиголова! – добавил Костя.
Косте хотелось задержаться, но возникшее вдруг чувство неловкости заставило его тоже попрощаться.
Вихров понял его состояние. Он улыбнулся и шутливо стукнул его по руке.
– Ты хочешь оставить Веру Яковлевну одну? – спросил он. – Нехорошо, Костя! Невежливо! Если бы не служба, то я бы остался. – И, козырнув, он зашагал в сторону аэродрома.
– И правда, Костя, куда спешишь? – неожиданно для нее самой вырвалось у Веры.
Костя послушно опустился на ступеньку крыльца, откинул полу своей кожанки и пригласил Веру сесть.
Вера отодвинула кожанку и села рядом.
– Застегнись, Костя, холодно! – Она повернулась к нему, чтобы запахнуть полы его пальто, и увидела на его гимнастерке сверкающий эмалью и золотом орден Красного Знамени. И она в свою очередь поздравила Костю.
Разговор не клеился.
– Ну, как вы здесь жили? – спросила Вера.
– Все так же, как и при тебе, – неестественным и каким-то бесцветным голосом ответил Костя. Он сам не понимал, что с ним происходит: присутствие Веры почему-то сейчас стесняло его, и он, досадуя на себя, не находил нужных слов для разговора.
Они снова помолчали.
– Может быть, попытаемся открыть избу? Зачем тебе на улице мерзнуть? – предложил Костя.
Вера кивнула головой.
– Только как мы откроем? – спросила она.
Костя почувствовал облегчение оттого, что можно прервать затянувшееся молчание.
Он спрыгнул с крыльца и стал искать вокруг что-нибудь подходящее для взлома.
Он нашел кусок проволоки и принялся ковырять им в замке.
Вскоре ржавый замок заскрежетал в его сильных руках, и дужка отскочила.
– Милости просим! – Костя распахнул перед Верой дверь и внес в избу ее вещи.
В избе было тепло.
Вера почувствовала себя дома.
Она сбросила с плеч шинель, повесила ее на большущий гвоздь, поправила перед осколком зеркала волосы, села за стол и стала машинально разглаживать рукой скатерть.
– Небось скучала в госпитале без нас? – уселся против Веры за стол Костя. Спросил и вдруг сам покраснел, почувствовав в своих словах некоторую двусмысленность. – То есть по полку, – поправился он.
– Скучала… – ответила Вера, по-прежнему водя рукой по скатерти. – Больше всех по тебе… – Это вырвалось у нее неожиданно, и она тут же решила поправиться:
– Переживала за тогдашний прилет ко мне.
Костя схватил ее руки.
– Скучала?.. Не может быть! – воскликнул он. – Не может быть!..
– Почему же? – Вера подняла на него свои большие карие глаза.
– Потому что я шальной какой-то. Все мне это говорят.
– Тогда, в лесу, я узнала, какой ты!.. Ты, Костя, не шальной, ты…
Ее рукам стало больно, так сильно Костя сжал их, и Вера с трудом их высвободила.
– Вера!.. Вера!.. – повторял Костя, потому что других слов у него не находилось.
– Ты бесстрашный, самоотверженный… Ты настоящий товарищ… В госпитале я много думала о тебе и волновалась за тебя… – Вера почувствовала, что краснеет, поднялась с места и стала к окну спиной к Косте.
Костя подошел к ней, снова взял ее руку, склонил голову и прижался горячей щекой к ее пальцам. Вера протянула к нему другую руку и погладила его вихрастые черные волосы.
Костя вздрогнул. Пристально посмотрел на Веру. Но в его темных цыганских глазах на этот раз не было обычного озорства, а какая-то грусть и даже беспокойство.
– Что с тобой? – спросила Вера.
Костя ответил не сразу.
– Теперь мне будет очень тяжело уехать отсюда… – сказал он и тихо прикоснулся губами к ее руке.
– Ты уезжаешь? – спросила Вера и почувствовала, как у нее защемило сердце. – Зачем?
– Я еду в Качу учиться на летчика-истребителя.
– Когда?
– Завтра утром… Может быть, мой самолет передадут тебе…
– Нет, Костя, не передадут, – сказала Вера, и глаза ее наполнились слезами. – Я уже отлеталась…
– Кто сказал?
– Врачи… Такие ранения без последствий не проходят.
Костя нежно взял ее за плечи.
– Врачи часто ошибаются. Ты поправишься и снова полетишь… Я в это верю…
– Мне приговор уже вынесен, – сказала Вера и вытерла глаза. – К летной службе не годна…
– Мало ли что бывает!.. Ты же не механизм, а человек! А у человека раны заживают, и все со временем восстанавливается. Ты будешь летать! Вот увидишь!
Вера отрицательно покачала головой. Костя молча гладил ее холодные тонкие пальцы. Потом отпустил их, взял с окна оставленную кем-то деревянную ложку и сжал ее в руках.
– А знаешь, Вера?.. – сказал он. – Я ведь думал, что все будет по-другому… Я знал, что тебе не нравлюсь… Мне даже казалось – ты меня ненавидишь… Может быть, сейчас ты просто ошибаешься. Забыла, какой я…
– Что ты, Костя, как тебе не стыдно! – воскликнула Вера.
Но Косте во что бы то ни стало нужно было высказать все, что лежало у него на душе.
– Я помню все твои упреки, твои наставления, твои уничтожающие взгляды… Многое тогда я делал тебе назло… Считал тебя маменькиной дочкой… Но когда тебя ранили, что-то во мне перевернулось. Я готов был на все, лишь бы спасти тебя, я почувствовал, что не переживу, если ты погибнешь!.. И понимаешь, когда ты была в госпитале, я стал ломать себя… старался быть более выдержанным, спокойным, надеялся, может быть, тогда ты станешь ко мне лучше относиться… – Деревянная ложка в руках Кости вдруг хрустнула, черенок выпал из рук и покатился по полу. «Вот так и мы разлетимся в разные стороны, сломается то, что началось…» Костя схватил черенок и старался приладить его на прежнее место.
– Говори, Костя, говори, – дотронулась Вера до его плеча.
– Что, дорогая?.. – тихо спросил он. Но говорить ему уже не хотелось. Он был весь во власти чувства, которое охватило его. Оно захлестывало Костю, и он мучительно сдерживал себя, чтобы не испугать Веру.
Спускались сумерки. В избе потемнело. От глухой канонады звенели скрепленные проволочками стекла. В небе протарахтели У-2.
– Мне уже пора, – вздохнул Костя.
– Приходи, как освободишься. Девчата соберутся, отпразднуем мой приезд.
Костя стал медленно натягивать на себя кожанку.
– Костя, ты не рассердишься, если я спрошу тебя, – робко начала Вера. – Это не любопытство, я просто не могла понять… почему тогда, еще в октябре, тебя не отправили в летную школу? – Костя посмотрел на нее, и глаза его чуть прищурились. – Если неприятно, то не говори, не надо…
– Тяжело об этом вспоминать. А говорить еще хуже, – сказал Костя хмурясь. – Но скрывать от тебя не хочу. – Он туго затянул свой пояс. – Пятно на мне есть, Вера… Несмываемое, темное пятно… Мой отец репрессирован… Понимаешь, что это значит?.. Я об этом честно написал в анкете. Когда решался вопрос о моем зачислении в летную школу, посмотрели в анкету – и не допустили… Если бы не Кулешов да не вот это, – Костя прикоснулся пальцами к ордену, – не видать бы мне летной школы…
– Костенька, – сказала Вера, – я хочу сказать тебе… Это для меня никакого значения не имеет… Никаких темных пятен я на тебе не вижу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123