отчего это погибла "Мария"?
Он ждал, что коридорный непременно сначала разведет руками, а потом обстоятельно передаст слухи, которые ходят. Однако коридорный почему-то ответил отрывисто:
- Раз ежели вы не могли узнать, то что же мы тут можем знать, на своем месте сидя?
И вдруг повернулся и ушел, хотя ни Алексей Фомич, ни Надя не слышали, чтобы кто-нибудь позвал его оттуда, из-за двери.
- Странно он что-то себя ведет, - буркнул Сыромолотов, на что отозвалась Надя, заваривая чай:
- Мне в больнице пришлось всех просить, чтобы Нюре ничего не говорили о "Марии", так и то на меня глядели подозрительно... Почему это?.. Всем объясняю, что муж погиб, а мне говорят: "Разве это уже известно?" Оно и действительно выходит так: неизвестно, зачем говоришь?
Когда они вышли из гостиницы после чаю, то к Морскому собранию направились, не сговариваясь друг с другом. Когда же подошли к этому красивому большому дому с колоннами, увидали: оттуда вышел пожилой уже, высокий моряк с подстриженной клинышком серой бородой.
Он шел им навстречу. На погонах его Надя разглядела две полоски штаб-офицера и, едва поровнявшись с ним, обратилась к нему:
- Простите, пожалуйста, не знаете ли, где нам могут сказать об участи одного офицера с "Марии"?
Капитан первого ранга скользнул бесцветными глазами в плотных коричневых мешках по ее лицу, потом по лицу Алексея Фомича и ответил почему-то очень начальственным тоном:
- Об участи офицеров с корабля "Императрица Мария" пока еще полных сведений не имеется.
Сделал движение, чтобы идти дальше, куда шел, но спросил вдруг:
- Чин и фамилия?
- Фамилия - Калугин, а чин - прапорщик, - так же коротко ответила Надя.
- Пра-пор-щик! - почему-то недовольно протянул строгий этот моряк и пошел, даже не кивнув головой.
- Гм... Как же можно это понять? - густо сказал Сыромолотов, глядя вслед уходящему, а Надя отозвалась на это нарочно громко:
- А говорят еще, что кадровые моряки - воспитанные люди!
Дойдя до массивных входных дверей Морского собрания, они остановились, и Алексей Фомич сказал уверенно:
- Нет, ничего мы тут не узнаем, и незачем нам сюда заходить!
Он припомнил коридорного и закончил:
- Нас здесь еще, пожалуй, задержат, - ну их совсем! Очень подозрительный стал народ.
- Хорошо, не пойдем туда, а как же все-таки быть? По-твоему, оставаться в неведении? - возмутилась Надя.
- Подождем, вот как быть... Давай подождем хотя бы до вечера, а не так тебе вот сразу - вынь да положь!.. Это, должно быть, какое-то большое флотское начальство, с кем ты говорила, хотя и не адмирал: у адмиралов черные орлы на погонах... И ты сама могла видеть, как это начальство озлоблено. На кого же именно озлоблено, вот вопрос!.. Предупреждаю тебя, что нисколько не удивлюсь, если сейчас у нас в номере орудует полиция!
- Ну, это ты уж слишком! - и отвернулась и махнула рукой Надя.
- Почему же слишком? Нисколько не слишком, а в самый раз!.. Ты подумай только: стоило нам приехать в Севастополь, и вдруг на тебе, - катастрофа! А вдобавок к этому у нас еще на несчастной "Марии" был "пра-пор-щик"!
Сыромолотов вытянул это последнее слово так похоже на того высокого важного моряка с двумя просветами на погонах, что Надя сама повернула от Морского собрания в сторону памятника адмиралу Нахимову.
Почти бессонная ночь, и это страшное утро, и хлопоты около Нюры утомили их обоих так, что в этот день ходили они мало: больше сидели на Приморском бульваре, где и обедали в ресторане.
И оказалось, что именно здесь, в ресторане, никого уже не нужно было расспрашивать: здесь все говорили сами.
Странно было видеть Сыромолотову, что хотя торговля спиртными напитками была воспрещена, тем не менее в ресторанном зале говорили громко, глаза у многих возбужденно блестели; кое-где за столиками шли даже споры.
Большая часть обедавших здесь были пехотные офицеры, и Сыромолотов вглядывался в каждого из них ненасытными глазами художника: не пригодится ли какое-нибудь из этих лиц для картины "Демонстрация"; Надя же напрягала слух, так как разговор за всеми столиками шел только о таинственной гибели "Марии".
Особенно громок был голос и особенно блестели глаза и красно было лицо, с которого не сошел еще летний загар, у какого-то штабс-капитана из ополченской дружины, с широкими скулами и покатым лбом и с седыми подусниками при неестественно черных усах.
- Загадочная личность! - тихо сказала о нем Надя Алексею Фомичу. Усы-то он, конечно, красит, но почему же не красит подусников?
- Пестроту любит, - отозвался Алексей Фомич, глядя в свою тарелку.
Вот этот-то любитель пестроты и кричал:
- Говорят, много все-таки осталось в живых из матросов, - и вот теперь вопрос: что с ними будут делать?.. Но только прежде всего: там что бы с ними ни делали потом, - к расстрелу их или только на каторгу, но прежде всего вон ко всем чертям из Севастополя эту заразу, - вот что я вам скажу!.. Это настоящая зараза, эти шмидтовы дети!.. А кто ими вертит как хочет, агитаторы ихние где сидят, а?.. Они, глядишь, в газетчонке здешней да по аптекам, да в студенческих тужурках расхаживают! Этих - на фонари, и решительно никаких разговоров, иначе у нас к весне ни флота не останется, ни гарнизона не будет! Имейте это в виду!..
А с другого столика долетело до слуха Нади именно то, что ей так хотелось узнать еще утром. Говорил совсем еще молодой офицер, явно слабогрудый, даже с подозрительными пятнами румянца на впалых щеках:
- Слышал я, что вечером сегодня офицеров с "Марии" высаживать на берег будут... какие, конечно, ходить могут.
- Вечером сегодня! - радостно шепнула Надя мужу.
Но так как Алексей Фомич не расслышал слов этого офицера, - тот говорил тихо, - то Надя должна была объяснить ему, в чем дело.
- Вот видишь! - сразу воспрянул духом Сыромолотов. - Оказалось, вечер утра мудренее, а не наоборот, как нас учили в Академии художеств!.. Есть, значит, и среди офицеров уцелевшие... Как-нибудь спаслись. Должны же их учить, как можно спасаться, в случае ежели... Хорошо, привезут, а куда же именно привезут?
- Ну уж, разумеется, к Графской пристани, - решила Надя.
- А ты почем знаешь?
- Во всяком случае, пойдем туда, а там видно будет.
- Сейчас же после обеда и пойдем, - немедленно согласился Алексей Фомич, - так как неизвестно, что тут, в Севастополе, считается "вечером".
Только около скромного небольшого памятника Казарскому задержался после обеда Сыромолотов на Приморском бульваре. Разглядывая его с разных сторон, говорил он Наде:
- Читал я в "Русской старине", что его отравили в Николаеве... Сначала отравили, а потом, вот видишь, памятник поставили... и к оградке его приткнули, так, чтобы никто и рассмотреть не мог.
- Как отравили? Кто отравил Казарского? - спросила Надя.
- Известно уж, кто, раз был он после своего подвига сделан флигель-адъютантом и получил приказ Николая Первого обревизовать хозяйство Черноморского флота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Он ждал, что коридорный непременно сначала разведет руками, а потом обстоятельно передаст слухи, которые ходят. Однако коридорный почему-то ответил отрывисто:
- Раз ежели вы не могли узнать, то что же мы тут можем знать, на своем месте сидя?
И вдруг повернулся и ушел, хотя ни Алексей Фомич, ни Надя не слышали, чтобы кто-нибудь позвал его оттуда, из-за двери.
- Странно он что-то себя ведет, - буркнул Сыромолотов, на что отозвалась Надя, заваривая чай:
- Мне в больнице пришлось всех просить, чтобы Нюре ничего не говорили о "Марии", так и то на меня глядели подозрительно... Почему это?.. Всем объясняю, что муж погиб, а мне говорят: "Разве это уже известно?" Оно и действительно выходит так: неизвестно, зачем говоришь?
Когда они вышли из гостиницы после чаю, то к Морскому собранию направились, не сговариваясь друг с другом. Когда же подошли к этому красивому большому дому с колоннами, увидали: оттуда вышел пожилой уже, высокий моряк с подстриженной клинышком серой бородой.
Он шел им навстречу. На погонах его Надя разглядела две полоски штаб-офицера и, едва поровнявшись с ним, обратилась к нему:
- Простите, пожалуйста, не знаете ли, где нам могут сказать об участи одного офицера с "Марии"?
Капитан первого ранга скользнул бесцветными глазами в плотных коричневых мешках по ее лицу, потом по лицу Алексея Фомича и ответил почему-то очень начальственным тоном:
- Об участи офицеров с корабля "Императрица Мария" пока еще полных сведений не имеется.
Сделал движение, чтобы идти дальше, куда шел, но спросил вдруг:
- Чин и фамилия?
- Фамилия - Калугин, а чин - прапорщик, - так же коротко ответила Надя.
- Пра-пор-щик! - почему-то недовольно протянул строгий этот моряк и пошел, даже не кивнув головой.
- Гм... Как же можно это понять? - густо сказал Сыромолотов, глядя вслед уходящему, а Надя отозвалась на это нарочно громко:
- А говорят еще, что кадровые моряки - воспитанные люди!
Дойдя до массивных входных дверей Морского собрания, они остановились, и Алексей Фомич сказал уверенно:
- Нет, ничего мы тут не узнаем, и незачем нам сюда заходить!
Он припомнил коридорного и закончил:
- Нас здесь еще, пожалуй, задержат, - ну их совсем! Очень подозрительный стал народ.
- Хорошо, не пойдем туда, а как же все-таки быть? По-твоему, оставаться в неведении? - возмутилась Надя.
- Подождем, вот как быть... Давай подождем хотя бы до вечера, а не так тебе вот сразу - вынь да положь!.. Это, должно быть, какое-то большое флотское начальство, с кем ты говорила, хотя и не адмирал: у адмиралов черные орлы на погонах... И ты сама могла видеть, как это начальство озлоблено. На кого же именно озлоблено, вот вопрос!.. Предупреждаю тебя, что нисколько не удивлюсь, если сейчас у нас в номере орудует полиция!
- Ну, это ты уж слишком! - и отвернулась и махнула рукой Надя.
- Почему же слишком? Нисколько не слишком, а в самый раз!.. Ты подумай только: стоило нам приехать в Севастополь, и вдруг на тебе, - катастрофа! А вдобавок к этому у нас еще на несчастной "Марии" был "пра-пор-щик"!
Сыромолотов вытянул это последнее слово так похоже на того высокого важного моряка с двумя просветами на погонах, что Надя сама повернула от Морского собрания в сторону памятника адмиралу Нахимову.
Почти бессонная ночь, и это страшное утро, и хлопоты около Нюры утомили их обоих так, что в этот день ходили они мало: больше сидели на Приморском бульваре, где и обедали в ресторане.
И оказалось, что именно здесь, в ресторане, никого уже не нужно было расспрашивать: здесь все говорили сами.
Странно было видеть Сыромолотову, что хотя торговля спиртными напитками была воспрещена, тем не менее в ресторанном зале говорили громко, глаза у многих возбужденно блестели; кое-где за столиками шли даже споры.
Большая часть обедавших здесь были пехотные офицеры, и Сыромолотов вглядывался в каждого из них ненасытными глазами художника: не пригодится ли какое-нибудь из этих лиц для картины "Демонстрация"; Надя же напрягала слух, так как разговор за всеми столиками шел только о таинственной гибели "Марии".
Особенно громок был голос и особенно блестели глаза и красно было лицо, с которого не сошел еще летний загар, у какого-то штабс-капитана из ополченской дружины, с широкими скулами и покатым лбом и с седыми подусниками при неестественно черных усах.
- Загадочная личность! - тихо сказала о нем Надя Алексею Фомичу. Усы-то он, конечно, красит, но почему же не красит подусников?
- Пестроту любит, - отозвался Алексей Фомич, глядя в свою тарелку.
Вот этот-то любитель пестроты и кричал:
- Говорят, много все-таки осталось в живых из матросов, - и вот теперь вопрос: что с ними будут делать?.. Но только прежде всего: там что бы с ними ни делали потом, - к расстрелу их или только на каторгу, но прежде всего вон ко всем чертям из Севастополя эту заразу, - вот что я вам скажу!.. Это настоящая зараза, эти шмидтовы дети!.. А кто ими вертит как хочет, агитаторы ихние где сидят, а?.. Они, глядишь, в газетчонке здешней да по аптекам, да в студенческих тужурках расхаживают! Этих - на фонари, и решительно никаких разговоров, иначе у нас к весне ни флота не останется, ни гарнизона не будет! Имейте это в виду!..
А с другого столика долетело до слуха Нади именно то, что ей так хотелось узнать еще утром. Говорил совсем еще молодой офицер, явно слабогрудый, даже с подозрительными пятнами румянца на впалых щеках:
- Слышал я, что вечером сегодня офицеров с "Марии" высаживать на берег будут... какие, конечно, ходить могут.
- Вечером сегодня! - радостно шепнула Надя мужу.
Но так как Алексей Фомич не расслышал слов этого офицера, - тот говорил тихо, - то Надя должна была объяснить ему, в чем дело.
- Вот видишь! - сразу воспрянул духом Сыромолотов. - Оказалось, вечер утра мудренее, а не наоборот, как нас учили в Академии художеств!.. Есть, значит, и среди офицеров уцелевшие... Как-нибудь спаслись. Должны же их учить, как можно спасаться, в случае ежели... Хорошо, привезут, а куда же именно привезут?
- Ну уж, разумеется, к Графской пристани, - решила Надя.
- А ты почем знаешь?
- Во всяком случае, пойдем туда, а там видно будет.
- Сейчас же после обеда и пойдем, - немедленно согласился Алексей Фомич, - так как неизвестно, что тут, в Севастополе, считается "вечером".
Только около скромного небольшого памятника Казарскому задержался после обеда Сыромолотов на Приморском бульваре. Разглядывая его с разных сторон, говорил он Наде:
- Читал я в "Русской старине", что его отравили в Николаеве... Сначала отравили, а потом, вот видишь, памятник поставили... и к оградке его приткнули, так, чтобы никто и рассмотреть не мог.
- Как отравили? Кто отравил Казарского? - спросила Надя.
- Известно уж, кто, раз был он после своего подвига сделан флигель-адъютантом и получил приказ Николая Первого обревизовать хозяйство Черноморского флота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65