Я видел, что его кивер сдвинут на затылок, сабля болтается, как у кавалериста, а руки заложены за спину. Он шел по двору и – неслыханное дело! – насвистывал.
«Теперь или никогда!» – пронеслось в голове. Одно из двух: или меня ждет удача, или меня заподозрят, и кто знает, представится ли еще удобный случай. Дней через десять или самое большее через две недели должен состояться суд…
Я отошел от своих товарищей и направился навстречу капитану. Увидев, что я иду к нему, он остановился, расставил ноги и начал покачиваться взад и вперед, продолжая насвистывать. После того как я подошел и стал по стойке «смирно», он спросил:
– Ну, что случилось? Может быть, не нравится жизнь у нас? Лучшую работу, что ли, хотите? Ведь и так целый день бегаете.
– Я металлист, честь имею доложить, а это разве работа! Когда в двадцать лет я работал подмастерьем в кузнечном цехе, то мог без передышки делать пятьдесят ударов пятикилограммовым молотом. Вот это работа!
– Гм! Гм! – Глаза капитана весело забегали. – Ну, а деревенской работы вы, наверное, никогда и не нюхали.
– Почему же, я умею даже косить. Вот было бы здорово покосить теперь!
Он засмеялся и похлопал меня по плечу;
– Ну ладно, я поговорю с Пентеком, чтобы он направил вас в садовое хозяйство.
Я знал, что в сад уже просили человека на сбор черешни, но что они сами предложат мне…
Всячески стараясь не показать своей радости, я, лишь щелкнув по-солдатски каблуками, поблагодарил. Потом вернулся к своим товарищам и дал знак Беле, что теперь должен идти он. Капитан разразился таким смехом, что из-под навеса крыши взметнулась стая голубей, как будто по ним выстрелили из ружья. В другой раз, может, он и выругал бы нас как следует за то, что посмели обратиться к нему с одной и той же просьбой, но сегодня… Он записал в блокнот и имя Белы.
Теперь мы боялись только одного: осложнений с Пентеком, так как, согласно параграфу тюремного устава, мы должны были сначала переговорить о работе с ним. Все старания начальника охраны могли пойти прахом. Пентек, если уж он обидится за то, что мы не посчитались, завтра же доложит начальству, что мы-де нарушили порядок. А предлог всегда найдется. И тогда нам крышка.
Я решил идти судьбе навстречу. Вечером уже, во время поверки, я заметил на лице старшего надзирателя какое-то недовольство. Наверное, начальник охраны успел ему рассказать о нашем разговоре. И вот я попросил старшего надзирателя принять меня, у меня есть к нему, мол, важное дело.
– Ну, проходите. – Он сумрачно показал на свой кабинет.
Я рассказал ему, что после обеда к нам во дворе подошел господин начальник конвоя и поинтересовался, довольны ли мы своей работой. У меня как-то вырвалось, что мы могли бы выполнять работу потяжелее. Господин начальник охраны в свою очередь ответил, что, мол, ваше благородие предложили для работы в садовом хозяйстве наши кандидатуры, то есть меня и Белы. Вот я и пришел, чтобы поблагодарить ваше благородие за вашу доброту к нам.
Его лицо мгновенно прояснилось. Значит, не о нарушении устава идет речь и не о том, что начальник конвоя отдал распоряжения, минуя старшего надзирателя. Мы, очевидно, уверены, что он сам просил о нашем переводе.
С Пентеком случилось чудо: он даже руку протянул на прощание и начал говорить о том, какой я, дескать, порядочный христианин, он, мол, очень меня жалеет и относится ко мне с отеческим вниманием.
Садовое хозяйство вацской тюрьмы, как я определил па глаз, занимало сорок – пятьдесят хольдов. И если тюремные мастерские были очень хорошо оснащены всяким оборудованием, то садовое хозяйство считалось в своем роде просто образцовым цехом. Великолепно ухоженные редкие сорта столового винограда, чудесные деревья, орошаемый огород.
В то время шел сбор черешни и вишни. Блестящие, темно-красные вишни были величиной со сливу. Целая семья могла бы жить с дохода, который дают четыре-пять таких деревьев. Я знал, что вишни и черешни в продажу не шли, их преподносили целыми корзинами начальству из министерства юстиции. Был издан суровый приказ: даже надзиратели не имеют права съесть ни одной ягоды. Заключенный, который посмеет положить в рот хоть одну прямо с дерева или из корзины, будет тяжело наказан. Наказан будет заключенный и в том случае, если не доложит начальству, что надзиратель попробовал хотя бы одну ягодку.
Так во время сбора черешни надзиратели и заключенные должны были следить друг за другом. Ничего не поделаешь: если надзиратель был строгий, мы были тоже строгими, если надзиратель оказывался добрым, то и мы не были придирчивы, и тогда уж могли не только лакомиться, но и вдоволь уносили в рубашках с собой вишни для товарищей. Существовало правило: тот, кто рвет ягоды с деревьев, должен непрерывно свистеть. Но деревья были огромными, и мы взбирались на них по десять – двенадцать человек. Попробуй определить, если двое или трое перестали свистеть!
Обо всем этом я знал и раньше из разговоров с заключенными, и вот теперь мне довелось познакомиться с этим на личном опыте.
Сердце у меня сильно забилось, когда в первое же утро старший надзиратель Пентек крикнул: «Работники сада, в строй!»
Бела тоже покраснел и не знал, куда девать руки и ноги. Только бы ничего не заметили!
Мы на всякий случай снарядились для побега. Кто знает, – может быть, именно сегодня нам удастся выполнить план и убежать. На свою гражданскую одежду мы натянули тюремное одеяние. Пентек обратил внимание:
– Вам будет жарко.
– Теперь уж не стоит раздеваться, если будет жарко, потом сбросим, ваше благородие.
Утро было прохладное, ветреное, и он подумал, возможно, действительно жарко не будет, и еще даже поддакнул: правильно, мол, что надели. Моя гражданская одежда состояла из коричневого полотняного костюма, того самого, в котором меня арестовали августовским утром 1919 года.
– Ну хорошо, – и он отошел.
Но вот поверку начал делать разводящий.
– Да вы что, решили, что на прогулку идете, что ли? Плащ, куртка, сумка? Сбросить сейчас же все! Возьмите только сумку для провизии.
Но мы стали уверять его, что если пойдет дождь, то плащ окажется очень кстати, а сумка – ведь в ней то же самое, что и в казенной, уж разрешите ее взять!..
У Белы была широкая дождевая накидка, у меня – непромокаемая куртка. Наконец надзиратель успокоился, и мы отправились.
Работало нас в саду человек двести, надзиратель разбил нас на несколько больших групп. В центре хозяйства стоял домик садовника, рядом – инструментальный склад и колокольня. Ее выстроили здесь не в силу преклонения перед господом богом – ударом колокола оповещали начало перерыва: в девять часов завтрак, в двенадцать на обед и в шесть вечера конец работы. В случае какой-нибудь тревоги тоже били в колокол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82