После того появлялись кое-где списки убитых и раненых офицеров, но Вани не было в этих списках, и художник, думая о своей картине "Демонстрация", перестал наконец думать о сыне.
Теперь же, когда он шагал по столовой, сын вспомнился и стоял перед глазами очень отчетливо, и странным показалось то, что Ваня смотрел на него как-то по-новому: не спокойно-наблюдательно, по-художницки, и не опустошенно, как этого можно было ожидать от человека, проведшего больше года на фронте, а задумчиво, углубленным в себя, очень каким-то поумневшим взглядом...
Он хотел чем-нибудь заняться, чтобы отвлечься от этого, но ничего такого не нашлось, и стало так почему-то трудно оставаться наедине с собою, что ноги сами повернули из столовой к тому крыльцу, где стучал молотком плотник.
Отворив дверь на это крыльцо, Алексей Фомич с минуту глядел на Егория, шумно сопя; даже странно показалось ему, что плотник вот так, как ни в чем не бывало, орудует тут у него и делает вид, что не замечает, уйдя весь целиком в свою работу, что хозяин дома отворил дверь и на него, а не куда-то в даль, смотрит.
Наконец, он вышел на крыльцо, и тут ему пришлось удивиться по-настоящему: Егорий, кашлянув по-своему, в кулак, вдруг поднял на него глаза и спросил негромко:
- А вам известно, барен, как королева какая-сь, - кажись, греческая она была, - через наш Симферополь в Петербург ехала?
- Не знаю, - буркнул Алексей Фомич.
- Как же, - ведь это не очень давно было, - после пятого года... Генерал Княжевич тогда у нас губернатор был, а Кузьменко полицмейстер, вместе они ее и встречали... По какой такой причине у нас она, королева эта, остановку должна была исделать, это, конечно, дело ихнее, а только не одна же она ехала... Раз такая птица важная к нам залетела, то грекосов этих самых, или как бы сказать пиндосов, много зле нее держалось... Ну, однако, раз назначена остановка им всем, то как считаете, - кормить такую ораву надо, иль пускай у них кишки марш играют? Вот и поломай голову те княжевичи с теми кузьменками, из чего именно обед им сварганить? Ну, тогда тут им на выручку явился пристав один, - третьей он был части, очень из себя здоровый, Дерябьев по фамилии...
- Дерябин? - невольно переспросил Сыромолотов.
- Хотя бы ж Дерябьин, как вы сказали, а по-нашему все одно... И вот Кузьменко к нему: "Так и так, - выручай!.." - а Дерябьин этот, он же на егме вырос.
- На какой "егме"? - перебил Сыромолотов. - Что это еще за "егма" такая?
- Ну, иначе сказать, на хабаре...
- А еще иначе "на взятке", что ли?
- Ну, хотя бы и так... Все, выходит, я говорю не по-вашему, а где я учился, чтобы по-вашему говорить?
Так как Егорий после этого замолчал, а Сыромолотову хотелось уже теперь узнать что-нибудь о видном персонаже своей картины приставе Дерябине, то он спросил:
- Что же именно Дерябин, - как? Чем он Княжевича выручил?
- Так ведь в третьей части тут цыгане живут, и не сказать бы, что их мало, а вполне порядочно - цельный квартал цыганский, - кашлянув, продолжал плотник. - Призвал он, Дерябьев, старшого цыгана и ему приказ дал: "Через два часа чтоб, никак не позже смотри, - пятьдесят штук курей в губернаторский дом чтоб доставили королеву кормить! Не кого-нибудь, а целую королеву, черти смоленые, - поимейте это себе в виду!" А цыгане что ж, цыгане, конечно, курями хоть не занимались, ну, между прочим, про запас себе доставать их умеют: этому они сыздетства обученные (тут Егорий слегка подкивнул подбородком и мотнул головой). Одним словом вам сказать, двух часов не прошло, а цыгане-цыганки полсотни курей на губернаторский двор приташшили... Как я сам на том обеде у губернатора Княжевича не был, то сказать вам не могу по этому самому, сколь гости были довольны; а только вечером после обеда их уж опять на вокзал провожали и счастливого пути им желали... А на другой день те цыгане к тому приставу Дерябьеву гурьбой лезут - деньги за курей получать. Ну, а Дерябьев, он же сам деньги получать любил, а не то чтобы их кому платить, - кэ-эк рявкнет на них: "Прочь отседова, пока целы! Чтоб и духом вашим цыганским у меня тут на дворе не пахло!.." Ну, однако, сказать бы, цыгане-цыганки того крика не очень испугались, как уж не один раз его слыхали, а знай себе денежки требовают. Ну, тогда Дерябьин им вместо денег бумажку сует к полицмейстеру Кузьменке: "Вот от кого деньги вам получать!.." Хорошо, что ж: все ж таки бумажка, а не то чтобы крик один, притом же печать на той бумажке, видят, есть круглая, - все по форме... Приходят до Кузьменки того, а тот - старый уж человек, - я, мол, этому делу не причина, и платить за курей денег у меня не заготовлено, а идите вы к самому губернатору, - может, он вам уплотит. "Бумагу, кричат, давай. Без бумаги как пойдем к губернатору?" Кузьменко что ж, - дает им и он бумажку и тоже для видимости печать к ней пристукнул. Лезут теи цыгане в губернаторский дом, а тут губернаторша от них в страх и ужас пришла и давай духами прыскаться и кричать, и, стало быть, их городовые селедками своими долой с улицы гонят. "Куда ж нам теперь?" - цыгане кричат. "А вы какой части? Третьей считаетесь? Ну, вот к свому приставу Дерябьеву и шпарь!" Пришли опять цыгане до Дерябьева, а тот им кричит: "Теперь осталось вам только к чертовой матери иттить или же к самой королеве греческой да с нее деньги за курей и получать, как они есть все до одной вами уворованные!.. И ничего вам, смоленым чертям, не стоит еще их наворовать хоть целых две сотни, потому как наш Симферополь - он город губернский считается, и курей в нем водится не меньше, как сорок тысячев!.." Ну, стало быть, благословение свое им дал, - с тем и пошли теи цыгане. И уж посля того, конечно, у какой цыганки на угошшение королевы этой самой две куры пошло, через день, через два их пять в закутке сидело, только корми знай!.. Ну, и корма тоже воруй.
Сыромолотов ничего не сказал плотнику, когда он кончил рассказ о цыганах, но про себя не мог не отметить, что вот пристав Дерябин, который занял уже свое место на его огромной картине, оставил, значит, по себе память здесь, а теперь не иначе как обуреваем задачей оставить еще большую память и там, в столице.
Обедал Алексей Фомич ежедневно в два часа и, простояв перед картиной, чтобы вглядеться в несколько нового теперь уж и для него самого пристава Дерябина, минут десять и увидев потом, что стрелка стенных часов подходит к двум, он снова вышел на крыльцо, чтобы спросить у плотника:
- Что, много ли осталось? Последнюю ступеньку прибить?
- Да вот уж прибиваю последнюю, - ответил Егорий, не поднимая на него глаз.
- Кончай, кончай и перестань уж стучать, - мне надоело, - тяжело выдавил из себя Сыромолотов.
Только после этих слов чуть как будто даже усмехнувшийся плотник тяжело посмотрел на художника и отозвался тягуче:
- Ба-аре-ен! Вам стуканье мое за какие-сь пять али шесть часов надоело, а как же нам за всю жизнь нашу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Теперь же, когда он шагал по столовой, сын вспомнился и стоял перед глазами очень отчетливо, и странным показалось то, что Ваня смотрел на него как-то по-новому: не спокойно-наблюдательно, по-художницки, и не опустошенно, как этого можно было ожидать от человека, проведшего больше года на фронте, а задумчиво, углубленным в себя, очень каким-то поумневшим взглядом...
Он хотел чем-нибудь заняться, чтобы отвлечься от этого, но ничего такого не нашлось, и стало так почему-то трудно оставаться наедине с собою, что ноги сами повернули из столовой к тому крыльцу, где стучал молотком плотник.
Отворив дверь на это крыльцо, Алексей Фомич с минуту глядел на Егория, шумно сопя; даже странно показалось ему, что плотник вот так, как ни в чем не бывало, орудует тут у него и делает вид, что не замечает, уйдя весь целиком в свою работу, что хозяин дома отворил дверь и на него, а не куда-то в даль, смотрит.
Наконец, он вышел на крыльцо, и тут ему пришлось удивиться по-настоящему: Егорий, кашлянув по-своему, в кулак, вдруг поднял на него глаза и спросил негромко:
- А вам известно, барен, как королева какая-сь, - кажись, греческая она была, - через наш Симферополь в Петербург ехала?
- Не знаю, - буркнул Алексей Фомич.
- Как же, - ведь это не очень давно было, - после пятого года... Генерал Княжевич тогда у нас губернатор был, а Кузьменко полицмейстер, вместе они ее и встречали... По какой такой причине у нас она, королева эта, остановку должна была исделать, это, конечно, дело ихнее, а только не одна же она ехала... Раз такая птица важная к нам залетела, то грекосов этих самых, или как бы сказать пиндосов, много зле нее держалось... Ну, однако, раз назначена остановка им всем, то как считаете, - кормить такую ораву надо, иль пускай у них кишки марш играют? Вот и поломай голову те княжевичи с теми кузьменками, из чего именно обед им сварганить? Ну, тогда тут им на выручку явился пристав один, - третьей он был части, очень из себя здоровый, Дерябьев по фамилии...
- Дерябин? - невольно переспросил Сыромолотов.
- Хотя бы ж Дерябьин, как вы сказали, а по-нашему все одно... И вот Кузьменко к нему: "Так и так, - выручай!.." - а Дерябьин этот, он же на егме вырос.
- На какой "егме"? - перебил Сыромолотов. - Что это еще за "егма" такая?
- Ну, иначе сказать, на хабаре...
- А еще иначе "на взятке", что ли?
- Ну, хотя бы и так... Все, выходит, я говорю не по-вашему, а где я учился, чтобы по-вашему говорить?
Так как Егорий после этого замолчал, а Сыромолотову хотелось уже теперь узнать что-нибудь о видном персонаже своей картины приставе Дерябине, то он спросил:
- Что же именно Дерябин, - как? Чем он Княжевича выручил?
- Так ведь в третьей части тут цыгане живут, и не сказать бы, что их мало, а вполне порядочно - цельный квартал цыганский, - кашлянув, продолжал плотник. - Призвал он, Дерябьев, старшого цыгана и ему приказ дал: "Через два часа чтоб, никак не позже смотри, - пятьдесят штук курей в губернаторский дом чтоб доставили королеву кормить! Не кого-нибудь, а целую королеву, черти смоленые, - поимейте это себе в виду!" А цыгане что ж, цыгане, конечно, курями хоть не занимались, ну, между прочим, про запас себе доставать их умеют: этому они сыздетства обученные (тут Егорий слегка подкивнул подбородком и мотнул головой). Одним словом вам сказать, двух часов не прошло, а цыгане-цыганки полсотни курей на губернаторский двор приташшили... Как я сам на том обеде у губернатора Княжевича не был, то сказать вам не могу по этому самому, сколь гости были довольны; а только вечером после обеда их уж опять на вокзал провожали и счастливого пути им желали... А на другой день те цыгане к тому приставу Дерябьеву гурьбой лезут - деньги за курей получать. Ну, а Дерябьев, он же сам деньги получать любил, а не то чтобы их кому платить, - кэ-эк рявкнет на них: "Прочь отседова, пока целы! Чтоб и духом вашим цыганским у меня тут на дворе не пахло!.." Ну, однако, сказать бы, цыгане-цыганки того крика не очень испугались, как уж не один раз его слыхали, а знай себе денежки требовают. Ну, тогда Дерябьин им вместо денег бумажку сует к полицмейстеру Кузьменке: "Вот от кого деньги вам получать!.." Хорошо, что ж: все ж таки бумажка, а не то чтобы крик один, притом же печать на той бумажке, видят, есть круглая, - все по форме... Приходят до Кузьменки того, а тот - старый уж человек, - я, мол, этому делу не причина, и платить за курей денег у меня не заготовлено, а идите вы к самому губернатору, - может, он вам уплотит. "Бумагу, кричат, давай. Без бумаги как пойдем к губернатору?" Кузьменко что ж, - дает им и он бумажку и тоже для видимости печать к ней пристукнул. Лезут теи цыгане в губернаторский дом, а тут губернаторша от них в страх и ужас пришла и давай духами прыскаться и кричать, и, стало быть, их городовые селедками своими долой с улицы гонят. "Куда ж нам теперь?" - цыгане кричат. "А вы какой части? Третьей считаетесь? Ну, вот к свому приставу Дерябьеву и шпарь!" Пришли опять цыгане до Дерябьева, а тот им кричит: "Теперь осталось вам только к чертовой матери иттить или же к самой королеве греческой да с нее деньги за курей и получать, как они есть все до одной вами уворованные!.. И ничего вам, смоленым чертям, не стоит еще их наворовать хоть целых две сотни, потому как наш Симферополь - он город губернский считается, и курей в нем водится не меньше, как сорок тысячев!.." Ну, стало быть, благословение свое им дал, - с тем и пошли теи цыгане. И уж посля того, конечно, у какой цыганки на угошшение королевы этой самой две куры пошло, через день, через два их пять в закутке сидело, только корми знай!.. Ну, и корма тоже воруй.
Сыромолотов ничего не сказал плотнику, когда он кончил рассказ о цыганах, но про себя не мог не отметить, что вот пристав Дерябин, который занял уже свое место на его огромной картине, оставил, значит, по себе память здесь, а теперь не иначе как обуреваем задачей оставить еще большую память и там, в столице.
Обедал Алексей Фомич ежедневно в два часа и, простояв перед картиной, чтобы вглядеться в несколько нового теперь уж и для него самого пристава Дерябина, минут десять и увидев потом, что стрелка стенных часов подходит к двум, он снова вышел на крыльцо, чтобы спросить у плотника:
- Что, много ли осталось? Последнюю ступеньку прибить?
- Да вот уж прибиваю последнюю, - ответил Егорий, не поднимая на него глаз.
- Кончай, кончай и перестань уж стучать, - мне надоело, - тяжело выдавил из себя Сыромолотов.
Только после этих слов чуть как будто даже усмехнувшийся плотник тяжело посмотрел на художника и отозвался тягуче:
- Ба-аре-ен! Вам стуканье мое за какие-сь пять али шесть часов надоело, а как же нам за всю жизнь нашу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65