В России же, несмотря ни на что, уважают людей науки.
– Значит, вы студент, господин Миллер?
– Да, я студент.
– Тогда чему вы учитесь, студент с дипломом магистра, в этой неграмотной, страшной России?
– Я учусь России, – ответил Миллер.
– М-да… – не нашелся что сказать граф Рафалович.
Из прихожей послышался шум шагов. Вошел молодой человек, смуглый, с черными внимательными глазами, пластичностью манер напоминавший переодетую девушку в своем унтер-офицерском Преображенском мундире. Слуги несли за ним портфель, глобус и подушечку, чтобы класть на жесткую скамью.
– Князь Антиох Кантемир, – представил его Миллер. – Это студент добровольный, по милостивому соизволению государыни.
Рафалович тотчас залебезил перед князем, заохал. Неужели сын того великого Кантемира, который был господарем молдавским в несчастные дни Прутского похода?
– Господа! – восклицал он, ударяя в ладоши. – Господа! Это поразительно! Два студента – один магистр, другой – принц византийского происхождения. Действительно, такое может случиться только в России! Но читать лекцию – почту за честь!
Но тут выяснилось присутствие в аудиториуме еще третьего слушателя, и граф спрыгнул с дубовой кафедры, куда он успел уже взгромоздиться со своими конспектами.
Третий слушатель был также военный, но в васильковом мундире полицейского ведомства и, судя по галунам, унтер-офицер.
– Максим Тузов! – вскочил он перед подходящим к нему графом. – Корпорал градского баталиона. В академическом уставе вечнодостойныя памяти императора Петра Великого указано, что лекции волен слушать всякий желающий. Я свободен от службы и прошу позволения присутствовать.
Рафалович выслушал его чистую немецкую речь и заволновался.
– О, нет, нет, ни в коем случае. Я буду читать по-латыни. К тому же студенты приравниваются к офицерам, а вы всего лишь нижний чин. Прошу вас выйти вон.
– Кто это такой, кто это такой? – спрашивал Кантемир у Миллера. – Этот из полиции, он шпион?
– Да нет, – болезненно морщился Миллер. – Он хороший, он наш. Это я сдуру предложил ему на лекции ходить… Он тогда мне ничего не ответил, а теперь пришел…
Тогда Кантемир крикнул графу:
– Оставьте его в покое! Пусть слушает. Действительно, по уставу все лекции общедоступны!
А Миллер обещал сесть с ним рядом и все переводить, что будет непонятно.
Но Рафалович молчал, сопя длинным носом и укладывая конспекты за обшлаг своего кафтана.
Максюта спустился меж рядами пустых скамей и вышел не обернувшись.
Рафалович вновь взобрался на кафедру и услышал, что Миллер что-то вполголоса сказал Кантемиру, а тот засмеялся. Рассерженный граф потребовал повторить вслух.
– Скажи ему, скажи, – подбодрил Кантемир коллегу. – Пора перестать быть трусом.
– Вот вам и ответ, – сказал звонко Миллер и уронил очки. – Вот и ответ, почему среди нас нет русских студентов.
– О! – махнул рукою граф. – Вы его не знаете! Он вор, присвоил мой – увы! – философский камень.
– Читайте лекцию, – потребовал Кантемир.
Рафалович на это ничуть не обиделся, раскрыл потрепанные конспекты и уткнул в них свой аристократический нос.
– Антиквитас рутениорум индестината эст, – начал он высокопарно и гнусаво. – Ин скрипторум сциенцие нон конклюзис… Древность России непостижима, в ученых трудах не описана, источников достоверных не имеет…
Далее граф распространялся о диких скифах, о разбойных роксоланах, о свирепых грабителях гуннах и иных таинственных народах, кои были предками нынешнего российского племени, кои передали ему по наследству все свои черты. Граф усиленно доказывал, что и истории-то, по существу, у этого скопища нет, а есть нагромождение злодейства. Он тыкал пальцем вниз, как бы пригвождая варваров-русских.
– Не кажется ли тебе, – спросил Кантемир, наклонясь к уху коллеги, – что он так и чешет по той гнусной статейке из «Гамбургских курантов», помнишь, в позапрошлом году?
– Так и чешет, так и чешет! – сокрушенно ответил Миллер.
– Встань и скажи ему, – посоветовал Кантемир.
– Ой, что ты! Он же граф… А моя бедная матушка…
– Ну, тогда гляди, как я этого ретивого скакуна укорочу.
Юный Кантемир встал без позволения и стал поправлять кружевные брыжи под обшлагами форменного кафтана.
– Что такое? – остановил чтение Рафалович.
– Как подданный и слуга ея величества императрицы российской, я не могу здесь слушать такое… Венерабилис доциссиме, экстракта коммуниците, то есть ученейший преподаватель, сообщите нам источники всего, что вы тут наговорили.
Рафалович на дубовой кафедре пришел в настоящее неистовство, стукнул кулаком, отчего его модный парик сполз на сторону. Как! Он имеет дипломы двадцати семи ученых корпораций Европы, и нигде еще у него не смели требовать источников!
– Вы затронули честь России! – сказал Кантемир.
– И русского народа! – выкрикнул Миллер, захлебнувшись от собственной храбрости. – Который пока не в состоянии ответить вам достойно на языке науки!
– Да вам то что, – вдруг совершенно спокойно сказал Рафалович, собирая свои конспекты. – Что вам эта Россия, что вам ее народ? Вы же оба для нее чужеземцы!
Он сердито хлопал бумажками, а из-за окна доносились звуки слободского лета – бабы галдели у пруда, били вальками, полоскали белье.
– Мы поможем этому великому народу, – сказал князь Кантемир, сверкнув угольными глазами. – Поможем вырваться из мрака невежества. У него великое сердце; освободившись, он поможет нам.
4
Солнце еще светило, а царский токарь Нартов, перебравший камчужной настойки, спал сном праведным. Тихо отомкнулась дверь, и в его мазанку вошла Алена Грачева. Прислушавшись к хозяйскому храпу в опочивальне, перекрестилась на огонек лампадки.
Повернулась и позвала кого-то из сеней:
– Заходите, не сомневайтесь. Его теперь и пушкой не разбудишь.
В горницу вступил Максим Тузов, одетый, однако, не в форму, а в какой-то кургузый кафтанчик с чужого плеча.
– Не желаете ли откушать? – предложила Алена.
– Лучше приступим безотлагательно, – ответил Максим.
Но Алена никак не могла угомониться – да отпейте кваску, да присядьте, передохните.
– К делу! – повторил Максюта. – Мне, милая, семь дней жизни только отпущено, из них, считай, два уже позади.
Тогда Алена подвела его к раскрытому окошку, откуда из-за резной листвы клена был хорошо виден полнощный вертоград.
– Значит, хозяйка его и есть та самая Сонька? – недоверчиво спросил Максюта.
– Не сомневайтесь! Весь Сытный рынок так говорит. А какие у нее на службе монстры! Что ваша Кунсткамера!
Максюта усмехнулся.
– А почему ты думаешь, что философский камень взяла именно она?
– Я уж вам сказывала, что знакома кое с кем из Сонькиных монстров. Они меня все расспрашивали про Кикины палаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Значит, вы студент, господин Миллер?
– Да, я студент.
– Тогда чему вы учитесь, студент с дипломом магистра, в этой неграмотной, страшной России?
– Я учусь России, – ответил Миллер.
– М-да… – не нашелся что сказать граф Рафалович.
Из прихожей послышался шум шагов. Вошел молодой человек, смуглый, с черными внимательными глазами, пластичностью манер напоминавший переодетую девушку в своем унтер-офицерском Преображенском мундире. Слуги несли за ним портфель, глобус и подушечку, чтобы класть на жесткую скамью.
– Князь Антиох Кантемир, – представил его Миллер. – Это студент добровольный, по милостивому соизволению государыни.
Рафалович тотчас залебезил перед князем, заохал. Неужели сын того великого Кантемира, который был господарем молдавским в несчастные дни Прутского похода?
– Господа! – восклицал он, ударяя в ладоши. – Господа! Это поразительно! Два студента – один магистр, другой – принц византийского происхождения. Действительно, такое может случиться только в России! Но читать лекцию – почту за честь!
Но тут выяснилось присутствие в аудиториуме еще третьего слушателя, и граф спрыгнул с дубовой кафедры, куда он успел уже взгромоздиться со своими конспектами.
Третий слушатель был также военный, но в васильковом мундире полицейского ведомства и, судя по галунам, унтер-офицер.
– Максим Тузов! – вскочил он перед подходящим к нему графом. – Корпорал градского баталиона. В академическом уставе вечнодостойныя памяти императора Петра Великого указано, что лекции волен слушать всякий желающий. Я свободен от службы и прошу позволения присутствовать.
Рафалович выслушал его чистую немецкую речь и заволновался.
– О, нет, нет, ни в коем случае. Я буду читать по-латыни. К тому же студенты приравниваются к офицерам, а вы всего лишь нижний чин. Прошу вас выйти вон.
– Кто это такой, кто это такой? – спрашивал Кантемир у Миллера. – Этот из полиции, он шпион?
– Да нет, – болезненно морщился Миллер. – Он хороший, он наш. Это я сдуру предложил ему на лекции ходить… Он тогда мне ничего не ответил, а теперь пришел…
Тогда Кантемир крикнул графу:
– Оставьте его в покое! Пусть слушает. Действительно, по уставу все лекции общедоступны!
А Миллер обещал сесть с ним рядом и все переводить, что будет непонятно.
Но Рафалович молчал, сопя длинным носом и укладывая конспекты за обшлаг своего кафтана.
Максюта спустился меж рядами пустых скамей и вышел не обернувшись.
Рафалович вновь взобрался на кафедру и услышал, что Миллер что-то вполголоса сказал Кантемиру, а тот засмеялся. Рассерженный граф потребовал повторить вслух.
– Скажи ему, скажи, – подбодрил Кантемир коллегу. – Пора перестать быть трусом.
– Вот вам и ответ, – сказал звонко Миллер и уронил очки. – Вот и ответ, почему среди нас нет русских студентов.
– О! – махнул рукою граф. – Вы его не знаете! Он вор, присвоил мой – увы! – философский камень.
– Читайте лекцию, – потребовал Кантемир.
Рафалович на это ничуть не обиделся, раскрыл потрепанные конспекты и уткнул в них свой аристократический нос.
– Антиквитас рутениорум индестината эст, – начал он высокопарно и гнусаво. – Ин скрипторум сциенцие нон конклюзис… Древность России непостижима, в ученых трудах не описана, источников достоверных не имеет…
Далее граф распространялся о диких скифах, о разбойных роксоланах, о свирепых грабителях гуннах и иных таинственных народах, кои были предками нынешнего российского племени, кои передали ему по наследству все свои черты. Граф усиленно доказывал, что и истории-то, по существу, у этого скопища нет, а есть нагромождение злодейства. Он тыкал пальцем вниз, как бы пригвождая варваров-русских.
– Не кажется ли тебе, – спросил Кантемир, наклонясь к уху коллеги, – что он так и чешет по той гнусной статейке из «Гамбургских курантов», помнишь, в позапрошлом году?
– Так и чешет, так и чешет! – сокрушенно ответил Миллер.
– Встань и скажи ему, – посоветовал Кантемир.
– Ой, что ты! Он же граф… А моя бедная матушка…
– Ну, тогда гляди, как я этого ретивого скакуна укорочу.
Юный Кантемир встал без позволения и стал поправлять кружевные брыжи под обшлагами форменного кафтана.
– Что такое? – остановил чтение Рафалович.
– Как подданный и слуга ея величества императрицы российской, я не могу здесь слушать такое… Венерабилис доциссиме, экстракта коммуниците, то есть ученейший преподаватель, сообщите нам источники всего, что вы тут наговорили.
Рафалович на дубовой кафедре пришел в настоящее неистовство, стукнул кулаком, отчего его модный парик сполз на сторону. Как! Он имеет дипломы двадцати семи ученых корпораций Европы, и нигде еще у него не смели требовать источников!
– Вы затронули честь России! – сказал Кантемир.
– И русского народа! – выкрикнул Миллер, захлебнувшись от собственной храбрости. – Который пока не в состоянии ответить вам достойно на языке науки!
– Да вам то что, – вдруг совершенно спокойно сказал Рафалович, собирая свои конспекты. – Что вам эта Россия, что вам ее народ? Вы же оба для нее чужеземцы!
Он сердито хлопал бумажками, а из-за окна доносились звуки слободского лета – бабы галдели у пруда, били вальками, полоскали белье.
– Мы поможем этому великому народу, – сказал князь Кантемир, сверкнув угольными глазами. – Поможем вырваться из мрака невежества. У него великое сердце; освободившись, он поможет нам.
4
Солнце еще светило, а царский токарь Нартов, перебравший камчужной настойки, спал сном праведным. Тихо отомкнулась дверь, и в его мазанку вошла Алена Грачева. Прислушавшись к хозяйскому храпу в опочивальне, перекрестилась на огонек лампадки.
Повернулась и позвала кого-то из сеней:
– Заходите, не сомневайтесь. Его теперь и пушкой не разбудишь.
В горницу вступил Максим Тузов, одетый, однако, не в форму, а в какой-то кургузый кафтанчик с чужого плеча.
– Не желаете ли откушать? – предложила Алена.
– Лучше приступим безотлагательно, – ответил Максим.
Но Алена никак не могла угомониться – да отпейте кваску, да присядьте, передохните.
– К делу! – повторил Максюта. – Мне, милая, семь дней жизни только отпущено, из них, считай, два уже позади.
Тогда Алена подвела его к раскрытому окошку, откуда из-за резной листвы клена был хорошо виден полнощный вертоград.
– Значит, хозяйка его и есть та самая Сонька? – недоверчиво спросил Максюта.
– Не сомневайтесь! Весь Сытный рынок так говорит. А какие у нее на службе монстры! Что ваша Кунсткамера!
Максюта усмехнулся.
– А почему ты думаешь, что философский камень взяла именно она?
– Я уж вам сказывала, что знакома кое с кем из Сонькиных монстров. Они меня все расспрашивали про Кикины палаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67