– Займись-ка другим.
В считанные мгновения, длившиеся, возможно, вечность, горние посланники оставили меня. Очевидно, их милосердное участие мне более не требовалось. Я отдался божественному свету, который благожелательное Небо расточало без разбору на все земное.
Против всякого ожидания я не был лишен возможности видеть, слышать и испытывать наслаждение от обволакивающего меня тепла. А подняв веки, обнаружил перед собой символ Господа, почитаемый еще первыми христианами много веков назад: великолепную, отливающую серебром рыбу, судя по ее взгляду, сострадающую мне.
После чего я обратил очи к источнику света и тепла и тотчас заслонил лицо рукой.
Было утро, я лежал на солнцепеке на берегу моря.
* * *
Очень скоро я убедился, что жив, хотя и очень слаб. Напрасно пытался я снова узреть двух ангелов, они куда-то подевались. Голову страшно ломило, глазам было больно от сияния. Обнаружилось, что я с трудом могу стоять: колени дрожали, ноги разъезжались в тягучей грязной жиже подо мной.
Прищурившись, я огляделся и узнал берег Тибра. Была ранняя пора, рыбацкие лодчонки мирно бороздили речную гладь На противоположном берегу возвышались развалины античного Понте Ротто. Справа виднелся невыразительный силуэт Тибрского острова, миллионы лет с обеих сторон омываемого рекой, слева на спокойном рассветном небе вырисовывался холм Святой Сабины. Мне стало ясно, где я: неподалеку от устья Клоаки Максима, выплюнувшей нас с Атто на берег Тибра. К счастью, нас не потащило вниз по реке. Смутно припомнилось, как удалось выскочить из воды и покатиться по земле. Да уж, иначе как чудом наше спасение не назовешь: случись такое зимой, я и впрямь бы уже поступил в распоряжение Господа Бога.
Сентябрьское солнышко, вставшее на чистом небосводе, вернуло меня к жизни. Но стоило мне слегка опамятоваться, как стало ясно, в каком плачевном состоянии я пребываю.
– Прочь, негодяй! На помощь!
Крик раздался откуда-то сзади. Я тотчас обернулся, увидел высокую дикую изгородь и в один прыжок добрался до нее. Двое мужчин, вернее, два подозрительных силуэта, склонились над распростертым на земле телом, покрытым слоем грязи и неспособным кричать оттого, что его выворачивало наизнанку. Завидев меня, злоумышленники отпрянули, бросились наутек и мгновение спустя исчезли из виду. Бывшие неподалеку от берега рыбаки как будто ничего не заметили.
Сотрясаемый конвульсиями, Атто исторгал из себя все, что наглотался за время нашего злополучного плавания. Поддержав его за голову, я помог ему не задохнуться от собственной рвоты. Некоторое время спустя он оправился и был уже в состоянии дышать и говорить.
– Два проходимца…
– Господин Атто, вам сейчас лучше помолчать.
– Ужо я им!
Ни тогда, ни позже у меня так и не хватило смелости признаться ему, что я принял этих двух обыкновенных воришек за посланников Божьих. Вместо того чтобы помочь, они тщательно обшарили нас. Да и серебряная рыба не имела никакого отношения к богоявлению.
– В любом случае поживиться им нечем. Все, что было при мне, осталось в чертовой Клоаке, – отплевываясь, заявил он. – Как ваше самочувствие?
– А как Ты думаешь? После всего, что произошло, да еще в мои-то лета… – Он расстегнул покрытые нечистотами камзол и сорочку. – Будь моя воля, я бы погрелся на солнце. Но нужно спешить.
И правда, ведь Кристофано вот-вот начнет утренний обход.
Под удивленными взглядами рыбаков, готовящихся пристать к берегу, мы удалились по улочке, идущей вдоль берега, оставив справа от себя Монте Савелло. Редкие прохожие, попадавшиеся на нашем пути, с неподдельным изумлением разглядывали наши унылые физиономии и замаранную одежду. К тому же я потерял свои башмаки и шел босиком, прихрамывая и безостановочно кашляя, Атто же просто-напросто напоминал восставшего из гроба. Он чертыхался, недобрым словом поминая боль в мышцах, обострившуюся от влаги и чудовищных ночных усилий. Наш путь лежал к коллонаде Октавии, как вдруг аббат резко изменил направление.
– Могут встретиться знакомые. Давай-ка в обход.
Миновали площадь Монтанара и Кампителли. Прохожих на улицах прибывало.
В узких извилистых проходах между домами, влажных и темных, в большинстве своем не замощенных, я вновь глотнул привычного городского воздуха, наполненного изменчивыми запахами, окунулся в привычный шум. Повсюду были навалены горы мусора, вокруг которых возились поросята, в подвешенных над огнем котелках кипела вода, на широких сковородках, невзирая на ранний час и запрет властей, уже подрумянивалась рыба.
У Атто вырвались какие-то исполненные отвращения и раздражения слова, которых я не расслышал из-за грохота промчавшегося экипажа.
Как только стало тише, он еще раз выразил все, что накипело на душе.
– Слыханное ли дело, Атто Мелани бродит среди мусорных куч на разбитых улицах, словно свинья какая-то. К чему тогда жить в Риме, если приходится передвигаться как животным Святой отец, избавь нас от грязи!
Я бросил на него недоумевающий взгляд.
– Это слова Лоренцо Пиццати да Понтремоли, одного приживалы при дворе папы Роспильози. Однако он был прав, сочинив лет двадцать тому назад эту краткую молитву, обращенную к Клименту IX.
– Неужто Рим всегда был таким? – удивился я, неизменно представлявший себе Град прошлого более привлекательным внешне.
– Помнится, я тебе уж говорил, что проживал в то время в Риме. Так вот, дня не проходило без того, чтоб не латали мостовые. Со всеми своими канавами город превратился в одну сплошную сточную яму. Чтобы как-то уберечься от дождя и нечистот, приходилось обувать боты даже в августе. Пиццати прав: это был не Рим, а Вавилон, в котором никогда не затихал шум. Не город, а конюшня, – заявил под конец аббат, чеканя слова.
– И что же, папа Роспильози так-таки ничего не предпринял для улучшения положения?
– Разумеется, предпринял, мой мальчик. Но ты же знаешь римлян: настоящие ослы. Попытались наладить общегородской сбор мусора, приказали жителям содержать в чистоте часть улицы перед их домами, в частности летом. Куда там!
Тут аббат толкнул меня, и мы оба растянулись на узком тротуаре. Я едва не попал под колеса огромной роскошной кареты, мчавшейся на всех парах. Настроение Мелани испортилось окончательно.
– Карло Борромео считал: чтобы иметь в Риме успех, необходимы две вещи, – кислым голосом сказал аббат, – любит Бога и иметь карету. Знаешь, сколько их в этом городе? Более тысячи.
– Вот почему я, бывает, услышу грохот, а выгляну – улица пуста. Это кареты, проносящиеся вдали. Но куда они мчатся?
– Да никуда. Знать, вельможи, посланники, лекари, адвокаты и кардиналы передвигаются таким образом даже на короткие расстояния. А теперь пошла мода иметь по несколько карет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178