Либо же пока не утратит надежду и волю, а с ними, возможно, и жизнь.
— Ты хороший друг, и я этого не забуду. Но побереги себя: хватит того, что один из нас впутался в эту историю. Слушай меня! — Схватив Симона за руку, он с серьезным видом встряхнул его. — Ежели дело примет дурной оборот, если меня выследят и поймают, ты ничего обо мне не знал, я действовал в одиночку. Отрекись от меня, я от всей души даю на это добро. Коли будут говорить, мол, пропало мясо или что-нибудь еще, скажу, что украл я, и ты не перечь. Обещай мне! Мне было бы невыносимо подставить тебя под удар.
— Тебя не поймают, — твердо сказал Симон.
— Да, но все-таки обещай!
— Ладно, успокойся, раз уж ты так настроен, я предоставлю в худшем случае тебе выпутываться самому. Или по меньшей мере буду стараться вызволить тебя из беды окольными путями. Я такой же, как все: мне тоже не хочется, чтоб моя шкура пострадала. И я о ней хорошо позабочусь — не одним способом, так другим. Пошли же! Надо спешить, пока все спокойно и меня еще не хватились.
Обратный путь был короче: им удалось пройти напрямик к задней стене усадьбы, оставаясь все время в укрытии. Раз-другой шедший впереди Симон начинал тихо посвистывать, и Йоселин скрывался в кустах. Но тревога тут же рассеивалась: выяснялось, что посторонние звуки издавали то взлетевшая птица, то дикий зверек, крадущийся по сухому валежнику. Калитка в стене оказалась приоткрытой — в точности так, как Симон ее оставил. Он сперва осторожно отворил ее и огляделся вокруг, а затем уж подозвал друга. Йоселин с благодарностью юркнул во двор усадьбы и тут же услышал, как за его спиной заперлась калитка. Рядом, у самой стены, стоял низенький деревянный сарай для корма скоту, в нем пахло сеном, тонкая пыль, взлетевшая у них из-под ног, щекотала ноздри и ела глаза.
— Сюда никто не придет, — негромко произнес Симон, — В надворной конюшне сена запасено вдоволь. А лежать здесь очень уютно. Не ходи далеко и веди себя тихо. На сегодняшний вечер мы с дядей приглашены на ужин к аббату, но я сумею прежде принести тебе поесть и попить. Здесь, на сене, ты чудно обсохнешь.
— Да тут просто дворец, — от всего сердца сказал Йоселин, с теплотой и признательностью сжимая руку друга. — Нет, я никогда не забуду твоей помощи. Как бы теперь ни повернулось дело, мне, благодарение Богу, известно: есть человек, не поверивший, что я вор, есть друг, на которого я могу положиться. Но помни: если все обернется бедой, лучше мне потонуть одному, чем утащить тебя за собой в эту навозную жижу.
— Давай о благополучии Симона предоставим заботиться тому, кто искренне любит его, — с самонадеянной ухмылкой заявил молодой человек. — Береги свою шкуру, а за свою я ручаюсь. Ну, теперь я пойду. А то дядя разорется, если я не помогу ему одеться к вечерне. Будь его воля, ноги бы его там не было. Но такова плата за ужин с аббатом!
Брат Кадфаэль действительно увидел их на вечерне. Юон де Домвиль оделся к аббатскому столу с мрачной пышностью — в черное и густо-малиновое. Каноник Эудо был аскетически сдержан и невозмутим. Он чем-то напоминал приора Роберта, правда сильно помолодевшего. В свое время и тот выглядел так же — словно готовился приобщиться чуть ли не к лику святых, а сам все время держал нос по ветру, чтобы не упустить свой шанс добиться успеха в миру. Гостей сопровождал молодой дворянин Симон Агилон. У него были вьющиеся волосы, телосложение атлета, а события дня придали его смуглому и открытому лицу на редкость серьезное выражение.
Пикары тоже явились, однако, как отметил про себя Кадфаэль, без невесты и престарелой служанки. Травнику дважды удавалось мельком увидеть Ивету ближе к вечеру, но вновь в окружении обычной стражи. Она оставалась такой же спокойной, и сосредоточенное лицо ее, хоть и бледное, выражало гордость и уверенность в себе. Легкая улыбка готова была заиграть у нее на губах, как только на нее взглянут. Кадфаэль с недоумением подумал, что лишь в тот раз, когда с ней беседовал настоятель, девушку оставили совершенно одну, без надзора, дав ей возможность высказать, не стесняясь, все, что у нее на душе. И, сделав это, она разрушила все ожидания монаха. Тут уж ничего не поделаешь. Ивета поверила в непорядочность Йоселина Люси и лишила его своего расположения с решительностью, для которой у нее, казалось, никак не могло быть опыта. Она примирилась с грядущей свадьбой и твердо настроилась пройти через сие испытание. Вероятно, это вызвано горечью отрезвления от куда более сладких грез, вызвавших по пробуждении одно разочарование.
Тогда, стало быть, она настолько наивна, что убедить ее в чем угодно проще простого, решил Кадфаэль. Почему ей не пришел на ум библейский рассказ о мальчике Вениамине, в мешке которого спрятали серебряную чашу, дабы получить возможность задержать его? И разве не использовался с тех пор этот же прием множество раз? Но девушка очень молода и, вероятно, слишком бесхитростно влюблена. Стало быть, для того, чтобы разрушить ее привязанность, и не потребовалось особых хитростей. Только вот беда: подозрения, вызванные столь правдоподобными с виду уликами, могут ведь и впрямь соответствовать истине.
Кадфаэль видел, как после вечерни гости прошли через двор к покоям аббата, и проводил глазами Агнес, вернувшуюся в странноприимный дом. Нужно было как-то действовать, но ничего предпринять было нельзя. Кадфаэль отправился ужинать в трапезную, а потом слушать чтения в доме для капитула, однако и аппетит, и способность сосредоточенно слушать он на время утратил.
Гости настоятеля, без сомнения, прекрасно отужинали, но особенно долго засиживаться не стали. Закончилась вечерняя служба, через какое-то время, уже перед сном, Кадфаэль закрыл свой сарайчик и на обратном пути увидел Домвиля и его приближенного, садившихся на лошадей, чтобы вернуться в епископский дом, — они как раз прощались с Пикаром. Каноник Эудо, очевидно, остался на ночь у настоятеля, дабы убедиться, что все готово к завтрашней церемонии.
Судя по веселому переливу их голосов, они выпили изрядно, хотя, конечно же, не сверх меры. Радульфус сам был человеком выдержанным и ставил на стол столько, сколько считал уместным и подходящим к случаю, но не более того. Резкий желтый свет четко очерчивал фигуру каждого из гостей. Барон представал в нем тучным, отнюдь не гнушающимся плотскими утехами мужчиной, все еще мощным и телом, и духом, равно как и мошной, — одним словом, человеком ни в коей мере не мелким или малозначительным. Пикар был много стройнее и представлялся темной, ловкой и изворотливой личностью, чья проницательность служила хорошим дополнением к грубой силе Домвиля. Вместе эти двое могли дать серьезный отпор любому противнику. Молодой человек терпеливо стоял подле них с видом прилежным, но незаинтересованным;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Ты хороший друг, и я этого не забуду. Но побереги себя: хватит того, что один из нас впутался в эту историю. Слушай меня! — Схватив Симона за руку, он с серьезным видом встряхнул его. — Ежели дело примет дурной оборот, если меня выследят и поймают, ты ничего обо мне не знал, я действовал в одиночку. Отрекись от меня, я от всей души даю на это добро. Коли будут говорить, мол, пропало мясо или что-нибудь еще, скажу, что украл я, и ты не перечь. Обещай мне! Мне было бы невыносимо подставить тебя под удар.
— Тебя не поймают, — твердо сказал Симон.
— Да, но все-таки обещай!
— Ладно, успокойся, раз уж ты так настроен, я предоставлю в худшем случае тебе выпутываться самому. Или по меньшей мере буду стараться вызволить тебя из беды окольными путями. Я такой же, как все: мне тоже не хочется, чтоб моя шкура пострадала. И я о ней хорошо позабочусь — не одним способом, так другим. Пошли же! Надо спешить, пока все спокойно и меня еще не хватились.
Обратный путь был короче: им удалось пройти напрямик к задней стене усадьбы, оставаясь все время в укрытии. Раз-другой шедший впереди Симон начинал тихо посвистывать, и Йоселин скрывался в кустах. Но тревога тут же рассеивалась: выяснялось, что посторонние звуки издавали то взлетевшая птица, то дикий зверек, крадущийся по сухому валежнику. Калитка в стене оказалась приоткрытой — в точности так, как Симон ее оставил. Он сперва осторожно отворил ее и огляделся вокруг, а затем уж подозвал друга. Йоселин с благодарностью юркнул во двор усадьбы и тут же услышал, как за его спиной заперлась калитка. Рядом, у самой стены, стоял низенький деревянный сарай для корма скоту, в нем пахло сеном, тонкая пыль, взлетевшая у них из-под ног, щекотала ноздри и ела глаза.
— Сюда никто не придет, — негромко произнес Симон, — В надворной конюшне сена запасено вдоволь. А лежать здесь очень уютно. Не ходи далеко и веди себя тихо. На сегодняшний вечер мы с дядей приглашены на ужин к аббату, но я сумею прежде принести тебе поесть и попить. Здесь, на сене, ты чудно обсохнешь.
— Да тут просто дворец, — от всего сердца сказал Йоселин, с теплотой и признательностью сжимая руку друга. — Нет, я никогда не забуду твоей помощи. Как бы теперь ни повернулось дело, мне, благодарение Богу, известно: есть человек, не поверивший, что я вор, есть друг, на которого я могу положиться. Но помни: если все обернется бедой, лучше мне потонуть одному, чем утащить тебя за собой в эту навозную жижу.
— Давай о благополучии Симона предоставим заботиться тому, кто искренне любит его, — с самонадеянной ухмылкой заявил молодой человек. — Береги свою шкуру, а за свою я ручаюсь. Ну, теперь я пойду. А то дядя разорется, если я не помогу ему одеться к вечерне. Будь его воля, ноги бы его там не было. Но такова плата за ужин с аббатом!
Брат Кадфаэль действительно увидел их на вечерне. Юон де Домвиль оделся к аббатскому столу с мрачной пышностью — в черное и густо-малиновое. Каноник Эудо был аскетически сдержан и невозмутим. Он чем-то напоминал приора Роберта, правда сильно помолодевшего. В свое время и тот выглядел так же — словно готовился приобщиться чуть ли не к лику святых, а сам все время держал нос по ветру, чтобы не упустить свой шанс добиться успеха в миру. Гостей сопровождал молодой дворянин Симон Агилон. У него были вьющиеся волосы, телосложение атлета, а события дня придали его смуглому и открытому лицу на редкость серьезное выражение.
Пикары тоже явились, однако, как отметил про себя Кадфаэль, без невесты и престарелой служанки. Травнику дважды удавалось мельком увидеть Ивету ближе к вечеру, но вновь в окружении обычной стражи. Она оставалась такой же спокойной, и сосредоточенное лицо ее, хоть и бледное, выражало гордость и уверенность в себе. Легкая улыбка готова была заиграть у нее на губах, как только на нее взглянут. Кадфаэль с недоумением подумал, что лишь в тот раз, когда с ней беседовал настоятель, девушку оставили совершенно одну, без надзора, дав ей возможность высказать, не стесняясь, все, что у нее на душе. И, сделав это, она разрушила все ожидания монаха. Тут уж ничего не поделаешь. Ивета поверила в непорядочность Йоселина Люси и лишила его своего расположения с решительностью, для которой у нее, казалось, никак не могло быть опыта. Она примирилась с грядущей свадьбой и твердо настроилась пройти через сие испытание. Вероятно, это вызвано горечью отрезвления от куда более сладких грез, вызвавших по пробуждении одно разочарование.
Тогда, стало быть, она настолько наивна, что убедить ее в чем угодно проще простого, решил Кадфаэль. Почему ей не пришел на ум библейский рассказ о мальчике Вениамине, в мешке которого спрятали серебряную чашу, дабы получить возможность задержать его? И разве не использовался с тех пор этот же прием множество раз? Но девушка очень молода и, вероятно, слишком бесхитростно влюблена. Стало быть, для того, чтобы разрушить ее привязанность, и не потребовалось особых хитростей. Только вот беда: подозрения, вызванные столь правдоподобными с виду уликами, могут ведь и впрямь соответствовать истине.
Кадфаэль видел, как после вечерни гости прошли через двор к покоям аббата, и проводил глазами Агнес, вернувшуюся в странноприимный дом. Нужно было как-то действовать, но ничего предпринять было нельзя. Кадфаэль отправился ужинать в трапезную, а потом слушать чтения в доме для капитула, однако и аппетит, и способность сосредоточенно слушать он на время утратил.
Гости настоятеля, без сомнения, прекрасно отужинали, но особенно долго засиживаться не стали. Закончилась вечерняя служба, через какое-то время, уже перед сном, Кадфаэль закрыл свой сарайчик и на обратном пути увидел Домвиля и его приближенного, садившихся на лошадей, чтобы вернуться в епископский дом, — они как раз прощались с Пикаром. Каноник Эудо, очевидно, остался на ночь у настоятеля, дабы убедиться, что все готово к завтрашней церемонии.
Судя по веселому переливу их голосов, они выпили изрядно, хотя, конечно же, не сверх меры. Радульфус сам был человеком выдержанным и ставил на стол столько, сколько считал уместным и подходящим к случаю, но не более того. Резкий желтый свет четко очерчивал фигуру каждого из гостей. Барон представал в нем тучным, отнюдь не гнушающимся плотскими утехами мужчиной, все еще мощным и телом, и духом, равно как и мошной, — одним словом, человеком ни в коей мере не мелким или малозначительным. Пикар был много стройнее и представлялся темной, ловкой и изворотливой личностью, чья проницательность служила хорошим дополнением к грубой силе Домвиля. Вместе эти двое могли дать серьезный отпор любому противнику. Молодой человек терпеливо стоял подле них с видом прилежным, но незаинтересованным;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63