Кадфаэль тоже прошел назад по тропе с дюжину ярдов, а затем начал медленно продвигаться назад — туда, где лежало тело. При этом он самым тщательным образом осматривал каждое дерево по обеим сторонам от дороги. Взгляд его был направлен немного вверх: то, что он хотел увидеть, явно должно было находиться выше его собственного скромного роста. Эдмунд непонимающе поинтересовался:
— Что ты выискиваешь там, Кадфаэль?
Но монах уже обнаружил то, что искал. Примерно в четырех шагах от ног мертвеца он вдруг замер на месте. Кадфаэль не отрываясь смотрел на древесный ствол справа, чуть подняв голову. Затем он перевел взгляд влево и столь же пристально обследовал ствол противоположного дерева.
— Идите посмотрите. Подойдите все сюда, а после будьте мне свидетелями, когда я об этом упомяну.
На обоих стволах, на одном и том же уровне, виднелось по тоненькой прямой отметине, прорезавшей нежные складки коры.
— Между этими деревьями была натянута веревка. Ее закрепили как раз на уровне шеи — шеи всадника среднего роста, плотно сидящего в седле. Впрочем, будь она натянута на высоте груди, она сшибла бы его точно так же. Как я представляю себе, уже достаточно рассвело и можно было ехать по такой хорошей тропе легким галопом. Ясно ведь, что всадник двигался быстро. Видите, как далеко его отбросило. Мы найдем след от веревки у него на горле.
Все в ужасе уставились на отметины и не могли вымолвить ни слова. Никто не нарушил молчания даже потом, когда, последовав за монахом к месту, где покоилось тело, они увидели, как тот отвернул ворот рубахи Домвиля и обнажил его шею: под бородой у покойного, на толстой жилистой шее, оказался не только багровый рубец от бечевки, там ясно были видны также расплывшиеся, почерневшие синяки — следы пальцев двух человеческих рук. Большие пальцы, один над другим сжимавшие кадык, оставили огромное уродливое пятно; внутри они, по-видимому, переломили горловой хрящ.
Потрясенные следопыты все еще молчали, когда на тропе послышались приближавшиеся тревожные голоса. Самым громким был голос шерифа. Да, их уже предупредили о несчастье, но о том, какая в действительности жуткая разыгралась драма, знала пока только кучка стоявших у тела.
Кадфаэль поднял воротник, чтобы скрыть следы удушения, и вслед за остальными повернулся навстречу Жильберу Прескоту и его подчиненным.
Когда шериф осмотрел все, что Кадфаэль обязан был ему показать, он велел принести носилки. Юона де Домвиля положили на них и накрыли с головой его же плащом так, чтобы складки закрывали лицо. В том месте, где лежал покойный, установили крест из двух связанных между собой палок. Теперь можно будет легко найти место, если вдруг понадобится что-нибудь здесь разыскать. Затем мертвого перенесли в монастырь Святого Петра, а не в епископский дом. Тем самым монахам, что должны были засвидетельствовать его брак, теперь предстояло положить его в часовне и подготовить по всем правилам к погребению.
Маленький Бран тем временем прогуливался вдоль дороги. Он мог сойти за любопытного мальчишку из Форгейта, по крайней мере на короткое время. Для этого ему требовалось просто скинуть с себя плащ прокаженного. Вернувшись назад, он подошел к двум высоким мужчинам, сидевшим рядом у кладбищенской стены. Оба держали в руках деревянные колотушки. Бран сообщил им:
— Его нашли. Я видел, как его проносили мимо. Дальше я идти не решился.
— Живым или мертвым? — раздался из-под выцветшего голубого покрывала спокойный голос Лазаря. Смерть была уже знакома мальчику, его не нужно было ограждать от нее.
— Лицо у него было закрыто, — произнес Бран и сел рядом с ними. Он почувствовал, как напряженно молчит второй человек. Это был новичок; все знали, что он молод и совершенно здоров. И сейчас Бран никак не мог понять, почему тот дрожит.
— Что тут скажешь, — спокойно вымолвил Лазарь. — Тебе дана передышка. Ей — тоже.
Добравшись до большого двора аббатства, шедшие с носилками воины опустили свою ношу на землю. К трупу тут же хлынули со всех сторон те, кто имел отношение к свадьбе. Возникла сутолока, двор наполнился тревожным гулом. Вскоре, однако, гул резко оборвался и на время воцарилась тишина. Безмолвные люди, широко раскрыв глаза, смотрели на импровизированный катафалк. Они в ужасе остановились на почтительном расстоянии от покойника — все, кроме шерифа и его подручных да аббата Радульфуса, степенно подошедшего ктелу. Из странноприимного домавнелепой надежде стремительно вылетел Пикар — исразу замер при виде укрытого плащом тела. Перепуганные женщины следовали за главой рода. Маленькая золотая фигурка двигалась так, словно еле выдерживала тяжесть своего наряда. Но все-таки невеста пришла и не отвела глаз от жуткого зрелища. Теперь сомнений не оставалось. Как ни чудовищна была смерть, для Иветы она означала жизнь. Зачем, ну зачем только она так оговорила себя вчера?
— Милорд аббат, — проговорил Прескот, — мы принесли самые дурные известия, ибо милорда Домвиля нашли, но уже таким, каким его видите вы. Его обнаружили братья из вашей обители. Он лежал, сброшенный с лошади, на лесной тропе, ведущей к Бейстану. Лошадь цела и невредима, она паслась поблизости и теперь доставлена обратно в конюшню. Юон де Домвиль ударился головой о ствол дуба, и нашли его уже мертвым. По-видимому, он возвращался домой, когда это случилось. Святой отец, вы примете его, позаботитесь о теле его и душе, пока не сделают необходимые приготовления к погребению? Здесь его племянник, бывший у него в свите. Каноник также из его рода…
Симон болезненно встрепенулся. Он молча опустил голову и судорожно сглотнул слюну, глядя на лежащее на носилках тело.
— Крайне прискорбно, что в такой день события приняли столь трагический оборот, — с горечью произнес Радульфус. — Мы приносим наши соболезнования и выражаем сочувствие всем понесшим сегодня утрату. Разумеется, к их услугам также наше гостеприимство — мы будем оказывать его столько времени, сколько понадобится, будут выполнены все обряды, отправляемые нашим орденом, и обеспечен покой в нашем странноприимном доме. Смерть всегда рядом с нами, каждый день нашей жизни, и нам надлежит помнить о ней не как об угрозе, но как об уготованном нам всем испытании на пути к благодати. Больше тут сказать нечего. Лучше молча смириться с Божьей волей.
— Досточтимый отец, — начал Пикар голосом, пронзительным, металлическим, но одновременно вежливым и уважительным. Кадфаэль пытался прочесть на лице опекуна его мысли, однако продвинулся недалеко. Там были, конечно же, и смятение, и ярость, и огорчение, и — молниеносная догадка. — При всем почтении к вам, повторяю, должны ли мы столь смиренно принять, что в этой смерти явлена Божья воля?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63