А ты еще жаловался, что она тебя мало любит… Видел бы ты эту несчастную!
— Знаю, знаю, я никогда и не сомневался, что она меня любит.
— Говорю тебе, она так сильно, так крепко тебя любит, что даже я не могу любить тебя сильнее. А Лауретта? А твой брат? Ведь и он, хоть и кажется таким равнодушным…
— Да, да, я очень вам всем благодарен.
— Так, значит, ты вернешься домой, доставишь радость отцу на склоне его лет?
— Поговорим об этом после. Вы же знаете, мне надо посоветоваться с моим господином.
— Да, да, это верно, это очень верно — ведь ты ему стольким обязан. Если бы ты знал, сколько он для тебя сделал и как старался… И граф тоже, и графиня, и маленькая госпожа, да и вообще все-все, В беде меня только то и утешало, что я своими глазами видел, как все тебя любят.
Понимая, что в первые минуты после встречи отца и сына всякий третий был бы лишним, Отторино обогнал их на несколько шагов и сделал вид, будто думает о другом, но, дав им излить свои чувства, он придержал коня, дождался обоих спутников и, когда они начали его благодарить, перебил их и сказал Лупо:
— Надо торопиться, чтобы не опоздать на турнир, ты ведь знаешь, что сегодня первый день состязаний, и я надеюсь, ты не откажешься нести службу оруженосца?
— Конечно! Поверьте, я думал об этом даже там, в Кьяравалле, и церемония, которую мне хотели устроить, была мне неприятна более всего потому, что мешала служить вам на поле боя!
— Еще немного — и тебе самому услужили бы разлюбезные монахи, но на этот раз я отбил у них такую охоту. Видел бы ты, какую кислую рожу скорчил аббат, прочитав письмо Марко! Он весь извивался, словно нетопырь, которого выкуривают серой, и, признаюсь, мне было очень приятно смотреть, как он впивает яд и источает сладость.
— Кстати, — сказал Лупо, — благоволение и милость, оказанные мне, выше всяких человеческих надежд. Марко Висконти…
— Все это благодаря хозяину, — перебил его Амброджо. — Это он вместе с Биче ходил к Марко просить за тебя.
— Ну что ж, я вечно буду благодарен графу, — отвечал юноша, слегка уязвленный тем, что Марко вовсе и не думал о нем, а он-то уже успел немножко загордиться. — Однако прежде всего надо сходить к Марко и поблагодарить его.
— Он сегодня ночью уехал в Тоскану, — сказал Отторино.
— Ах, как жаль! Чего бы я только не дал, чтобы удостоиться чести поцеловать его славную руку и сказать, что отныне моя жизнь принадлежит ему.
Услыхав, как сын выражает такую горячую и даже фанатичную благодарность Марко, Амброджо понял, что тот ничуть не изменился и по-прежнему одержим бесом ратного дела. Низко опустив голову, он с грустью подумал: «Если уж и виселица тебя не излечила, то я ничего не могу поделать».
Лупо прочитал это на морщинистом лице своего отца; огорчившись, что у него вырвались слова, которые могли расстроить отца, и желая как-то поправить дело и выразить ему сыновнюю привязанность, он задумался, что бы сказать ему приятного и ласкового, не касаясь ничего, в чем они не могли бы прийти к согласию, и не давая обещаний, которых он не собирался исполнять, и, наконец, спросил у отца, как поживают его соколы, оставшиеся в Лимонте.
Отторино удивленно взглянул на своего оруженосца: настолько странным и неуместным показался ему этот вопрос в такую минуту. Но отец, которому никак не удавалось заставить Лупо заинтересоваться его возлюбленным ремеслом, который никогда не слыхал, чтобы сын хоть раз по доброй воле упомянул сокола или манок — настолько ему опротивела соколиная охота из-за постоянных попыток его к ней приучить, — очень глубоко ощутил всю любовь, всю деликатную нежность, скрытую в этом вопросе.
— Они здоровы, все здоровы, — ответил он, сжимая руку сына и чувствуя, что на глаза у него навертываются слезы.
Когда они въехали в Милан, молодой рыцарь сказал Лупо:
— Через два часа будь на поле в полной готовности. Ты найдешь меня там.
И он помахал рукой обоим спутникам, которые в ответ почтительно склонились почти к лукам своих седел.
Читатель легко представит себе, как встретили Лупо дома. Достаточно сказать, что мать впервые в жизни выбранила своего любимца Бернардо, начавшего попрекать Лупо за его приверженность врагам церкви и доказывать, будто в этом и заключалась причина случившейся с ним беды.
— Да замолчи же ты наконец! — раздраженно прикрикнула она на младшего сына. — У тебя еще будет время поговорить с ним об этом.
Лупо тут же спросил о хозяевах. Биче лежала в жару, Эрмелинда ухаживала за больной дочерью. А граф?
— Он заперся у себя и никого не хочет видеть, — ответил ему паж.
— Неужели я не смогу поблагодарить его? — сказал сын сокольничего.
Поднявшись по лестнице, он пересек пять или шесть залов, пока не оказался перед дверью покоев хозяина, а за ним пошли и все его родственники, не хотевшие оставлять его в радости так же, как не забывали его в горе. Лупо тихонько постучал в дверь. Граф по шуму во дворе, по топоту на лестнице и, наконец, по звукам голосов в зале понял, что приехал Лупо.
— Уходите, — сказал он через дверь. — Уходите, я не желаю никого видеть.
— Граф, хозяин, господин, это я, ваш Лупо, позвольте мне поцеловать вашу руку.
— Ступай, ступай, да будет с тобой господь, — ответил граф по-прежнему из-за двери.
— Ведь это вы добились для меня помилования у Марко, впустите же меня, впустите…
— Откройте, сжальтесь над нами, — умолял Амброджо.
— Откройте, — вторила ему Марианна, — мы хотим обнять ваши колени, доставьте нам эту радость.
— Откройте, откройте! — принялись кричать все в один голос. — Да здравствует граф дель Бальцо! Да здравствует наш господин!
Уступив наконец всеобщим настояниям, граф слегка приоткрыл дверь, и в образовавшейся щели показалась физиономия, на которой отразились испуг и удовольствие одновременно. Одни бросились ему в ноги, другие принялись целовать руки, кто благодарил, кто плакал от восторга. Насладившись вдоволь своим триумфом, граф выдернул у Лупо руку и проговорил:
— Хватит, хватит, я рад тебя видеть живым и здоровым, а теперь иди отсюда на все четыре стороны. И запомни: чтобы ноги твоей не было в моем доме. — Повернувшись затем к сокольничему, он добавил: — А ты знай, что если сын твой не изменит привычек, то напрасно мы его спасали!
С этими словами он втянул голову обратно и захлопнул дверь, оставив всех в полном смущении и недоумении.
Не зная, что и думать, Лупо надел доспехи, попрощался с родными и пошел садиться на коня, чтобы, как и было условленно, приехать на поле состязания, как вдруг на пороге одной из комнат встретил свою сестру Лауретту, которая, приложив палец к губам, сказала ему вполголоса:
— Кланяйся Отторино от моей хозяйки Биче Скажи ему, чтобы он был мужественным, и передай, что она надеется, что и вдали от нее он ее не забудет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Знаю, знаю, я никогда и не сомневался, что она меня любит.
— Говорю тебе, она так сильно, так крепко тебя любит, что даже я не могу любить тебя сильнее. А Лауретта? А твой брат? Ведь и он, хоть и кажется таким равнодушным…
— Да, да, я очень вам всем благодарен.
— Так, значит, ты вернешься домой, доставишь радость отцу на склоне его лет?
— Поговорим об этом после. Вы же знаете, мне надо посоветоваться с моим господином.
— Да, да, это верно, это очень верно — ведь ты ему стольким обязан. Если бы ты знал, сколько он для тебя сделал и как старался… И граф тоже, и графиня, и маленькая госпожа, да и вообще все-все, В беде меня только то и утешало, что я своими глазами видел, как все тебя любят.
Понимая, что в первые минуты после встречи отца и сына всякий третий был бы лишним, Отторино обогнал их на несколько шагов и сделал вид, будто думает о другом, но, дав им излить свои чувства, он придержал коня, дождался обоих спутников и, когда они начали его благодарить, перебил их и сказал Лупо:
— Надо торопиться, чтобы не опоздать на турнир, ты ведь знаешь, что сегодня первый день состязаний, и я надеюсь, ты не откажешься нести службу оруженосца?
— Конечно! Поверьте, я думал об этом даже там, в Кьяравалле, и церемония, которую мне хотели устроить, была мне неприятна более всего потому, что мешала служить вам на поле боя!
— Еще немного — и тебе самому услужили бы разлюбезные монахи, но на этот раз я отбил у них такую охоту. Видел бы ты, какую кислую рожу скорчил аббат, прочитав письмо Марко! Он весь извивался, словно нетопырь, которого выкуривают серой, и, признаюсь, мне было очень приятно смотреть, как он впивает яд и источает сладость.
— Кстати, — сказал Лупо, — благоволение и милость, оказанные мне, выше всяких человеческих надежд. Марко Висконти…
— Все это благодаря хозяину, — перебил его Амброджо. — Это он вместе с Биче ходил к Марко просить за тебя.
— Ну что ж, я вечно буду благодарен графу, — отвечал юноша, слегка уязвленный тем, что Марко вовсе и не думал о нем, а он-то уже успел немножко загордиться. — Однако прежде всего надо сходить к Марко и поблагодарить его.
— Он сегодня ночью уехал в Тоскану, — сказал Отторино.
— Ах, как жаль! Чего бы я только не дал, чтобы удостоиться чести поцеловать его славную руку и сказать, что отныне моя жизнь принадлежит ему.
Услыхав, как сын выражает такую горячую и даже фанатичную благодарность Марко, Амброджо понял, что тот ничуть не изменился и по-прежнему одержим бесом ратного дела. Низко опустив голову, он с грустью подумал: «Если уж и виселица тебя не излечила, то я ничего не могу поделать».
Лупо прочитал это на морщинистом лице своего отца; огорчившись, что у него вырвались слова, которые могли расстроить отца, и желая как-то поправить дело и выразить ему сыновнюю привязанность, он задумался, что бы сказать ему приятного и ласкового, не касаясь ничего, в чем они не могли бы прийти к согласию, и не давая обещаний, которых он не собирался исполнять, и, наконец, спросил у отца, как поживают его соколы, оставшиеся в Лимонте.
Отторино удивленно взглянул на своего оруженосца: настолько странным и неуместным показался ему этот вопрос в такую минуту. Но отец, которому никак не удавалось заставить Лупо заинтересоваться его возлюбленным ремеслом, который никогда не слыхал, чтобы сын хоть раз по доброй воле упомянул сокола или манок — настолько ему опротивела соколиная охота из-за постоянных попыток его к ней приучить, — очень глубоко ощутил всю любовь, всю деликатную нежность, скрытую в этом вопросе.
— Они здоровы, все здоровы, — ответил он, сжимая руку сына и чувствуя, что на глаза у него навертываются слезы.
Когда они въехали в Милан, молодой рыцарь сказал Лупо:
— Через два часа будь на поле в полной готовности. Ты найдешь меня там.
И он помахал рукой обоим спутникам, которые в ответ почтительно склонились почти к лукам своих седел.
Читатель легко представит себе, как встретили Лупо дома. Достаточно сказать, что мать впервые в жизни выбранила своего любимца Бернардо, начавшего попрекать Лупо за его приверженность врагам церкви и доказывать, будто в этом и заключалась причина случившейся с ним беды.
— Да замолчи же ты наконец! — раздраженно прикрикнула она на младшего сына. — У тебя еще будет время поговорить с ним об этом.
Лупо тут же спросил о хозяевах. Биче лежала в жару, Эрмелинда ухаживала за больной дочерью. А граф?
— Он заперся у себя и никого не хочет видеть, — ответил ему паж.
— Неужели я не смогу поблагодарить его? — сказал сын сокольничего.
Поднявшись по лестнице, он пересек пять или шесть залов, пока не оказался перед дверью покоев хозяина, а за ним пошли и все его родственники, не хотевшие оставлять его в радости так же, как не забывали его в горе. Лупо тихонько постучал в дверь. Граф по шуму во дворе, по топоту на лестнице и, наконец, по звукам голосов в зале понял, что приехал Лупо.
— Уходите, — сказал он через дверь. — Уходите, я не желаю никого видеть.
— Граф, хозяин, господин, это я, ваш Лупо, позвольте мне поцеловать вашу руку.
— Ступай, ступай, да будет с тобой господь, — ответил граф по-прежнему из-за двери.
— Ведь это вы добились для меня помилования у Марко, впустите же меня, впустите…
— Откройте, сжальтесь над нами, — умолял Амброджо.
— Откройте, — вторила ему Марианна, — мы хотим обнять ваши колени, доставьте нам эту радость.
— Откройте, откройте! — принялись кричать все в один голос. — Да здравствует граф дель Бальцо! Да здравствует наш господин!
Уступив наконец всеобщим настояниям, граф слегка приоткрыл дверь, и в образовавшейся щели показалась физиономия, на которой отразились испуг и удовольствие одновременно. Одни бросились ему в ноги, другие принялись целовать руки, кто благодарил, кто плакал от восторга. Насладившись вдоволь своим триумфом, граф выдернул у Лупо руку и проговорил:
— Хватит, хватит, я рад тебя видеть живым и здоровым, а теперь иди отсюда на все четыре стороны. И запомни: чтобы ноги твоей не было в моем доме. — Повернувшись затем к сокольничему, он добавил: — А ты знай, что если сын твой не изменит привычек, то напрасно мы его спасали!
С этими словами он втянул голову обратно и захлопнул дверь, оставив всех в полном смущении и недоумении.
Не зная, что и думать, Лупо надел доспехи, попрощался с родными и пошел садиться на коня, чтобы, как и было условленно, приехать на поле состязания, как вдруг на пороге одной из комнат встретил свою сестру Лауретту, которая, приложив палец к губам, сказала ему вполголоса:
— Кланяйся Отторино от моей хозяйки Биче Скажи ему, чтобы он был мужественным, и передай, что она надеется, что и вдали от нее он ее не забудет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89