Они уже все трое уселись на узкую лавочку.
— Мне Стефан уже все поведал, — вымолвил Сергий.
— Великий князь очень хочет видеть тебя! — возразил Алексий. — Но после столь тяжкого пути? Ежели завтра?
— Я не устал, — сказал Сергий. — Вернее, уже успел отдохнуть.
Алексий помедлил, встал. Он уже понял, что Сергий всегда говорит и будет говорить только правду. Двинулся было к выходу, но передумал и кивнул. Стефану:
— Повести ты великому князю, что Сергий здесь!
Стефан вышел, Алексий с Сергием остались одни. И тут Алексий содеял то, что уже давно хотел содеять, но не мог при Стефане, дабы не обидеть богоявленского игумена. Опустился на колена и молча простерся ниц у ног Сергия.
— Владыко! — услышал он ясный и негромкий голое над своей головою. — Недостоин есмь поклона твоего и несвершен годами пред тобою! Встань, владыко! Приду я, и придет другой, и не изгибнет русская земля, и не престанет свет! Встань, владыко, достоит мне лежать ниц пред тобою!
И когда Алексий поднялся, смущенный, Сергий сам легко опустился на колена пред ним, коснувшись грубою скуфьею церковного пола. И тотчас поднялся с колен, улыбаясь. И опять стало просто. И все было сказано, на что не хватило слов.
— Князь жаждает утешения? — спросил Сергий.
— Он хочет чуда! — возразил Алексий.
— Чудо исходит от Господа, но не по просьбе людей!
— Ведаю. Пото и позвал тебя.
— Опять реку, владыко, недостоин есмь! Я могу помолить вышнего, как и всякий другой инок на месте моем.
— Только этого и хотят от тебя, Сергий! — Помедлив, Алексий добавил тихо: — Изреки ему что-нибудь, ты возможешь… Дай князю покой!
— Скажи, — перевел речь на другое Алексий, — не мыслишь ли ты, что киновийная жизнь не крепка без общежительного устава студитского, заброшенного ныне на Руси?
— Мыслю, владыко! — отмолвил Сергий. — Но не возмог един убедить братию в том.
— Коея помочь надобна обители от меня?
— Все у нас есть, владыко, а лишнее не надобно иноку!
— Я ждал этого ответа, Сергий, и все-таки… Быть может, книги, свечи, утварь церковная?
— Егда не хватает свечей, горит лучина. А книги, потребные к исправлению церковному, у нас есть. Есть Евангелие, служебный устав, Октоих, труды Василия Великого… И не в книгах, а в подвигах во имя господне иноческое бытие!
— И этих слов я ждал от тебя, Сергий! Но не отринь хотя бы благословение наше!
— Владыко, разве можно отринуть благословляющего тебя, не согрешив пред Господом?
Скорые шаги Стефана уже послышались со стороны сеней. Алексий выпрямил стан, собираясь к делу. Подумал: вот так бы сидеть иногда рядом с ним или стоять на молитве, даже и не говоря ни о чем, просто знать, что он
— рядом с тобой! Стефан вошел, повестив громко:
— Князь великий сожидает к себе!
Оба встали, согласно осенили себя крестным знамением и направились вослед Стефану в княжий покой.
ГЛАВА 106
В изложне государевой ясно и жарко горели свечи. Палевый полог кровати был пристойно задернут. Мария вошла, когда уже гости расселись, подошла под благословение сначала к Стефану, потом к Алексию, наконец, помедлив, к молодому иноку в грубом дорожном подряснике, вгляделась ему в глаза, сморгнув долгими ресницами, вздрогнула, произнесла тихонько:
— Благослови, отче!
— Благословляю тебя, жено, и благословляю плод чрева твоего! — серьезно, почти словами молитвы ответил Сергий. Мария вдруг легко опустилась на колени и поцеловала руку Сергия. Встала, глянув на изготовленный стол с рыбными закусками (к коим, впрочем, так и не притронулся никто), глянула с тревогой на мужа, вышла вон, тихо притворив дверь.
Князь Семен все рассматривал Сергия. Почему у него такое белое лицо? С дороги, с постоянного голода? Впрочем, инок отнюдь не выглядел заморышем: широкий в плечах, он легко, не горбатясь, держал свой стан и выглядел свежим после долгого своего пешего путешествия (о чем князю Семену не замедлили повестить).
— Почто гость не на кони прибыл? — спросил он все-таки, только чтобы начать разговор.
— От пострижения моего положил я завет ходить ногами, якоже и горний учитель наш Исус Христос! — ответил инок, смягчив суровость ответа светлою улыбкою лица.
А лицо и вправду белое у него, словно бы сеяная мука или снег — или свет? Светлое! «Светоносное», — скажет поздним вечером, проводив гостя, Мария. Семен сам не увидел света, ему казалось только, что в лице инока была необычайная белизна.
Вот они сидят все перед ним: седой, сухоподобранный, словно бы застывший в годах на века Алексий, его совесть, и зов, и совет, и укор; Стефан, коему поверяет он тайны свои и который умеет слушать, и изречь, и утешить порой; и третий, юный, неведомый, пред которым Маша только что невесть почему, опустилась на колени…
Вот они сидят и ждут, а он сам ждет. Утешения? Ободрения? Веры?
«Все ли сказано этому иноку?!» — гневает про себя князь, не понимая уже, зачем звал, зачем послушал Алексия. Еще один монах, еще одна исповедь…
— Я позвал тебя… — начинает он затрудненно, сдвигая сердитые складки лба.
— Прости, князь! — перебивает его молодой инок. — Мне уже все ведомо от брата моего Стефана!
— И что скажешь ты, что изречешь? — спрашивает Семен, желая (и не желая вовсе) услышать новые слова утешения, новые ободрения и призывы к твердости духа… И Алексий взглядывает на Сергия сожидающим взглядом, верно, тоже хочет тех утешительных слов.
— Кару господню надо принимать без ропота, — говорит молодой монах.
— Кару? — переспрашивает Семен. Ради гостей он приодет и причесан, в зеленом травчатом шелковом сарафане, в тимовых сапогах, шитых жемчугом, но в душе его та же прежняя сумятица чувств, и он не враз и не вдруг понимает молодого инока.
— Для чего ты позвал меня, князь? — спрашивает инок в свой черед. — Любой чернец скажет тебе то самое, что скажу тебе я. Надо трудиться, прилагая все силы свои, до последнего воздыхания, не лукавя и не ленясь. И тогда воздастся тебе то, что должен ты получить по изволению свыше! Так пахарь взрывает землю, и сеет зерно, и знает сроки свои, и верит, что взоранная пашня не зарастет лебедою, что семя взойдет и что хлеб не сгниет на корню. И зная, веря, уповая, все-таки отдает пашне все силы свои, так что и не спит и почти не ест порою. И это каждый год, и всю жизнь, невзирая на тощие лета, на дожди и мразы, губящие обилие, с единым упованием — Господу Богу своему. И пахарь вознагражден всегда, ибо жив народ и хлеб не иссякает у трудящегося в поте лица своего. И это чудо, ибо помысли, князь: единое лето токмо не была бы засеяна земля, и единым летом окончил бы гладом дни свои русский народ! Но прошли века, и лихолетья, и беды, и еще не настало лета без засеянных нив и без урожая хлебов! Тут недород, там война — привезут из соседней земли, из соседней волости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
— Мне Стефан уже все поведал, — вымолвил Сергий.
— Великий князь очень хочет видеть тебя! — возразил Алексий. — Но после столь тяжкого пути? Ежели завтра?
— Я не устал, — сказал Сергий. — Вернее, уже успел отдохнуть.
Алексий помедлил, встал. Он уже понял, что Сергий всегда говорит и будет говорить только правду. Двинулся было к выходу, но передумал и кивнул. Стефану:
— Повести ты великому князю, что Сергий здесь!
Стефан вышел, Алексий с Сергием остались одни. И тут Алексий содеял то, что уже давно хотел содеять, но не мог при Стефане, дабы не обидеть богоявленского игумена. Опустился на колена и молча простерся ниц у ног Сергия.
— Владыко! — услышал он ясный и негромкий голое над своей головою. — Недостоин есмь поклона твоего и несвершен годами пред тобою! Встань, владыко! Приду я, и придет другой, и не изгибнет русская земля, и не престанет свет! Встань, владыко, достоит мне лежать ниц пред тобою!
И когда Алексий поднялся, смущенный, Сергий сам легко опустился на колена пред ним, коснувшись грубою скуфьею церковного пола. И тотчас поднялся с колен, улыбаясь. И опять стало просто. И все было сказано, на что не хватило слов.
— Князь жаждает утешения? — спросил Сергий.
— Он хочет чуда! — возразил Алексий.
— Чудо исходит от Господа, но не по просьбе людей!
— Ведаю. Пото и позвал тебя.
— Опять реку, владыко, недостоин есмь! Я могу помолить вышнего, как и всякий другой инок на месте моем.
— Только этого и хотят от тебя, Сергий! — Помедлив, Алексий добавил тихо: — Изреки ему что-нибудь, ты возможешь… Дай князю покой!
— Скажи, — перевел речь на другое Алексий, — не мыслишь ли ты, что киновийная жизнь не крепка без общежительного устава студитского, заброшенного ныне на Руси?
— Мыслю, владыко! — отмолвил Сергий. — Но не возмог един убедить братию в том.
— Коея помочь надобна обители от меня?
— Все у нас есть, владыко, а лишнее не надобно иноку!
— Я ждал этого ответа, Сергий, и все-таки… Быть может, книги, свечи, утварь церковная?
— Егда не хватает свечей, горит лучина. А книги, потребные к исправлению церковному, у нас есть. Есть Евангелие, служебный устав, Октоих, труды Василия Великого… И не в книгах, а в подвигах во имя господне иноческое бытие!
— И этих слов я ждал от тебя, Сергий! Но не отринь хотя бы благословение наше!
— Владыко, разве можно отринуть благословляющего тебя, не согрешив пред Господом?
Скорые шаги Стефана уже послышались со стороны сеней. Алексий выпрямил стан, собираясь к делу. Подумал: вот так бы сидеть иногда рядом с ним или стоять на молитве, даже и не говоря ни о чем, просто знать, что он
— рядом с тобой! Стефан вошел, повестив громко:
— Князь великий сожидает к себе!
Оба встали, согласно осенили себя крестным знамением и направились вослед Стефану в княжий покой.
ГЛАВА 106
В изложне государевой ясно и жарко горели свечи. Палевый полог кровати был пристойно задернут. Мария вошла, когда уже гости расселись, подошла под благословение сначала к Стефану, потом к Алексию, наконец, помедлив, к молодому иноку в грубом дорожном подряснике, вгляделась ему в глаза, сморгнув долгими ресницами, вздрогнула, произнесла тихонько:
— Благослови, отче!
— Благословляю тебя, жено, и благословляю плод чрева твоего! — серьезно, почти словами молитвы ответил Сергий. Мария вдруг легко опустилась на колени и поцеловала руку Сергия. Встала, глянув на изготовленный стол с рыбными закусками (к коим, впрочем, так и не притронулся никто), глянула с тревогой на мужа, вышла вон, тихо притворив дверь.
Князь Семен все рассматривал Сергия. Почему у него такое белое лицо? С дороги, с постоянного голода? Впрочем, инок отнюдь не выглядел заморышем: широкий в плечах, он легко, не горбатясь, держал свой стан и выглядел свежим после долгого своего пешего путешествия (о чем князю Семену не замедлили повестить).
— Почто гость не на кони прибыл? — спросил он все-таки, только чтобы начать разговор.
— От пострижения моего положил я завет ходить ногами, якоже и горний учитель наш Исус Христос! — ответил инок, смягчив суровость ответа светлою улыбкою лица.
А лицо и вправду белое у него, словно бы сеяная мука или снег — или свет? Светлое! «Светоносное», — скажет поздним вечером, проводив гостя, Мария. Семен сам не увидел света, ему казалось только, что в лице инока была необычайная белизна.
Вот они сидят все перед ним: седой, сухоподобранный, словно бы застывший в годах на века Алексий, его совесть, и зов, и совет, и укор; Стефан, коему поверяет он тайны свои и который умеет слушать, и изречь, и утешить порой; и третий, юный, неведомый, пред которым Маша только что невесть почему, опустилась на колени…
Вот они сидят и ждут, а он сам ждет. Утешения? Ободрения? Веры?
«Все ли сказано этому иноку?!» — гневает про себя князь, не понимая уже, зачем звал, зачем послушал Алексия. Еще один монах, еще одна исповедь…
— Я позвал тебя… — начинает он затрудненно, сдвигая сердитые складки лба.
— Прости, князь! — перебивает его молодой инок. — Мне уже все ведомо от брата моего Стефана!
— И что скажешь ты, что изречешь? — спрашивает Семен, желая (и не желая вовсе) услышать новые слова утешения, новые ободрения и призывы к твердости духа… И Алексий взглядывает на Сергия сожидающим взглядом, верно, тоже хочет тех утешительных слов.
— Кару господню надо принимать без ропота, — говорит молодой монах.
— Кару? — переспрашивает Семен. Ради гостей он приодет и причесан, в зеленом травчатом шелковом сарафане, в тимовых сапогах, шитых жемчугом, но в душе его та же прежняя сумятица чувств, и он не враз и не вдруг понимает молодого инока.
— Для чего ты позвал меня, князь? — спрашивает инок в свой черед. — Любой чернец скажет тебе то самое, что скажу тебе я. Надо трудиться, прилагая все силы свои, до последнего воздыхания, не лукавя и не ленясь. И тогда воздастся тебе то, что должен ты получить по изволению свыше! Так пахарь взрывает землю, и сеет зерно, и знает сроки свои, и верит, что взоранная пашня не зарастет лебедою, что семя взойдет и что хлеб не сгниет на корню. И зная, веря, уповая, все-таки отдает пашне все силы свои, так что и не спит и почти не ест порою. И это каждый год, и всю жизнь, невзирая на тощие лета, на дожди и мразы, губящие обилие, с единым упованием — Господу Богу своему. И пахарь вознагражден всегда, ибо жив народ и хлеб не иссякает у трудящегося в поте лица своего. И это чудо, ибо помысли, князь: единое лето токмо не была бы засеяна земля, и единым летом окончил бы гладом дни свои русский народ! Но прошли века, и лихолетья, и беды, и еще не настало лета без засеянных нив и без урожая хлебов! Тут недород, там война — привезут из соседней земли, из соседней волости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166