Когда я ей пообещал письмо, она было совсем успокоилась, но со вчерашнего дня, не знаю почему, стала еще хуже, чем раньше: ни с кем не говорит ни слова, все время плачет, к еде не прикасается. В общем, она держится, только пока ей преподносят сегодня одну ложь, завтра — другую, уговаривают, улещивают, отвлекают и запутывают, не давая ей ничего заподозрить, а уж если мне не удастся ее успокоить, я просто не знают, что с ней тогда будет.
— Сейчас важно действовать быстро и решительно, — сказал Лодризио. — Дело в том, что есть новость, которой ты еще не знаешь. Лупо сбежал.
— Сбежал? — испуганно воскликнул Пелагруа и застыл в неподвижности, высоко подняв брови.
— Сбежал. По пути сюда я видел его собственными глазами, но я поручил его надежному человеку, так что прежде чем зайдет солнце… Ну ладно, сейчас я напишу в Лукку, а потом мы поговорим и тогда решим, что нужно будет сделать, — заключил Лодризио.
Он написал письмо, они обо всем договорились, а когда настал вечер, управляющий замка Розате провел его по тайным переходам и коридорам в темную каморку, из которой через замаскированное отверстие можно было окинуть взглядом всю комнату, где Биче обычно уединялась со своей служанкой.
В эту минуту печальная жена Отторино сидела в роскошном кресле, подперев белой рукой устало склоненную голову.
Длинные светлые волосы, разделенные пробором, обрамляли ее лицо, и их золото еще сильнее подчеркивало его холодную, ровную, матовую белизну, не оживляемую даже легким румянцем. Выделялись на нем только бледно-розовые губы.
Но самым замечательным в ее лице были глаза — огромные голубые глаза, в которых за томностью и ангельской кротостью чувствовался огонь пламенной души, глаза, в которых выражение девичьей гордости сочеталось с неизъяснимой и бессознательной нежностью. Обычно ясные, мягкие и живые, а теперь усталые и ввалившиеся, они говорили о крайнем упадке сил, о страдании и тревоге.
Лауретта, сидевшая за столиком, который стоял между ней и ее госпожой, продолжала вышивать узор, только что оставленный Биче.
Некоторое время обе сидели в молчании. Затем служанка встала и пошла к балкону, чтобы закрыть дверь. И вдруг снаружи послышались звуки лютни. Лауретта застыла, положив руку на ручку двери. Биче поднесла палец к губам и прислушалась. Этот грустный напев был ей знаком. Воспрянув духом, она встала, легкими шагами подошла к окну и выглянула наружу, чтобы лучше слышать. Потом сказала Лауретте:
— Это — вступление к «Ласточке-касатке», сейчас начнется песня.
И в самом деле, тут же раздался голос, несколько приглушенный расстоянием, который в лад с жалобной мелодией струн печально запел:
Чуть погасит звезды зорька,
Ты окно мое находишь
И словами песни горькой
Разговор со мной заводишь.
В чем тоски твоей разгадка,
Легкокрылая касатка?
Может быть, твоя кручина
Вызвана утратой друга?
Может, мой удел — причина
Грустных нот твоих, пичуга?
Да, не скрою, мне несладко,
Легкокрылая касатка.
Но охотно злую долю
Я б на твой сменяла жребий
Можно друга кликать вволю
И, расправив крылья в небе,
Предаваться грезе сладкой,
Легкокрылая касатка.
Но, увы, под крышей этой,
За решетками темницы,
Где ни воздуха, ни света,
До могилы мне томиться
Потому-то мне несладко,
Легкокрылая касатка.
Холода не за горами,
Скоро ты меня оставишь
И над новыми морями
Крылья вольные расправишь.
До чего же лето кратко,
Легкокрылая касатка!
Но в разлуке неизбежной
Будет мне в моей темнице
Завыванье бури снежной
Щебетом знакомым мниться,
Будто над моей несладкой
Долей плачешь ты, касатка.
Ты в живых, вернувшись с юга,
Не найдешь меня весною.
Спой мне, добрая пичуга.
Пролетая надо мною.
Спой, чтобы спалось мне сладко,
Легкокрылая касатка.
Глава XXVII
— Это Тремакольдо, — радостно сказала Биче, как только песня кончилась. — Я узнала его голос. О, кто знает, быть может, он хотел привлечь мое внимание… Если бы я могла его увидеть! Если бы я могла взглянуть в его честные глаза! И забыть все свои сомнения!..
— Но в чем вы сомневаетесь? Ради бога, скажите, чем вы так взволнованы? Ведь через два дня ваш муж будет здесь: он вам это обещал, и значит…
— Тише, — перебила ее Биче, приложив палец к губам.
Они постояли еще немного молча, надеясь, что песня повторится, но снаружи не доносилось ничего, кроме зловещего воя псов, которые, казалось, откликались из самых далеких деревушек, разбросанных по мрачной равнине.
Окончательно потеряв всякую надежду, Биче опять вернулась к столику и, как бы продолжая прерванный разговор, сказала задергивавшей занавески служанке:
— В чем я сомневаюсь? Ты спрашиваешь, чем я взволнована?
Эти слова были сказаны с такой тревогой, словно в ее сердце жила страшная тайна, готовая вот-вот вырваться наружу, Однако, взглянув в глаза своей подруги по несчастью, которая как раз в эту минуту села с ней рядом, Биче только глубоко вздохнула и умолкла.
— Как? — взволнованно воскликнула Лауретта. — Вы что-нибудь знаете? Это какая-то тайна? Скажите мне, скажите!
— Нет, нет, успокойся.
— Чтобы я успокоилась? Да разве я могу?.. Еще со вчерашнего дня я заметила, что у вас какая-то печаль на сердце, что вы что-то от меня скрываете. Ну, скажите же, скажите…
— Оставь меня, — повторила ее госпожа.
Но служанка, нежно притянув к себе ее руку и не выпуская ее, с жаром принялась умолять:
— Дорогая Биче, моя милая госпожа! Разве вы не обещали мне делиться со мной всеми вашими радостями и горестями?
— О, моя добрая Лауретта! — всхлипнула Биче, с трудом удерживая слезы. — Мысль о тебе лишь увеличивает мое горе: ведь из-за меня ты оторвана от любящих родителей, от родного дома и, может быть, обречена на…. Но всевышний милосерден, он спасет тебя, поверь мне, ибо я молю его об этом в муках души моей.
— Ах! — воскликнула служанка, все более пугаясь. — Ваши слова предвещают несчастье, не оставляйте меня в неведении: говорите, во имя бога, избавьте меня от мучений.
Биче открыла стоявшую на столе шкатулку и спросила:
— Ты знаешь, что за бумаги лежат здесь?
— Да, это письма, которые вам ежедневно пишет ваш муж.
— Я тоже так думала, и эта вера была последней паутинкой, на которой висела моя жизнь. Но теперь она оборвалась: эти письма — не от Отторино.
— Господь да смилуется над нами! — воскликнула Лауретта, смертельно побледнев. — Но от кого же они? И как вы узнали ?..
— Помнишь, вчера ты принесла мне вот эту белую розу, которую я приколола к платью на груди?
— Да, мне дала ее старуха, которая каждый день приносит нам пищу.
— И ты сказала, что розу прислала мне жена управляющего замка.
— Да.
— А ты знаешь, кто она?
— Да, знаю: это жена Пелагруа, которую ваша мать приютила у себя в замке в тот день, когда она спасалась вместе с ребенком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Сейчас важно действовать быстро и решительно, — сказал Лодризио. — Дело в том, что есть новость, которой ты еще не знаешь. Лупо сбежал.
— Сбежал? — испуганно воскликнул Пелагруа и застыл в неподвижности, высоко подняв брови.
— Сбежал. По пути сюда я видел его собственными глазами, но я поручил его надежному человеку, так что прежде чем зайдет солнце… Ну ладно, сейчас я напишу в Лукку, а потом мы поговорим и тогда решим, что нужно будет сделать, — заключил Лодризио.
Он написал письмо, они обо всем договорились, а когда настал вечер, управляющий замка Розате провел его по тайным переходам и коридорам в темную каморку, из которой через замаскированное отверстие можно было окинуть взглядом всю комнату, где Биче обычно уединялась со своей служанкой.
В эту минуту печальная жена Отторино сидела в роскошном кресле, подперев белой рукой устало склоненную голову.
Длинные светлые волосы, разделенные пробором, обрамляли ее лицо, и их золото еще сильнее подчеркивало его холодную, ровную, матовую белизну, не оживляемую даже легким румянцем. Выделялись на нем только бледно-розовые губы.
Но самым замечательным в ее лице были глаза — огромные голубые глаза, в которых за томностью и ангельской кротостью чувствовался огонь пламенной души, глаза, в которых выражение девичьей гордости сочеталось с неизъяснимой и бессознательной нежностью. Обычно ясные, мягкие и живые, а теперь усталые и ввалившиеся, они говорили о крайнем упадке сил, о страдании и тревоге.
Лауретта, сидевшая за столиком, который стоял между ней и ее госпожой, продолжала вышивать узор, только что оставленный Биче.
Некоторое время обе сидели в молчании. Затем служанка встала и пошла к балкону, чтобы закрыть дверь. И вдруг снаружи послышались звуки лютни. Лауретта застыла, положив руку на ручку двери. Биче поднесла палец к губам и прислушалась. Этот грустный напев был ей знаком. Воспрянув духом, она встала, легкими шагами подошла к окну и выглянула наружу, чтобы лучше слышать. Потом сказала Лауретте:
— Это — вступление к «Ласточке-касатке», сейчас начнется песня.
И в самом деле, тут же раздался голос, несколько приглушенный расстоянием, который в лад с жалобной мелодией струн печально запел:
Чуть погасит звезды зорька,
Ты окно мое находишь
И словами песни горькой
Разговор со мной заводишь.
В чем тоски твоей разгадка,
Легкокрылая касатка?
Может быть, твоя кручина
Вызвана утратой друга?
Может, мой удел — причина
Грустных нот твоих, пичуга?
Да, не скрою, мне несладко,
Легкокрылая касатка.
Но охотно злую долю
Я б на твой сменяла жребий
Можно друга кликать вволю
И, расправив крылья в небе,
Предаваться грезе сладкой,
Легкокрылая касатка.
Но, увы, под крышей этой,
За решетками темницы,
Где ни воздуха, ни света,
До могилы мне томиться
Потому-то мне несладко,
Легкокрылая касатка.
Холода не за горами,
Скоро ты меня оставишь
И над новыми морями
Крылья вольные расправишь.
До чего же лето кратко,
Легкокрылая касатка!
Но в разлуке неизбежной
Будет мне в моей темнице
Завыванье бури снежной
Щебетом знакомым мниться,
Будто над моей несладкой
Долей плачешь ты, касатка.
Ты в живых, вернувшись с юга,
Не найдешь меня весною.
Спой мне, добрая пичуга.
Пролетая надо мною.
Спой, чтобы спалось мне сладко,
Легкокрылая касатка.
Глава XXVII
— Это Тремакольдо, — радостно сказала Биче, как только песня кончилась. — Я узнала его голос. О, кто знает, быть может, он хотел привлечь мое внимание… Если бы я могла его увидеть! Если бы я могла взглянуть в его честные глаза! И забыть все свои сомнения!..
— Но в чем вы сомневаетесь? Ради бога, скажите, чем вы так взволнованы? Ведь через два дня ваш муж будет здесь: он вам это обещал, и значит…
— Тише, — перебила ее Биче, приложив палец к губам.
Они постояли еще немного молча, надеясь, что песня повторится, но снаружи не доносилось ничего, кроме зловещего воя псов, которые, казалось, откликались из самых далеких деревушек, разбросанных по мрачной равнине.
Окончательно потеряв всякую надежду, Биче опять вернулась к столику и, как бы продолжая прерванный разговор, сказала задергивавшей занавески служанке:
— В чем я сомневаюсь? Ты спрашиваешь, чем я взволнована?
Эти слова были сказаны с такой тревогой, словно в ее сердце жила страшная тайна, готовая вот-вот вырваться наружу, Однако, взглянув в глаза своей подруги по несчастью, которая как раз в эту минуту села с ней рядом, Биче только глубоко вздохнула и умолкла.
— Как? — взволнованно воскликнула Лауретта. — Вы что-нибудь знаете? Это какая-то тайна? Скажите мне, скажите!
— Нет, нет, успокойся.
— Чтобы я успокоилась? Да разве я могу?.. Еще со вчерашнего дня я заметила, что у вас какая-то печаль на сердце, что вы что-то от меня скрываете. Ну, скажите же, скажите…
— Оставь меня, — повторила ее госпожа.
Но служанка, нежно притянув к себе ее руку и не выпуская ее, с жаром принялась умолять:
— Дорогая Биче, моя милая госпожа! Разве вы не обещали мне делиться со мной всеми вашими радостями и горестями?
— О, моя добрая Лауретта! — всхлипнула Биче, с трудом удерживая слезы. — Мысль о тебе лишь увеличивает мое горе: ведь из-за меня ты оторвана от любящих родителей, от родного дома и, может быть, обречена на…. Но всевышний милосерден, он спасет тебя, поверь мне, ибо я молю его об этом в муках души моей.
— Ах! — воскликнула служанка, все более пугаясь. — Ваши слова предвещают несчастье, не оставляйте меня в неведении: говорите, во имя бога, избавьте меня от мучений.
Биче открыла стоявшую на столе шкатулку и спросила:
— Ты знаешь, что за бумаги лежат здесь?
— Да, это письма, которые вам ежедневно пишет ваш муж.
— Я тоже так думала, и эта вера была последней паутинкой, на которой висела моя жизнь. Но теперь она оборвалась: эти письма — не от Отторино.
— Господь да смилуется над нами! — воскликнула Лауретта, смертельно побледнев. — Но от кого же они? И как вы узнали ?..
— Помнишь, вчера ты принесла мне вот эту белую розу, которую я приколола к платью на груди?
— Да, мне дала ее старуха, которая каждый день приносит нам пищу.
— И ты сказала, что розу прислала мне жена управляющего замка.
— Да.
— А ты знаешь, кто она?
— Да, знаю: это жена Пелагруа, которую ваша мать приютила у себя в замке в тот день, когда она спасалась вместе с ребенком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89