Мы пожали друг другу руки:
– Ну, пойдемте, товарищ.
Приветливый и теплый голос, как будто передо мной – старый знакомый. Человек взял меня за руку и повел в темноте по шоссе. Луна еще не взошла, только звезды мерцали. Трещали кузнечики; казалось, их было так же много, как звезд на небе.
– Да, – рассказывал шахтер, – мы все-таки забастовали. Напрасно они запугивают нас двумя тысячами жандармов. С голоду подохнуть? Тогда пусть лучше стреляют из ружей. Это человечнее… Вы знаете, сколько мы зарабатываем? За одну неделю стоимость четырех кило хлеба. Мы не можем так каждый день работать. Жизнь ли это? Работать целую неделю за четыре килограмма хлеба! Деньги тают, цены растут. Невозможно больше это терпеть. Год назад мы уже бастовали в защиту русских. Господин моряк на коне сговорился с поляками, что мы им поможем. Как бы не так! Пусть идет со своей бандой, если хочет, а мы и одного куска угля не дадим. У русских теперь все хорошо, они покончили с беляками… Теперь мы будем бастовать за самих себя.
Мы вошли в палисадник самого крайнего дома. Он был так мал, что в нем, пожалуй, и две курицы не смогли бы найти себе корм. Мы поднялись по трем ступенькам, открылась дверь в узкую кухоньку. Там нас встретила вся семья шахтера: жена, четверо детей; самая старшая девочка – уже подросток, младшая еще ползала по полу. Да и она оказалась не самой маленькой – еще одна спала в комнате, в корзине.
Там был и Бела, он уже переоделся. Полыхал огонь в печке. Над ней сушилась развешанная одежда моего друга. Счастливые, сияющие лица ласково смотрели на нас, когда мы вошли. Я на одно мгновение забыл о заботах, беде, преследованиях.
Позднее я узнал: в ют день была организована в Будапеште на нас облава. Всю ночь ходили полицейские и сыщики по гостиницам, ресторанам. Они вламывались ко всем нашим родственникам, друзьям, знакомым.
Прошло три дня со времени нашего побега. Директор тюрьмы был в ужасном расстройстве и подумывал о том, чтобы подать прошение об уходе на пенсию. Тамаш Покол бесился. Во вторник и среду он опять проехал по границе. Из какого-то фонда он повысил сумму вознаграждения за нашу поимку до десяти тысяч крон, а деньги в качестве депозита положил в сберкассу города Ваца с условием выдачи на имя того, кто поймает нас. Клерикальная печать усердно комментировала его «патриотическое» жертвоприношение. В среду в вечерней газете уже сообщили об этой новости: десять тысяч крон получит тот, кто поймает нас живыми или мертвыми.
Десять тысяч крон!.. Брат Белы около трех лет должен работать за такую сумму в шахте.
В тот же день в Вац приехала комиссия, чтобы познакомиться с тюремными порядками. Чуму арестовали. Ему на собственной шкуре дали почувствовать, что такое вацская одиночка. А на следующее утро мы узнали из газет, что граница повсюду укреплена, и днем и ночью вдоль нее разъезжают конные патрули. По Дунаю снуют военные моторки. Все пароходы, поезда, идущие к границе, тщательно проверяются.
Хотя наша тюрьма и была теперь более обширной, чем вацская одиночка, в которой Чума мог размышлять о превратностях фортуны, но все-таки и это была тюрьма. Еще хуже: камера смертников, вот что это было такое… Даже когда на мгновение мы забывали об этом.
Глава десятая
Среди товарищей. Неожиданные встречи. Из воспоминаний борца
Всю ночь в Татабанье шли обыски.
Тишину улиц шахтерского поселка то и дело нарушал стук солдатских сапог. Однако мы чувствовали себя в такой безопасности, словно ребенок на коленях у матери. Такое же чувство, как видно, испытывает странник, когда в пустыне набредет на оазис. Он еще не достиг конца пути, его со всех сторон подстерегают опасности, но сейчас, у прохладного источника, он обрел покой и уверенность. Дело происходило в среду вечером. Мы скрывались уже три дня, хотя предполагали переждать лишь несколько часов. Целых три дня мы прожили в горячечном, необычайно нервном напряжении. Эти три дня нам казались годами, целым столетием.
В том возбужденном состоянии, когда человек остро реагирует на всякий пустяк, когда каждое мимолетное мгновение означает для него жизнь или смерть, совсем по-иному тянется время. За один лишь час, за шестьдесят минут, когда тебе грозит смертельная опасность, ты чувствуешь гораздо острее, устаешь вдесятеро сильнее, чем человек, которому не грозит ничего, В среду вечером у нас за спиной была длиннейшая цепь событий, а то, что я рассказываю сейчас, – лишь слабая тень всего, что нам пришлось пережить. Тогда все для нас было полно значения: развилка дорог, где мы на мгновение остановились, чтобы решить: куда? Фруктовое дерево, за которым виднелись лохмотья какого-то чучела; сто или двести шагов, отделявшие от этого дерева, казались нам бесконечными: а вдруг за ним кто-то стоит и подстерегает нас? Извилистая колея на просеке таила в себе много неожиданностей: вода среди камней проложила себе путь наподобие лестницы, и мы, заслышав приближение телеги, могли бы по этому пути подняться на гору. А вот торчащая из земли коряга, за которую можно ухватиться… Все это были небольшие дорожные приключения. В мою память врезались тысячи мелочей, я их живо помню еще и сейчас. Да, все, что рассказано на страницах этой книги, – слабая тень того, что произошло на самом деле.
Каждая незначительная деталь сыграла в событиях свою определенную роль и в конце концов привела к тому, что все было так, как было. Мы устали после тяжких трехдневных скитаний. Если кому-либо приходилось ночевать под открытым небом во время грозы и под дождем, тот поймет, как это одно могло вымотать нас, не говоря уж обо всех других наших бедах. Теперь же мы ощущали такую бодрость, словно не было мучительного перехода от опушки леса до тесной кухоньки шахтерской квартиры и будто бы все это время мы долго и крепко спали.
Вот мне и кажется, что странник в пустыне, набредя на оазис, испытывает такие же чувства…
Под коваными сапогами жандармов то и дело осыпался дорожный шлак, но здесь жандармерия искала не нас. Мы просто делили опасность вместе с тысячами других рабочих. Хоть на винтовках жандармов сверкали штыки, мы были среди своих, нас было много, и мы ощущали свою грозную силу. Наши сердца переполняло радостное чувство: больше не надо притворяться и лгать. Не надо было повторять историю о «будапештских безработных металлистах» и вообще ничего не надо было говорить. Прочли ли они в газетах, что нас ищут, не знаю. Да и было ли им точно известно, кто мы и откуда? А может быть, им было достаточно одного: мы их товарищи по убеждениям, их соратники по борьбе и нас преследуют. Они ни о чем не расспрашивали, а когда мы сообщили о себе кое-какие подробности, моментально всё поняли.
Мы жадно поглощали картофельную похлебку, когда в кухоньку ввалились два молодых шахтера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82