Дай мне досказать ту мою мысль.
Он подлил питья, приговаривая, – это, мол, зельице собственноручного настоя. На траве приготовлено, на камчужнице, которая, однако, не по глухоманям сбиралась, а здесь, в блистательной столице, по берегам речки Мьи.
Данилов вежливо похваливал, а его приятель, отослав слугу, понизил голос:
– И знаешь, когда я все это понял? На следующий же день после погребения императора нашего. Прихожу я, как обычно, чуть свет в токарную комнату в Зимнем дворце. Смотрю: в прихожей кабинет-секретарь толчется, Макаров, с папкой дел наиважнейших, еще кое-кто… Никого, говорят, в покои не пускают, только по заблаговременному докладу. И Левенвольда смазливая рожа торчит поперек дверей.
Он выпил и горестно махнул рукой.
– А прежде-то, бывало, кто только не шел – и генерал, и подрядчик, и сенатор, и инженер. И всякому свободный доступ был, лишь бы дело с собою нес.
– А дом-то свой чего же все-таки не заселяешь? – опять перебил его бурмистр Данилов.
– Дом! – Нартов поднял обе ладони, как бы желая показать, какова эта обуза. – Дом! Я его пока внайм отдал. Тут по всей Морской слободке, что на большой улице, что на малой, даже на луговине, которая выходит к речке Мойке, везде понаоткрывались вольные дома. Где вином торгуют, где пляшут, где играют в зернь. Иноземцев понаехало – нашествие языков! Прямо как в писании – Гог и Магог! Да и русские, которые живут в Санктпетербурге, все теперь старую московскую чинность за нуднейшую скуку почитают. Подавай им Венецию или Амстердам.
– Так ты отдал свой дом под вертеп какой-нибудь? – изумился Данилов.
– Ну, зачем таково – вертеп! Просто вертоград полнощный. В среднем жилье у них вроде кабака нашего, только зело чище да приятней – музыка играет. В верхних же покоях собираются господа важные – козыри и тузы.
– Эх, брат Константиныч! – опечалился бурмистр. – Я ведь, можно сказать, в одинаковой с тобой юдоли. Правда, я не холостой, а вдовый, зато я и старше тебя. Однако я ни за что не сдал бы своего дома басурманам для устроения подобной мерзости!
– Да там хозяйка-то не простая, – оправдывался Нартов. – Как ей не сдать? Этакая иностранная пава, глазищи словно у жар-птицы. И звание – не то она маркиза, не то даже герцогиня.
И он указал в окошко, где за стеною кленов проглядывал «вертоград», в котором нельзя было заметить ни малейшего движенья. В полуденное пекло небось предпочитают отсыпаться, зато уж вечером – как зажгутся плошки, как застучат поварешки!
– У тебя тут чистенько, уютненько, – вновь вернулся бурмистр к начатому разговору. – Стало быть, хорошо тебе та вдова помогает?
– О! – выразил восторг Нартов. – И дочка с нею приходит. Оглянуться не успеешь, все у них в руках горит. И посуду вымоют, и снеду приготовят, и половики выбьют. Законная супруга так бы не управилась ретиво.
– А как тебе ее дочка? – спросил бурмистр.
– Аленка-то? – насторожился Нартов.
– Да, Алена. Как она, на твое разуменье?
– Девка кровь с молоком, на все спора, в любом деле за пояс заткнет. Да что она тебе?
Замолкли, занявшись закусками и питьем. На улице солнце перевалило зенит, и в доме напротив загремели посудой.
– Скажу тебе как на исповеди, Андрей Константиныч, – признался бурмистр Данилов. – Хочу засватать ее, эту Аленку. Она, правда, кабальная, так я ее выкуплю, у меня кое-что есть.
– Что? – поперхнулся Нартов и стал пить квас. – Что ты сказал?
– Да вот, хотел просить тебя быть мне сватом. К тому же и протекцию ты бы мне оказал при выкупе. У тебя небось знакомство в любой коллегии есть.
Нартов вскочил, бросил рушник на стол.
– Ты что, обалдел, что ли? Повредился на старости лет?
– Ну уж я не такой старый, – миролюбиво возразил бурмистр, чувствуя, что допустил какую-то оплошность. – Другие женятся старее меня. Вон канцлер, граф Головкин, тот совсем уж развалина…
– Ты мне зубы канцлером не заговаривай! – вскричал Нартов.
Тогда бурмистр Данилов понял, что его гостеприимный хозяин сам имеет виды на прачкину дочку. Бурмистр горестно нахлобучил свой капелюш и вышел, не попрощавшись.
3
Адмиралтейская пушка не слышна в Канатной слободке, там время меряют по пенью кочетов да по мычанью стада. Звонят еще часы на лютеранской кирке, но там время немецкое, не православное, черт его разберет.
Поэтому граф Рафалович, щелкнув крышкой часов в виде луковицы и взглянув на пустые скамьи аудиториума, подумал, что эти студенты опять время перепутали и не явились.
Но тут перед ним предстал похожий на взъерошенного воробья студент Миллер и объявил, что он явился слушать лекцию.
– А где остальные?
– Другой студент тотчас прибудет. А более никого нету.
– Поразительно! – сказал граф. – Неужели я, признанный авторитет европейской науки, вынужден буду читать лекцию двоим?
Миллер заученно разъяснил – видимо, приходилось разъяснять уже не в первый раз. Еще покойным государем было предположено иметь при вновь основанной Академии студентов, сиречь элевов. И каждый академикус обязывался читать сим элевам лекции в меру своего разумения. И некоторое число элевов уже были приписаны к Академии и получали денежное вознаграждение и приличный кошт. Однако за пьянство и предерзостное их поведение…
– Позвольте, сударь, – остановил его Рафалович. – Мне недосуг выслушивать пространные выдержки из казенных реляций. Но вы-то, вы-то! Вы же европеец и должны понимать, что этому названья нет!
– Как угодно, – поклонился Миллер и направился к скамьям.
– А вы, сударь, каким образом студент? Ведь у вас же, я слыхал, есть уже диплом Тюбингенского университета?
Миллер вновь казенным голосом разъяснил, что за неимением подготовленных элевов русского происхождения решено было нанять студентов за границей, как и профессоров для преподавания им. Однако было поручено это библиотекариусу Шумахеру…
– Не говорите дурного о моем высокоученом друге! – воскликнул граф, хотя Миллер не успел сказать о нем вообще ничего.
– Как угодно, – вновь повернулся, чтоб уйти, Миллер.
– Стойте, стойте! – удержал его граф. – Каждый день здесь в России я узнаю о ней столько поразительного, о чем наша бедная Европа и не подозревает. Говорите!
– Контракты с нами в Европе были заключены как со студентами, но дело тянулось многие годы, и мы успели закончить свои университеты. Прибыв в Санктпетербург, господа Эйлер, Гмелин, Гросс и некоторые другие, предъявив свои дипломы, были переведены в профессора…
– А вы, вы, бедный мой Миллер?
– А я маленький ростом, мне велено подрасти.
– Шутите! Скажите лучше, как ваше студенческое звание согласуется с понятием академической чести? Не могу вас, приехавших в Россию, понять, не могу!
– Оклады даются приличные, – замялся Миллер. – К тому же здесь и выдвинуться можно быстрее, чем в Германии, где последний герцогский капрал значит больше, чем самый именитый академик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Он подлил питья, приговаривая, – это, мол, зельице собственноручного настоя. На траве приготовлено, на камчужнице, которая, однако, не по глухоманям сбиралась, а здесь, в блистательной столице, по берегам речки Мьи.
Данилов вежливо похваливал, а его приятель, отослав слугу, понизил голос:
– И знаешь, когда я все это понял? На следующий же день после погребения императора нашего. Прихожу я, как обычно, чуть свет в токарную комнату в Зимнем дворце. Смотрю: в прихожей кабинет-секретарь толчется, Макаров, с папкой дел наиважнейших, еще кое-кто… Никого, говорят, в покои не пускают, только по заблаговременному докладу. И Левенвольда смазливая рожа торчит поперек дверей.
Он выпил и горестно махнул рукой.
– А прежде-то, бывало, кто только не шел – и генерал, и подрядчик, и сенатор, и инженер. И всякому свободный доступ был, лишь бы дело с собою нес.
– А дом-то свой чего же все-таки не заселяешь? – опять перебил его бурмистр Данилов.
– Дом! – Нартов поднял обе ладони, как бы желая показать, какова эта обуза. – Дом! Я его пока внайм отдал. Тут по всей Морской слободке, что на большой улице, что на малой, даже на луговине, которая выходит к речке Мойке, везде понаоткрывались вольные дома. Где вином торгуют, где пляшут, где играют в зернь. Иноземцев понаехало – нашествие языков! Прямо как в писании – Гог и Магог! Да и русские, которые живут в Санктпетербурге, все теперь старую московскую чинность за нуднейшую скуку почитают. Подавай им Венецию или Амстердам.
– Так ты отдал свой дом под вертеп какой-нибудь? – изумился Данилов.
– Ну, зачем таково – вертеп! Просто вертоград полнощный. В среднем жилье у них вроде кабака нашего, только зело чище да приятней – музыка играет. В верхних же покоях собираются господа важные – козыри и тузы.
– Эх, брат Константиныч! – опечалился бурмистр. – Я ведь, можно сказать, в одинаковой с тобой юдоли. Правда, я не холостой, а вдовый, зато я и старше тебя. Однако я ни за что не сдал бы своего дома басурманам для устроения подобной мерзости!
– Да там хозяйка-то не простая, – оправдывался Нартов. – Как ей не сдать? Этакая иностранная пава, глазищи словно у жар-птицы. И звание – не то она маркиза, не то даже герцогиня.
И он указал в окошко, где за стеною кленов проглядывал «вертоград», в котором нельзя было заметить ни малейшего движенья. В полуденное пекло небось предпочитают отсыпаться, зато уж вечером – как зажгутся плошки, как застучат поварешки!
– У тебя тут чистенько, уютненько, – вновь вернулся бурмистр к начатому разговору. – Стало быть, хорошо тебе та вдова помогает?
– О! – выразил восторг Нартов. – И дочка с нею приходит. Оглянуться не успеешь, все у них в руках горит. И посуду вымоют, и снеду приготовят, и половики выбьют. Законная супруга так бы не управилась ретиво.
– А как тебе ее дочка? – спросил бурмистр.
– Аленка-то? – насторожился Нартов.
– Да, Алена. Как она, на твое разуменье?
– Девка кровь с молоком, на все спора, в любом деле за пояс заткнет. Да что она тебе?
Замолкли, занявшись закусками и питьем. На улице солнце перевалило зенит, и в доме напротив загремели посудой.
– Скажу тебе как на исповеди, Андрей Константиныч, – признался бурмистр Данилов. – Хочу засватать ее, эту Аленку. Она, правда, кабальная, так я ее выкуплю, у меня кое-что есть.
– Что? – поперхнулся Нартов и стал пить квас. – Что ты сказал?
– Да вот, хотел просить тебя быть мне сватом. К тому же и протекцию ты бы мне оказал при выкупе. У тебя небось знакомство в любой коллегии есть.
Нартов вскочил, бросил рушник на стол.
– Ты что, обалдел, что ли? Повредился на старости лет?
– Ну уж я не такой старый, – миролюбиво возразил бурмистр, чувствуя, что допустил какую-то оплошность. – Другие женятся старее меня. Вон канцлер, граф Головкин, тот совсем уж развалина…
– Ты мне зубы канцлером не заговаривай! – вскричал Нартов.
Тогда бурмистр Данилов понял, что его гостеприимный хозяин сам имеет виды на прачкину дочку. Бурмистр горестно нахлобучил свой капелюш и вышел, не попрощавшись.
3
Адмиралтейская пушка не слышна в Канатной слободке, там время меряют по пенью кочетов да по мычанью стада. Звонят еще часы на лютеранской кирке, но там время немецкое, не православное, черт его разберет.
Поэтому граф Рафалович, щелкнув крышкой часов в виде луковицы и взглянув на пустые скамьи аудиториума, подумал, что эти студенты опять время перепутали и не явились.
Но тут перед ним предстал похожий на взъерошенного воробья студент Миллер и объявил, что он явился слушать лекцию.
– А где остальные?
– Другой студент тотчас прибудет. А более никого нету.
– Поразительно! – сказал граф. – Неужели я, признанный авторитет европейской науки, вынужден буду читать лекцию двоим?
Миллер заученно разъяснил – видимо, приходилось разъяснять уже не в первый раз. Еще покойным государем было предположено иметь при вновь основанной Академии студентов, сиречь элевов. И каждый академикус обязывался читать сим элевам лекции в меру своего разумения. И некоторое число элевов уже были приписаны к Академии и получали денежное вознаграждение и приличный кошт. Однако за пьянство и предерзостное их поведение…
– Позвольте, сударь, – остановил его Рафалович. – Мне недосуг выслушивать пространные выдержки из казенных реляций. Но вы-то, вы-то! Вы же европеец и должны понимать, что этому названья нет!
– Как угодно, – поклонился Миллер и направился к скамьям.
– А вы, сударь, каким образом студент? Ведь у вас же, я слыхал, есть уже диплом Тюбингенского университета?
Миллер вновь казенным голосом разъяснил, что за неимением подготовленных элевов русского происхождения решено было нанять студентов за границей, как и профессоров для преподавания им. Однако было поручено это библиотекариусу Шумахеру…
– Не говорите дурного о моем высокоученом друге! – воскликнул граф, хотя Миллер не успел сказать о нем вообще ничего.
– Как угодно, – вновь повернулся, чтоб уйти, Миллер.
– Стойте, стойте! – удержал его граф. – Каждый день здесь в России я узнаю о ней столько поразительного, о чем наша бедная Европа и не подозревает. Говорите!
– Контракты с нами в Европе были заключены как со студентами, но дело тянулось многие годы, и мы успели закончить свои университеты. Прибыв в Санктпетербург, господа Эйлер, Гмелин, Гросс и некоторые другие, предъявив свои дипломы, были переведены в профессора…
– А вы, вы, бедный мой Миллер?
– А я маленький ростом, мне велено подрасти.
– Шутите! Скажите лучше, как ваше студенческое звание согласуется с понятием академической чести? Не могу вас, приехавших в Россию, понять, не могу!
– Оклады даются приличные, – замялся Миллер. – К тому же здесь и выдвинуться можно быстрее, чем в Германии, где последний герцогский капрал значит больше, чем самый именитый академик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67