Случались моменты, когда римская молодежь под именем «амика» – подруга – пыталась поднять самых выдающихся куртизанок на высоту их афинских и коринфских сотоварок. Тем не менее потомки Ромула были слишком необузданны в своих страстях и чересчур гордились своей мужественностью и политическим могуществом, чтобы сделать куртизанок равными себе.
Чувственная натура даже умного и доброго Лонгина, не говоря уж о практичном Сертории и циничном Гае, воспринимала женщин только как неотъемлемый элемент оргий, инструмент для грубого насыщения животных инстинктов. Самые культурные и просвещенные из римлян удовлетворялись содержанками и называли их «деликаты» или «претиосы». Впрочем, так именовались лишь те дамы, которые знались только с богатыми людьми, хорошо одевались и были окружены известной роскошью.
Вокруг доходного любовного промысла кормилось множество темных личностей: сводники, сутенеры, знахари, цирюльники, банщики, продавцы различных снадобий и притираний для возбуждения чувственности.
Все они охотно пили из могучего денежного потока, лившегося из кошелька Гая. Иудею шлюхи высокого ранга с их обслугой напоминали тучу москитов, питающихся кровью жертвы.
Неожиданно все комары – и крупные, и мелкие – исчезли. Матроны и куртизанки вдруг забыли дорогу в обитель Гая, и вскоре выяснилось почему...
Однажды утром легат со своей компанией, как обычно, возлежали на ложах, похрустывая саранчой. Серый итальянский прус оказался достойной заменой своему зеленому азиатскому собрату: столь же мало мяса, вкус тот же. После поджарки в кипящем масле оба вида краснеют так, что их и не отличишь. А если закроешь глаза с набитым ртом, то и вовсе можно представить, будто ешь вареных раков или креветок, а не кузнечиков.
Иуда смаковал привычную с детства пищу. Конечно, далеко не лакомство для богатых, скорее отрада «ам-хаа-рец», но все же домашнее, родное, отечественное! Он налегал на саранчовые брюшки, которые считал самой вкусной частью акрида. Снимал чешую, вытаскивал из-под нее янтарного цвета кольца, маслянистые, словно орех арахиса. Нравилась ему также икра из упитанных самочек. Белые окорочка их ног, на его взгляд, были чуть суховаты.
Ленивые римляне лузгали подсоленных прусов, как жареные тыквенные семечки: отрывали крылышки, кидали в рот, выплевывали шелуху.
– Давненько мы не вкушали ничего экзотического из запретных для евреев блюд, – мечтательно закатил глаза к потолку легат. – Эй, Вилка, ты почему стал нас плохо кормить? Плетей захотел?!
– Кошелек денег не дает, – промямлил побелевший главный повар.
Одним бешеным взглядом, без помощи тела, Гай сделал подножку рабу-казначею: тот повалился ниц как подкошенный.
– Милостивый господин, иссякли запасы и продуктов, и сестерциев! Осталось всего на неделю...
– К родителям моим за деньгами посылал?
– Да. Отказали...
– К ростовщикам?
– Не увеличивают кредит, грозят обратиться в суд, ибо ты не заплатил еще по старым долгам...
– Хм... А как насчет получения жалованья в воинской казне?
– Знакомый раб-интендант сказал, что тебе там причитается изрядная сумма, однако выплатят ее только в Германии. Наглый такой... Говорит, что, если бы плату за воинскую службу выдавали не на месте ее прохождения, все солдаты и командиры не вылезали бы из Рима...
– Вот нахал! Однако глаголет правду. Так, что же делать? Серторий, пошли-ка гонцов в свое неапольское поместье за жратвой и серебром!
– Уже отправил вчера, легат. Через дюжину дней прибудут, – недовольно проворчал прижимистый приемный отец Иуды. Он любил погулять, но только за чужой счет. Благодарность к щедрому Гаю, который долгое время один содержал еще и трех представителей семейства Луциниев, и понимание того несомненного факта, что командиру не стоит отказывать (себе дороже обойдется), заставили примипула придушить сосавшего сердце червяка скупости.
– Придется пока затянуть пояса потуже, – вздохнул Гай.
– Неужто конец разврату?! – съехидничал «врей.
– А то тебе! – радостно ухмыльнулся патриций. – Будем теперь, как настоящие бедняки, обшаривать лупанарии. Там и дешевле, и выбор побогаче. Бабы, конечно, не такие ухоженные, но главное место у всех одинаковое...
– А не стыдно в открытую посещать дома терпимости? У нас в Иудее блудницы живут отдельно, а не вместе, и то к ним ходят тайно, чтобы соседи и знакомые не увидели...
– Но ведь ходят? И ты небось не брезговал, брат? – вдруг неожиданно заинтересовался Лонгин.
– Грешен, – поник головой зелот.
– Да в чем грех-то? – пожал плечами легат. – У нас есть пословица: «Сноситься с проститутками в борделях – значит, испытывать небольшой стыд и незначительные расходы, потому что стыдно, когда приближаешься к этим созданиям, и, кроме того, еще приходится тратиться на них». То есть это не грешно, а чуть-чуть постыдно. Впрочем, я такой мудрости не признаю. Мне лично пользоваться шлюхами не зазорно и очень приятно.
И тут Иуду поразил приемный отец, который почти всегда только действовал, говорил очень мало. Серторий ни с того ни с сего произнес целую речь по неожиданной для сурового центуриона теме:
– В Риме издревле проституция была объявлена необходимой, и соития с блудницами рекомендовались как защита от прелюбодеяния и совращения честных девушек. Тем не менее посещение борделей в старину считалось вообще-то позором, и никто не решался отправиться в лупанарий днем, открыто. Для этой цели обыкновенно выбирали вечерние или ночные часы. Но и тогда, чтобы не быть узнанными, голову покрывали плащом или же укутывали капюшоном. Посещение лупанария с открытой головой воспринималось как большое бесстыдство...
Квинтилий не упустил случая блеснуть эрудицией:
– Аналогичные воззрения существовали и у греков. Знаменитые и выдающиеся мужи часто защищались против упреков в посещении домов терпимости. Отцы нередко лишали сыновей наследства за связь с проститутками, потому что они проматывали подчас целые состояния...
– Если бы ты мог помолчать хоть минуту, болтливый вольноотпущенник, и не прервал меня, то уже узнал бы, какие огорчения я доставил в юности своему отцу! – Примипул, как всегда, не стеснялся в выражениях.
Квинтилий прикусил язык, а Серторий опять перехватил нить разговора:
– Едва выскочив из детских пеленок, когда мысли мои еще не успели отвернуться от ребяческих интересов, я страстно полюбил малолетнюю рабыню и сейчас же, за спиной отца, перетащил к ней все свое имущество. Жадный сводник, хозяин девушки, вымогал у меня, что только было возможно. Но затем отец выступил с порицанием против меня. День и ночь он описывал мне подлость и лживость хозяина проститутки: мое состояние, говорил он, все уменьшается, а сводник все жиреет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78