. Если, например, матрос просит совета о чем-нибудь своем, домашнем, - ведь они большей частью крестьяне, - то почему же ему этого совета не дать?.. Вы можете меня еще спросить, почему я не ругал матросов последними словами, но я, признаться, не видал никогда в этом надобности, да и нет их совсем, этих слов, в моем лексиконе... А по-человечески относиться к матросу завещал офицерам не кто другой, как Нахимов... А какая же в Севастополе лучшая улица, если не Нахимовская, и где же стоит памятник Нахимову, если не на ней?
- О Нахимове вы говорите лишнее, - сухо отозвался следователь. - Речь идет не о нем, а только о вас лично... В своих показаниях вы решили запираться, но-о...
И Остроухов повел указательным пальцем около своего красного носа, как бы договаривая этим: "Нас не надуешь!"
- То есть как это запираться? В чем запираться? - И вновь покраснел Калугин и хотел было уже крикнуть: "Вы что же это? Меня, что ли, подозреваете в гибели "Марии?" - но почему-то повел в это время глазами в сторону матроса-писаря, у которого был явно сочувствующий ему вид, и удержался.
Следователь тоже, по-видимому, понял, что зашел несколько далеко, и сказал неопределенно, хотя по голосу и твердо:
- Да ведь вот вы не желаете показать, о чем именно вы имели обыкновение говорить с матросами!
- Нет, я вам сказал, о чем приходилось говорить, и прошу это мое показание записать, - насколько мог спокойнее ответил Калугин. - И проверить это вы можете: обратитесь для этого к матросам.
- Да, конечно!.. И особенно ценные для вашей реабилитации показания могут дать те люди, которые утонули, как механик Игнатьев! - явно издевательски заметил Остроухов.
- Я вас прошу, господин следователь, меня не оскорблять! - не повышая голоса, но чувствуя, что теперь уже не краснеет, а бледнеет, медленно проговорил Калугин, и, по-видимому, это подействовало на Остроухова.
Он снова снял пенсне, снова протер его замшей, потом добавил уже молча несколько строк к тому, что записывал, и сказал вполне отчужденно:
- Прошу прочитать и подписать.
Калугин взял у него бумагу, в которой хотя и коротко, но без прибавок было изложено то, что касалось его отношений к матросам, то есть, что он никогда не ругал их и говорил с ними о их домашних делах во внеслужебное время.
- Я дал еще показание, что ни в какой партии не состою и политикой не занимаюсь, - сказал Калугин, возвращая листок.
- Разве я этого не записал?.. Ну что ж, хорошо, добавим, - отозвался на его слова следователь с беспечным уже теперь видом и действительно тут же добавил.
Калугин просмотрел еще раз все сначала и подписал.
- Надеюсь, что теперь я свободен? - спросил он, подымаясь со стула.
- Да-а, - протянул следователь, - пока не явится необходимость вызвать вас снова.
Калугин тут же вышел из камеры, позаботившись только о том, чтобы как-нибудь нечаянно не кивнуть ему головой на прощанье.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В общем приподнятом состоянии вернулся к себе Калугин. Ему сказали, что без него были у него художник с женой и просили передать, что зайдут попозже, чтобы вместе ехать в больницу.
Хозяйка квартиры, болезненная, но соблюдавшая важный тон вдова полковника, получавшая пенсию, старуха с волосами седыми, но завитыми в букли весьма прихотливого вида, зашла даже к нему и как раз в то время, когда он хотел расположиться на диване, отдохнуть от следователя.
Она была обеспокоена: шутка ли, к следователю вызывается ее жилец! Не он ли взорвал "Императрицу Марию"? Подслеповатые глаза ее старались проникнуть в самую глубину души таинственного и, пожалуй, даже очень опасного человека, каким стал теперь для нее прапорщик флота Калугин.
Калугин чувствовал это, да и нельзя было не почувствовать: хозяйка уселась близко к нему, окружила его облаком каких-то сильных, хотя и не особенно приятных духов, вытянула из кружев желтую, сморщенную, жилистую шею, обратилась вся в такое внимание, что забыла даже стеретъ излишек пудры с пористого, как будто даже и неживого лица.
- И о чем же он вас допрашивал, Михаил Петрович? - любопытствовала она.
- Да ведь событие, разумеется, чрезвычайной важности: погиб в своей собственной бухте дредноут! - объяснил Калугин. - Тут не одного, а двадцать следователей назначишь, чтобы выяснить, почему погиб... Всем нам, оставшимся случайно в живых, очень хочется это узнать.
- А разве так уж никто и не знает? - И старуха даже попыталась подмигнуть, что почти развеселило Калугина.
- В том-то и дело, что история эта не так проста, - сказал он. - А наш командир Кузнецов высказывал даже мнение, не виноват ли в этом взрыве разложившийся бездымный порох.
- Во-от как!.. Разло-жившийся?.. От чего же он мог разложиться? - явно не поверила хозяйка.
- От химических процессов, конечно.
- И что же следователь?.. Он тоже так думает?
- Следователь должен собрать все показания, на то он и следователь... Один из допрошенных говорит свое, другой свое... догадки его, я думаю, мало интересуют, - выводы он сделает сам, но для этих выводов нужно ему, чтобы кто-нибудь и что-нибудь знал о причине взрывов, а знать никто из нас, офицеров, ничего не знает.
- А из матросов? - очень вскинуто спросила хозяйка, облизнув сухую нижнюю губу.
- Полагаю, что после нас, офицеров, будут допрошены и матросы, ответил Калугин. - Да и как же может быть иначе? Ведь мы-то спали в своих каютах, а матросы были уж подняты на ноги горнистами... Кроме того, многие из них не спали и ночью отбывали вахту... Может быть, кто-нибудь из них остался в живых. Вот их-то показания и будут для следователя иметь важность, а наши что? Так только, как говорится, для проформы.
Убедил или нет хозяйку свою Калугин, но она ушла, как бы спохватившись, что затрудняет его своим разговором, а она, как сама больная, вполне понимает его, тоже теперь больного.
Отворив окно, чтобы проветрить комнату после ее ухода, Калугин пытался представить, как он встретится с Нюрой, не испугает ли ее своими бинтами, всем своим новым обличьем, не повредит ли ей он, не способный ее обрадовать?.. И ведь придется же ей объяснять, что с ним произошло, а ему опротивели уж подобные объяснения: особенно это чувствовал он теперь, после допроса следователя.
Приткнувшись к спинке дивана, он пробовал закрывать глаза, чтобы хоть немного забыться, пока придут Сыромолотовы, и в этих попытках забыться, ни о чем не думать, прошло около часа. Но вот из-за неплотно притворенной хозяйкой двери он расслышал, что кто-то спрашивает его по фамилии и чину, как не мог бы спрашивать Алексей Фомич. Он поднялся с дивана, сам отворил дверь и увидел того самого младшего врача с "Екатерины", который делал ему перевязку.
Он вспомнил, как командир "Екатерины" говорил в лазарете, что списывает его на несколько дней на берег для медицинской помощи всем пострадавшим на "Марии", и понял, что он явился переменить ему повязку, поэтому встретил его, улыбаясь приветливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65