Существуют некие узы, которые связывают людей независимо от кровного родства, государственных границ и даже преодолевают, казалось, непреодолимые барьеры веры. И нет ничего удивительного в том, что калифы Фатимидов оказались Гимару де Массару куда ближе, нежели Бомон, Болдуин и Танкред, словно злые дети спорившие из-за завоеванных земель.
— И как долго вы возвращались в Англию? — спросил Кадфаэль, ибо путь этот был очень долгий: через всю Европу от Средиземного моря, на больных ногах, с колотушкой и деревянной чашкой для подаяния.
— Восемь лет. С тех самых пор, как от английских пленников до меня дошли известия о смерти моего сына, который оставил ребенка, дочь, и о том, что после смерти своей матери она осталась сиротой на попечении родственников со стороны матери. Она последняя в моем роду.
Поэтому Гимар де Массар покинул свое убежище, в котором скрывался много лет, и в плаще прокаженного, с закрытым лицом и с чашкой для подаяния в руках пустился в бесконечное странствие домой, в Англию, чтобы своими глазами, хотя бы со стороны, увидеть, что его внучка благоденствует в своих владениях и наслаждается счастливой жизнью. Но вместо этого он обнаружил, что дела ее совсем плохи, и посему своими искалеченными руками решился поправить их и сделать ее свободной.
— Теперь она счастлива, — сказал Кадфаэль. — И все-таки я полагаю, что она была бы счастлива променять свой титул на великую честь увидеть своего деда живым.
Наступило долгое ледяное молчание, словно он переступил запретную черту. Однако Кадфаэль продолжал настаивать.
— Болезнь угасла в вас. Прошло столько лет, я же могу судить об этом. Не отмахивайтесь, я вижу верные признаки. Ведь то, что Господь налагает по ведомой одному Ему доброй воле, по той же доброй воле Он может и снять. Вы понимаете меня? Вы больше не опасны для других людей. И под каким бы именем вы ни скрывались все эти годы, вы были и остаетесь Гимаром де Массаром. Если уж ваша внучка с таким благоговением хранит ваш меч, можете себе представить, с каким почетом и восторгом она встретит вас. Зачем лишать ее столь могущественного защитника? Зачем лишать себя радости увидеть ее счастье, радости отдать ее руку любимому человеку?
— Брат, ты говоришь о вещах, которые плохо понимаешь, — сказал Гимар де Массар, покачав покрытой капюшоном головой. — Я мертвец. Оставь в покое мою могилу, мои кости и всю эту историю.
— Но ведь некогда один Лазарь восстал из могилы к радости своих родственников, — очень осторожно заметил Кадфаэль.
Наступило продолжительное молчание, и казалось, лишь обрывки облаков движутся под небесами в этом мире. Затем старик выпростал из плаща свою правую, неподвижную, руку и откинул капюшон.
— Разве такое лицо обрадовало бы сестер того Лазаря? — спросил Гимар де Массар.
Он снял с лица прикрывавшую ее тряпку и показал монаху все, что осталось от него: губ почти не было, одна щека провалилась, вместо ноздрей зияли большие бесцветные дыры, — лишь ясные, живые глаза напоминали еще о великом паладине, отличившемся некогда в битвах при Иерусалиме и Аскалоне. Кадфаэль смолк.
Лазарь закрыл тряпкой изъеденное проказой лицо и вновь обрел спокойствие и просветление.
— Не трогай лежачий камень, — сказал он тихим, глухим голосом. — Мне хорошо под ним, не тревожь меня.
— Я должен вам сообщить, — вымолвил Кадфаэль, помолчав, — что Йоселин рассказал о вас Ивете и она просила его привести ее к вам, поскольку вы не можете прийти к ней. Она, видимо, хочет поблагодарить вас за доброе отношение к ее возлюбленному. А так как он ни в чем не может отказать ей, думаю, утром они будут здесь.
— Они поймут, что у нас, прокаженных-пилигримов, нет ничего постоянного. Мы неисправимые бродяги. Чуть что, и ветер уносит нас прочь, словно пылинку. Живые мощи, мы вершим свой путь туда, где святые мощи приносят нам утешение. Скажи им, что со мной все в порядке. — Лазарь спустил свои больные, изуродованные ноги со скамьи, медленно и осторожно, затем прикрыл их полами плаща. — Ибо с мертвыми всегда все в порядке, — вымолвил он.
Он встал, и Кадфаэль встал вместе с ним.
— Помолись за меня, брат, если хочешь.
Лазарь повернулся и пошел в дом, не обернувшись и не вымолвив более ни слова. Его деревянные башмаки громко стучали по доскам крыльца и затем более глухо — внутри дома. Кадфаэль сошел с крыльца и оказался под открытым небом.
Облака, казалось, плыли не по воле ветра, но следовали неким предназначенным им курсом, неторопливо и неуклонно, как смерть.
На обратном пути в обитель Кадфаэль размышлял, что с мертвыми и впрямь всегда все в порядке. И наверное, Ивета с Йоселином найдут выход своей благодарности, обратив всю ее на Брана. И раз уж мертвый сам себя похоронил, пусть они обратятся к живому. И как знать, быть может, когда-нибудь этот золотушный сын нищенки, как следует откормленный, ухоженный и обученный, и впрямь станет пажом и оруженосцем сэра Йоселина Люси? Удивительные вещи случаются порой в этом самом удивительном, ужасном и самом прекрасном из миров!
На следующее утро, после мессы, Ивета с Йоселином, получив дозволение аббата, приехали в приют Святого Жиля, полные благодарности ко всем его обитателям, но в особенности к двоим из них. Мальчика нашли сразу, однако выяснилось, что старый прокаженный по имени Лазарь ночью ушел, не попрощавшись и не сказав никому ни единого слова, куда уходит. Его искали по всем дорогам в окрестностях Шрусбери, посылали гонцов по всем приютам для странников еще в три графства, однако даже на своих искалеченных ногах Лазарь ушел от погони одному ему ведомыми тропами. И в Шрусбери его никогда больше не видели.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63