Девочка оживилась.
— Вот они! У меня есть еще кукла Нора, она не такая красивая, как ваша. Я хотела сделать ее служанкой Лолиты, но мама сказала, что так нехорошо, пусть они будут сестрами или подругами. А хотите, я покажу вам свои рисунки?
— Ты рисуешь? Покажи.
Джессика вытащила из-под кровати коробку и, забираясь с ногами на кровать, пригласила:
— Садитесь!
Орвил сел на стул и взял коробку. Он не спеша перебирал рисунки и слушал пояснения девочки. Линии, выведенные по-детски неуверенной рукой, были неровны, но, как показалось Орвилу, глаз ни разу не ошибся в сочетании цветов, в каждом рисунке угадывалось что-то новое, неповторимое.
— Интересно! — сказал он. — Я, например, в детстве не умел так рисовать. Да и сейчас не умею. Это вы ее научили?
— Нет, — отозвалась Агнесса, — я, скорее, приучила.
Она подошла и села рядом с Орвилом.
— Иногда мне нужно было делать что-либо по хозяйству, и я, чтобы чем-то занять ее, совсем еще маленькую сажала за стол, давала бумагу… А теперь она уже сама постоянно рисует.
— Надо подарить ей краски, — решил Орвил. — Пусть пробует рисовать красками. Я, конечно, не знаток, но, по-моему, у нее явные способности.
Агнесса покачала головой.
— Я думаю, о способностях говорить рано. В детстве многие кажутся способными, а потом все исчезает куда-то.
— У вас есть маленькие дети? — спросила Джессика, делая вид, что не замечает строгого взгляда Агнессы.
— Нет, — ответил Орвил.
— Джесс! — вполголоса предостерегающе произнесла Агнесса, но Джессика не обратила на это внимания.
— Да? — глубокомысленно произнесла она и посоветовала: — А вы возьмите кого-нибудь в дочки!
Агнесса, чтобы скрыть вспыхнувшую краску неловкости и смущения, отвернулась к окну.
— Джесси, вон там Тина и Эмма, пойди поиграй с ними, — сказала она.
— Не хочу.
Обычно у Агнессы не возникало проблем с дочерью, это был, пожалуй, первый случай, когда девочка проявляла характер.
— Иди, — повторила Агнесса. — Покажешь им новую куклу. А потом вернешься к нам.
— Ладно, — с неохотой согласилась Джессика. Когда девочка ушла, Агнесса вздохнула свободнее.
И все-таки сохранялась какая-то недосказанность между нею и Орвилом — оба ясно чувствовали это. Орвил смотрел на Агнессу — на длинные ресницы опущенных глаз, на нежную незагорелую кожу лица, на выбившуюся из прически тонкую прядь волос. Безжалостный труд посудомойки испортил ей руки; Орвил подумал о том, что Агнесса все эти годы, забывая о себе, постоянно думала, заботилась о дочери: ни один человек, взглянув на Джессику, не сказал бы, что девочка выросла в такой бедности. Сам Орвил тоже не подозревал, какой слабой, крошечной она родилась: он видел перед собой вполне развитого, здорового ребенка.
Глядя на Агнессу, он вдруг принялся искать в ее лице черты, которые передались Джессике. Джессика была миловидным ребенком, но Орвил хотел бы видеть ее несколько иной: с такими же темными, как у сидящей перед ним женщины, волосами, черными ресницами и прохладно-зеленым цветом глаз.
Он смотрел на Агнессу: что изменилось в ней за эти годы? Конечно, она стала старше, что-то исчезло, но в то же время новая прелесть появилась в ней. Девчонка превратилась в женщину! Орвил вдруг будто новыми глазами увидел, как густы шелковистые пряди волос Агнессы, как свежо ее лицо… И она умна: она, как видно, хорошая мать и хозяйка и может стать верной подругой тому, кто полюбит ее. Чья она теперь, эта женщина? И почему он решил тогда, много лет назад, что не может обладать ею?!
Он думал долго, смотрел на ее лицо, руки, шею — и внезапно чуть не задохнулся от тех мыслей, что пришли ему на ум.
— Мисс Митчелл! — позвал он, стараясь отвлечься.
— Да? — отозвалась она. Она не была особо искусна в кулинарии, но сегодня испекла печенье, заняв в очередной раз денег на сахар и муку, и сейчас хлопотала, накрывая на стол.
— В вашем городе, кажется, есть хороший театр?
— Есть.
— Вы были в нем?
— Нет.
— Хотите посмотреть?
Она не ответила. Женская гордость не позволяла ей говорить, почему она не может пойти.
Ни одного хорошего платья! И ничего вообще!
Лицо ее горело. Она чуть заметно покачала головой.
Разговор разладился.
«Двадцать три года, — вновь подумала Агнесса, — золотой возраст! Пройдет, все пройдет, а останется что?» Не век она будет молода, а что ждет ее в жизни? Череда безутешных лет?
Мысли нахлынули на нее, опять придавили неусыпной тяжестью: ничего ей не видать — ни любви, ни света, ни радости! Ничего, ничего, никогда!
Она почувствовала головокружение и оперлась на стол. Так бывало, она не удивилась, не испугалась, только очень захотела остаться одна, чтобы прийти в себя от всего, что пришлось передумать не в первый раз.
Но у нее был гость, и она не могла забыть об этом.
— Мистер Лемб, я просмотрела ноты. Удивительно, но почти все произведения — мои любимые.
Она говорила искренне, и его карие глаза задумчиво блеснули.
— А ваш любимый композитор?
— Трудно сказать. У многих я находила что-то близкое, волнующее меня. Мне нравятся Шуберт, Бетховен…
— Жаль, что нет пианино, вы бы сыграли.
— Пожалуй…
— Мы провели бы чудесный вечер.
Агнесса зажгла лампу. Орвил следил за ее неторопливыми движениями.
— Я люблю сумерки. А вы, мисс Митчелл?
— Не знаю. Раньше любила утро, потому что за ним следовал новый день. А теперь… Вечер, может быть.
— Почему?
Агнесса подняла глаза.
— Можно лечь спать и забыться.
— Вам никто не помогал все эти годы?
— Я встречала хороших людей, Филлис, например.
Они поговорили еще немного, потом Орвил собрался уходить.
— Ну вот, мисс Митчелл, — сказал он, — утром я уезжаю. Спасибо вам.
— За что? Это вам спасибо, я должна благодарить вас.
— Вы ничего мне не должны, — ответил Орвил. Агнесса вдруг заметила в его взгляде нечто новое, какой-то странный пугающий огонь. Он, ни слова ни говоря, взял ее руку и поцеловал.
— Не надо…— испуганно прошептала Агнесса. — Мистер Лемб!
Она отняла руку и внезапно, неожиданно для самой себя, расплакалась. Она хотела сдержаться, но не смогла все годы одиночества, обид и тоски выплеснулись в этих слезах.
— Не надо, ничего не надо, — проговорила она, когда Орвил участливо потянулся к ней.
— Простите, мисс Митчелл, я не хотел вас обидеть! Успокойтесь, пожалуйста! Я сейчас уйду, только успокойтесь! Вернется Джессика, она испугается!
Последние слова подействовали. Агнесса умолкла, вытирая слезы. Она молча встала, пряча лицо. Орвил дождался, когда она повернется, и заговорил взволнованно:
— Послушайте, мисс Митчелл… Я должен, я хочу признаться вам, что солгал… Я приехал в Хоултон из-за вас, только из-за вас! Я действительно собирался уехать завтра, но, пожалуй, задержусь еще на несколько дней… Подумайте, не отвечайте сразу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— Вот они! У меня есть еще кукла Нора, она не такая красивая, как ваша. Я хотела сделать ее служанкой Лолиты, но мама сказала, что так нехорошо, пусть они будут сестрами или подругами. А хотите, я покажу вам свои рисунки?
— Ты рисуешь? Покажи.
Джессика вытащила из-под кровати коробку и, забираясь с ногами на кровать, пригласила:
— Садитесь!
Орвил сел на стул и взял коробку. Он не спеша перебирал рисунки и слушал пояснения девочки. Линии, выведенные по-детски неуверенной рукой, были неровны, но, как показалось Орвилу, глаз ни разу не ошибся в сочетании цветов, в каждом рисунке угадывалось что-то новое, неповторимое.
— Интересно! — сказал он. — Я, например, в детстве не умел так рисовать. Да и сейчас не умею. Это вы ее научили?
— Нет, — отозвалась Агнесса, — я, скорее, приучила.
Она подошла и села рядом с Орвилом.
— Иногда мне нужно было делать что-либо по хозяйству, и я, чтобы чем-то занять ее, совсем еще маленькую сажала за стол, давала бумагу… А теперь она уже сама постоянно рисует.
— Надо подарить ей краски, — решил Орвил. — Пусть пробует рисовать красками. Я, конечно, не знаток, но, по-моему, у нее явные способности.
Агнесса покачала головой.
— Я думаю, о способностях говорить рано. В детстве многие кажутся способными, а потом все исчезает куда-то.
— У вас есть маленькие дети? — спросила Джессика, делая вид, что не замечает строгого взгляда Агнессы.
— Нет, — ответил Орвил.
— Джесс! — вполголоса предостерегающе произнесла Агнесса, но Джессика не обратила на это внимания.
— Да? — глубокомысленно произнесла она и посоветовала: — А вы возьмите кого-нибудь в дочки!
Агнесса, чтобы скрыть вспыхнувшую краску неловкости и смущения, отвернулась к окну.
— Джесси, вон там Тина и Эмма, пойди поиграй с ними, — сказала она.
— Не хочу.
Обычно у Агнессы не возникало проблем с дочерью, это был, пожалуй, первый случай, когда девочка проявляла характер.
— Иди, — повторила Агнесса. — Покажешь им новую куклу. А потом вернешься к нам.
— Ладно, — с неохотой согласилась Джессика. Когда девочка ушла, Агнесса вздохнула свободнее.
И все-таки сохранялась какая-то недосказанность между нею и Орвилом — оба ясно чувствовали это. Орвил смотрел на Агнессу — на длинные ресницы опущенных глаз, на нежную незагорелую кожу лица, на выбившуюся из прически тонкую прядь волос. Безжалостный труд посудомойки испортил ей руки; Орвил подумал о том, что Агнесса все эти годы, забывая о себе, постоянно думала, заботилась о дочери: ни один человек, взглянув на Джессику, не сказал бы, что девочка выросла в такой бедности. Сам Орвил тоже не подозревал, какой слабой, крошечной она родилась: он видел перед собой вполне развитого, здорового ребенка.
Глядя на Агнессу, он вдруг принялся искать в ее лице черты, которые передались Джессике. Джессика была миловидным ребенком, но Орвил хотел бы видеть ее несколько иной: с такими же темными, как у сидящей перед ним женщины, волосами, черными ресницами и прохладно-зеленым цветом глаз.
Он смотрел на Агнессу: что изменилось в ней за эти годы? Конечно, она стала старше, что-то исчезло, но в то же время новая прелесть появилась в ней. Девчонка превратилась в женщину! Орвил вдруг будто новыми глазами увидел, как густы шелковистые пряди волос Агнессы, как свежо ее лицо… И она умна: она, как видно, хорошая мать и хозяйка и может стать верной подругой тому, кто полюбит ее. Чья она теперь, эта женщина? И почему он решил тогда, много лет назад, что не может обладать ею?!
Он думал долго, смотрел на ее лицо, руки, шею — и внезапно чуть не задохнулся от тех мыслей, что пришли ему на ум.
— Мисс Митчелл! — позвал он, стараясь отвлечься.
— Да? — отозвалась она. Она не была особо искусна в кулинарии, но сегодня испекла печенье, заняв в очередной раз денег на сахар и муку, и сейчас хлопотала, накрывая на стол.
— В вашем городе, кажется, есть хороший театр?
— Есть.
— Вы были в нем?
— Нет.
— Хотите посмотреть?
Она не ответила. Женская гордость не позволяла ей говорить, почему она не может пойти.
Ни одного хорошего платья! И ничего вообще!
Лицо ее горело. Она чуть заметно покачала головой.
Разговор разладился.
«Двадцать три года, — вновь подумала Агнесса, — золотой возраст! Пройдет, все пройдет, а останется что?» Не век она будет молода, а что ждет ее в жизни? Череда безутешных лет?
Мысли нахлынули на нее, опять придавили неусыпной тяжестью: ничего ей не видать — ни любви, ни света, ни радости! Ничего, ничего, никогда!
Она почувствовала головокружение и оперлась на стол. Так бывало, она не удивилась, не испугалась, только очень захотела остаться одна, чтобы прийти в себя от всего, что пришлось передумать не в первый раз.
Но у нее был гость, и она не могла забыть об этом.
— Мистер Лемб, я просмотрела ноты. Удивительно, но почти все произведения — мои любимые.
Она говорила искренне, и его карие глаза задумчиво блеснули.
— А ваш любимый композитор?
— Трудно сказать. У многих я находила что-то близкое, волнующее меня. Мне нравятся Шуберт, Бетховен…
— Жаль, что нет пианино, вы бы сыграли.
— Пожалуй…
— Мы провели бы чудесный вечер.
Агнесса зажгла лампу. Орвил следил за ее неторопливыми движениями.
— Я люблю сумерки. А вы, мисс Митчелл?
— Не знаю. Раньше любила утро, потому что за ним следовал новый день. А теперь… Вечер, может быть.
— Почему?
Агнесса подняла глаза.
— Можно лечь спать и забыться.
— Вам никто не помогал все эти годы?
— Я встречала хороших людей, Филлис, например.
Они поговорили еще немного, потом Орвил собрался уходить.
— Ну вот, мисс Митчелл, — сказал он, — утром я уезжаю. Спасибо вам.
— За что? Это вам спасибо, я должна благодарить вас.
— Вы ничего мне не должны, — ответил Орвил. Агнесса вдруг заметила в его взгляде нечто новое, какой-то странный пугающий огонь. Он, ни слова ни говоря, взял ее руку и поцеловал.
— Не надо…— испуганно прошептала Агнесса. — Мистер Лемб!
Она отняла руку и внезапно, неожиданно для самой себя, расплакалась. Она хотела сдержаться, но не смогла все годы одиночества, обид и тоски выплеснулись в этих слезах.
— Не надо, ничего не надо, — проговорила она, когда Орвил участливо потянулся к ней.
— Простите, мисс Митчелл, я не хотел вас обидеть! Успокойтесь, пожалуйста! Я сейчас уйду, только успокойтесь! Вернется Джессика, она испугается!
Последние слова подействовали. Агнесса умолкла, вытирая слезы. Она молча встала, пряча лицо. Орвил дождался, когда она повернется, и заговорил взволнованно:
— Послушайте, мисс Митчелл… Я должен, я хочу признаться вам, что солгал… Я приехал в Хоултон из-за вас, только из-за вас! Я действительно собирался уехать завтра, но, пожалуй, задержусь еще на несколько дней… Подумайте, не отвечайте сразу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110