Так вот в чем дело! Хоть бы словечко мне сказали, а? Ну, раз вы мне ничего не говорили, то и с меня ничего не спрашивайте: я умываю руки и ни во что не желаю вмешиваться.
— Неужели вы даже не помешаете казнить сына вашего слуги и не замолвите словечка, чтобы спасти его жизнь? Ту жизнь, которой он добровольно рисковал ради своей деревни и ради вас? — спросила Эрмелинда.
— Боже мой! Вы же сами знаете, что аббат и так меня подозревает… И при чем тут я? Разве я властен над сердцем Марко, чтобы позволить себе такую смелость?
Но тут на помощь заступникам Лупо пришла сестра графа.
— Как? — сказала она. — Разве не вы самый близкий друг Марко? Разве не вы человек, которому он больше всех доверяет? Не вы ли сами об этом столько раз говорили? Кто же этого не знает! И вы хотите промолчать, когда речь идет о жизни вашего слуги?
— Но боже мой! Если бы я мог…
— Вы можете и должны это сделать, — настаивала сестра.
— Послушайте, — не отступал Отторино, — ночью, когда Марко станет прощаться со своими друзьями, веселый после праздника, он не сможет отказать вам в первой же милости, которую вы у него попросите… У него доброе сердце… Скажите ему, что это храбрец, осужденный на смерть за то, что он пытался спасти свою деревню, за то, что он вырвал невинных людей из лап разнузданных негодяев. Скажите ему, что это солдат, сражавшийся под миланскими знаменами и обагривший их своей кровью, что нельзя допустить, чтобы доблестный воин погиб смертью преступника, и что у Лупо есть отец и мать.
Тут граф дель Бальцо повернулся к двери, из-за которой все громче слышались чьи-то рыдания и всхлипывания. Через мгновение она распахнулась, и все увидели сокольничего, Марианну и Лауретту, заплаканных, бледных, потрясенных страшной вестью. Амброджо бросился к ногам господина, обхватил его колени, обратил к нему умоляющий взор и хотел что-то сказать, но изо рта его вырвался лишь глухой, невнятный стон. Побелевшие губы старика дрожали, и слышно было, как судорожно стучат его зубы. Глаза всех присутствовавших обратились к нему. Даже его дочь и жена, казалось, забыли о своей боли, подавленные еще более невыносимым горем, которое было написано у него на лице.
— Мой сын! Мой сын! — воскликнул наконец старик, с трудом выговаривая слова. — Спасите моего сына!
Граф наклонился, чтобы поднять его с пола, но тот покачал головой и махнул рукой.
— Нет, — сказал он, — оставьте меня здесь, оставьте меня умереть здесь, я не встану, пока вы не пообещаете спасти его.
— Я сделаю все, что смогу, — сказал граф. — Встань же, Амброджо, соберись с силами; я обещаю, что буду просить и умолять за него. Ну, успокойся!
— Ты слышал, — сказала тогда Марианна, — господин обещал спасти твоего сына. Успокойся. Будем уповать на милосердие божие.
— Вы мне обещаете? Вы обещаете? О, скажите человеку, в чьих руках находится жизнь моего Лупо, человеку, одного слова которого достаточно, чтобы вернуть мне сына, скажите ему, что и у него был отец и этот отец любил его… Если же аббат жаждет мщения, то пусть его жертвой буду я — ведь у меня та же кровь и та же плоть… Это я его послал, и вся вина моя, а он послушался своего отца. — Заметив в этот миг Отторино, которого он в первое мгновение от волнения не увидел, старик внезапно поднялся на ноги и направился к нему скорее с решительным, чем с почтительным видом. — Это вы, — сказал он, — должны позаботиться о его спасении, ибо вы довели его до такого несчастия…
— Можно ли, — оборвала его жена с укоризной, — можно ли говорить так с добрым рыцарем, который все делает для твоего сына и который пришел сюда ради его спасения?
— О, да благословит вас господь! — воскликнул Амброджо, немного успокоившись. — Простите меня. Пожалейте бедного отца, который от горя лишился ума и сам не знает, что делает и говорит. Скорей, не теряйте время, идите… идите, а потом вернитесь, чтобы возвратить мне жизнь.
Граф вытер глаза.
— Не сомневайтесь, — сказал он. — Я сделаю все, что мог бы сделать для своего собственного сына.
Он сделал знак Биче и сестре, чтобы они следовали за ним, и они направились к выходу. Лауретта, которая до сих пор лишь плакала и причитала, подбежала к Биче в тот самый миг, когда она выходила из зала, схватила ее руку и поцеловала, обливая ее слезами, не в силах вымолвить ни слова, но взглядом, выражением лица, всем своим видом моля ее спасти брата.
Едва они переступили порог, как в следующем зале наткнулись на Бернардо, второго сына сокольничего, который, вытянувшись, словно на часах, ждал своей очереди.
Надо сказать, что, едва услышав роковую новость, которую Лауретта принесла, когда все были дома, Марианна, потрясенная этой вестью больше всех на свете, вскочила и, обращаясь к своему любимцу Бернардо, воскликнула:
— Ты, только ты можешь его спасти! Беги скорей к хозяину: ты умеешь хорошо говорить Мы народ простой, а ты ему скажешь все, как положено.
Нерасторопный парень сначала заколебался — а как, а что?.. Но тут Амброджо бегом бросился вниз по лестнице, а жена с дочерью устремились за ним.
В то время как бедный отец, простершись у ног господина, молил его исторгнутыми из глубины души словами, перед которыми не могло устоять ни одно сердце, словами, перед которыми замирает в восхищении искусство, тщетно пытающееся им подражать, жена сокольничего упрямо продолжала повторять про себя: «О боже! Он только и делает, что плачет да сетует. Разве этим поможешь? Я тоже могла бы все это сделать. Был бы здесь Бернардо, он бы нашел, что сказать!» Вот почему, когда, выходя вместе со всеми из первого зала, она увидела его у двери, она сразу приободрилась и, схватив его руку, торопливо промолвила:
— Скажи же ему: мы ведь сами ничего не сумели сказать.
Тогда Бернардо преградил путь графу и громким ледяным голосом ученика, затвердившего наизусть молитву, начал:
— Несмотря на то, что Лупо… Хотя мой заблудший брат…
Но тут отец, схватив его за плечо, рванул к себе и закричал:
— Да пропусти же ты их во имя всевышнего!
Воспользовавшись этим, граф прошел дальше, а Бернардо остался стоять на месте как столб и, опустив руки, долго-долго смотрел ему вслед с раскрытым ртом.
Глава XIV
Тем временем в празднично украшенных залах, сиявших огнями бесчисленных свечей, которые трепетно и лучисто переливались в позолоте стен, в зеркалах и на гладкой мебели, в диадемах и поясах танцующих красавиц, среди радостной суеты и моря веселых звуков Марко не находил себе места, терзаемый тайной печалью и полный томительного беспокойства. Он проклинал это глупое веселье, столь не отвечавшее его настроению и тем более мучительное, что ему надо было притворяться, будто он в нем участвует. Время от времени он выходил в соседнюю комнату, выглядывал из окна во двор, чтобы посмотреть, не приехал ли граф дель Бальцо, напрягал слух, стараясь различить, не скачет ли кто-нибудь по улице, но не слышал ничего, кроме громких, все более нараставших звуков празднества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Неужели вы даже не помешаете казнить сына вашего слуги и не замолвите словечка, чтобы спасти его жизнь? Ту жизнь, которой он добровольно рисковал ради своей деревни и ради вас? — спросила Эрмелинда.
— Боже мой! Вы же сами знаете, что аббат и так меня подозревает… И при чем тут я? Разве я властен над сердцем Марко, чтобы позволить себе такую смелость?
Но тут на помощь заступникам Лупо пришла сестра графа.
— Как? — сказала она. — Разве не вы самый близкий друг Марко? Разве не вы человек, которому он больше всех доверяет? Не вы ли сами об этом столько раз говорили? Кто же этого не знает! И вы хотите промолчать, когда речь идет о жизни вашего слуги?
— Но боже мой! Если бы я мог…
— Вы можете и должны это сделать, — настаивала сестра.
— Послушайте, — не отступал Отторино, — ночью, когда Марко станет прощаться со своими друзьями, веселый после праздника, он не сможет отказать вам в первой же милости, которую вы у него попросите… У него доброе сердце… Скажите ему, что это храбрец, осужденный на смерть за то, что он пытался спасти свою деревню, за то, что он вырвал невинных людей из лап разнузданных негодяев. Скажите ему, что это солдат, сражавшийся под миланскими знаменами и обагривший их своей кровью, что нельзя допустить, чтобы доблестный воин погиб смертью преступника, и что у Лупо есть отец и мать.
Тут граф дель Бальцо повернулся к двери, из-за которой все громче слышались чьи-то рыдания и всхлипывания. Через мгновение она распахнулась, и все увидели сокольничего, Марианну и Лауретту, заплаканных, бледных, потрясенных страшной вестью. Амброджо бросился к ногам господина, обхватил его колени, обратил к нему умоляющий взор и хотел что-то сказать, но изо рта его вырвался лишь глухой, невнятный стон. Побелевшие губы старика дрожали, и слышно было, как судорожно стучат его зубы. Глаза всех присутствовавших обратились к нему. Даже его дочь и жена, казалось, забыли о своей боли, подавленные еще более невыносимым горем, которое было написано у него на лице.
— Мой сын! Мой сын! — воскликнул наконец старик, с трудом выговаривая слова. — Спасите моего сына!
Граф наклонился, чтобы поднять его с пола, но тот покачал головой и махнул рукой.
— Нет, — сказал он, — оставьте меня здесь, оставьте меня умереть здесь, я не встану, пока вы не пообещаете спасти его.
— Я сделаю все, что смогу, — сказал граф. — Встань же, Амброджо, соберись с силами; я обещаю, что буду просить и умолять за него. Ну, успокойся!
— Ты слышал, — сказала тогда Марианна, — господин обещал спасти твоего сына. Успокойся. Будем уповать на милосердие божие.
— Вы мне обещаете? Вы обещаете? О, скажите человеку, в чьих руках находится жизнь моего Лупо, человеку, одного слова которого достаточно, чтобы вернуть мне сына, скажите ему, что и у него был отец и этот отец любил его… Если же аббат жаждет мщения, то пусть его жертвой буду я — ведь у меня та же кровь и та же плоть… Это я его послал, и вся вина моя, а он послушался своего отца. — Заметив в этот миг Отторино, которого он в первое мгновение от волнения не увидел, старик внезапно поднялся на ноги и направился к нему скорее с решительным, чем с почтительным видом. — Это вы, — сказал он, — должны позаботиться о его спасении, ибо вы довели его до такого несчастия…
— Можно ли, — оборвала его жена с укоризной, — можно ли говорить так с добрым рыцарем, который все делает для твоего сына и который пришел сюда ради его спасения?
— О, да благословит вас господь! — воскликнул Амброджо, немного успокоившись. — Простите меня. Пожалейте бедного отца, который от горя лишился ума и сам не знает, что делает и говорит. Скорей, не теряйте время, идите… идите, а потом вернитесь, чтобы возвратить мне жизнь.
Граф вытер глаза.
— Не сомневайтесь, — сказал он. — Я сделаю все, что мог бы сделать для своего собственного сына.
Он сделал знак Биче и сестре, чтобы они следовали за ним, и они направились к выходу. Лауретта, которая до сих пор лишь плакала и причитала, подбежала к Биче в тот самый миг, когда она выходила из зала, схватила ее руку и поцеловала, обливая ее слезами, не в силах вымолвить ни слова, но взглядом, выражением лица, всем своим видом моля ее спасти брата.
Едва они переступили порог, как в следующем зале наткнулись на Бернардо, второго сына сокольничего, который, вытянувшись, словно на часах, ждал своей очереди.
Надо сказать, что, едва услышав роковую новость, которую Лауретта принесла, когда все были дома, Марианна, потрясенная этой вестью больше всех на свете, вскочила и, обращаясь к своему любимцу Бернардо, воскликнула:
— Ты, только ты можешь его спасти! Беги скорей к хозяину: ты умеешь хорошо говорить Мы народ простой, а ты ему скажешь все, как положено.
Нерасторопный парень сначала заколебался — а как, а что?.. Но тут Амброджо бегом бросился вниз по лестнице, а жена с дочерью устремились за ним.
В то время как бедный отец, простершись у ног господина, молил его исторгнутыми из глубины души словами, перед которыми не могло устоять ни одно сердце, словами, перед которыми замирает в восхищении искусство, тщетно пытающееся им подражать, жена сокольничего упрямо продолжала повторять про себя: «О боже! Он только и делает, что плачет да сетует. Разве этим поможешь? Я тоже могла бы все это сделать. Был бы здесь Бернардо, он бы нашел, что сказать!» Вот почему, когда, выходя вместе со всеми из первого зала, она увидела его у двери, она сразу приободрилась и, схватив его руку, торопливо промолвила:
— Скажи же ему: мы ведь сами ничего не сумели сказать.
Тогда Бернардо преградил путь графу и громким ледяным голосом ученика, затвердившего наизусть молитву, начал:
— Несмотря на то, что Лупо… Хотя мой заблудший брат…
Но тут отец, схватив его за плечо, рванул к себе и закричал:
— Да пропусти же ты их во имя всевышнего!
Воспользовавшись этим, граф прошел дальше, а Бернардо остался стоять на месте как столб и, опустив руки, долго-долго смотрел ему вслед с раскрытым ртом.
Глава XIV
Тем временем в празднично украшенных залах, сиявших огнями бесчисленных свечей, которые трепетно и лучисто переливались в позолоте стен, в зеркалах и на гладкой мебели, в диадемах и поясах танцующих красавиц, среди радостной суеты и моря веселых звуков Марко не находил себе места, терзаемый тайной печалью и полный томительного беспокойства. Он проклинал это глупое веселье, столь не отвечавшее его настроению и тем более мучительное, что ему надо было притворяться, будто он в нем участвует. Время от времени он выходил в соседнюю комнату, выглядывал из окна во двор, чтобы посмотреть, не приехал ли граф дель Бальцо, напрягал слух, стараясь различить, не скачет ли кто-нибудь по улице, но не слышал ничего, кроме громких, все более нараставших звуков празднества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89