— Вспомните, ведь я был занят подготовкой участников скачки! Мы упражнялись целыми днями.
Эти слова, казалось, заставили Эммелайн немного смягчиться.
— Верно, вы были заняты, — согласилась она. — И я хотела выразить вам свою глубокую признательность за ваши труды. Но дело в том, что мой платок уже у Соуэрби. Он попросил его еще в воскресенье, — с этими словами она вновь направилась вперед по тропинке.
По мере приближения к крыльцу Эммелайн ощущала все большее облегчение от того, что Конистан не последовал за нею. В последнее время всякий раз, как она оказывалась в непосредственной близости от него, у нее начиналось сердцебиение, притом настолько сильное, что она опасалась, как бы, в один прекрасный день он не спросил у нее, что это за странный звук.
Даже сейчас, укрывшись за дверями утренней столовой, она слышала, как громко бьется ее сердце, а почему — неизвестно. Единственной причиной могли быть настойчивые ухаживания Конистана. Он использовал целый арсенал трюков, чтобы разбить воздвигнутые ею оборонительные сооружения, и некоторые из его методов, — например, его манера стремительно кружить ее в вальсе по бальному залу, — оказывали сильнейшее воздействие на ее чувства.
Эммелайн торопливо поднялась к себе в спальню и, закрыв за собою дверь, в изнеможении прислонилась к ней спиной. Никогда раньше ей не приходилось следить за каждым своим словом и шагом. Она осторожно потерла руку. Сердце колотилось с прежней силой, больно ударяясь о ребра. Слава Богу, хоть эта боль проходит. «Господи, пусть она пройдет навсегда! Молю Тебя, не дай моим костям и суставам скрючиться, как у мамочки! Дай мне познать любовь!»
Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы подступают к векам. За последние несколько дней она потеряла счет минутам, когда ее одолевали те же предательские слезы: всякий раз, когда отцу случалось у нее на глазах погладить руку или щеку матери, или когда сама она в паре с виконтом отдавалась текучему и плавному ходу танца, или когда он вовлекал ее в приятный разговор о чем-нибудь — обо всем, ни о чем! До чего же отчаянно беззащитной она чувствовала себя перед ним! Это ощущение еще больше усугублялось при каждой возможности понаблюдать за ним, когда он полностью подчинял своей воле других, особенно самых молодых, необузданных и горячих участников состязаний, не давая им отвлекаться и заставляя заниматься заранее намеченным делом.
За прошедшие четыре дня Эммелайн поняла, что лучшая тактика для нее такова: постараться сохранить хотя бы видимость хладнокровия и равнодушия в общении с Конистаном. Только один раз, в прошлую субботу, она невольно раскрыла перед ним свои истинные чувства. Виконт выглядел таким смущенным, даже озабоченным! Ей казалось, что она не вынесет, если он начнет выражать ей свое сочувствие!
Но что же делать? Он пробыл здесь всего неделю, а ее сердце уже проявляет такую слабость, какой месяц назад она и вообразить не могла! Как же ей удержать его на расстоянии до конца турнира — еще долгих три недели! Да это просто немыслимо!
Только одно обстоятельство удерживало ее на прежних позициях: Конистан порою вел себя, как заносчивый грубиян, хотя его манеры и начали понемногу смягчаться. Неужели он когда-нибудь сможет действительно стать человеком? Эммелайн опустилась в ампирное кресло возле кровати и тяжело вздохнула. С момента своего приезда в Фэйрфеллз виконт — черт бы его побрал! — во многом проявил себя человеком достойным, на которого, правда, жизнь наложила жесткий отпечаток, раздражавший ее с самого начала. Она не сомневалась, что если бы он стал в Фэйрфеллз своим человеком, сам воздух ее родного дома смог бы со временем разрушить его жесткий панцирь и открыть миру таящиеся под ним сокровища ума и сердца.
Эммелайн смахнула слезу тыльной стороной ладони. Если всему этому суждено произойти в ближайшие три недели — что ей тогда делать? Оставалось лишь молить Бога, чтобы Конистан продолжал упорствовать в своем жестоком и бездушном вмешательстве в сердечные дела Дункана. Если же он когда-нибудь признает свою не правоту и переменит свои привычки, для нее это будет означать гибель! Нет, этого допустить никак нельзя!
Обратившись к сгоравшей от смущения Китти Мортон с просьбой подарить ему талисман для скачек, Конистан невольно вспомнил некоторые критические замечания Эммелайн, высказанные за последние несколько месяцев, и вынужден был признать их справедливость. Китти покраснела до корней волос, и его охватило незнакомое ему ранее чувство сострадания. Ему вдруг пришло в голову, что если бы подобный разговор происходил между ними несколько недель назад, он холодно и нетерпеливо потребовал бы у нее платок, не скрывая, что это нужно ей гораздо больше, чем ему самому. Но теперь Конистан почувствовал жалость к молоденькой девушке, вчерашней школьнице, которой пренебрегли все остальные участники скачки.
— Мисс Мортон! — воскликнул он, пересекая гостиную, в противоположном конце которой она сидела в кругу других дам. — Наконец-то я вас нашел! Где вы прятались все это время? Вы должны меня выручить, в вас моя единственная надежда! Честно говоря, я собирался заручиться вашим согласием еще в понедельник, но эти проклятые молокососы отняли у меня куда больше времени, чем я рассчитывал, и теперь мне остается лишь молить Бога, что еще не слишком поздно! Ради всего святого, скажите мне, что вы еще не отдали свой талисман кому-то другому!
— Сэр, — пролепетала она в ответ, — вы, должно быть, ошиблись… Вы хотите сказать… вы просите мой платок?
— Вот именно! — подтвердил Конистан. — Еще вчера, когда мы с вами танцевали кадриль, я собирался об этом попросить, но не успел и рта раскрыть, как Брант Девок увел вас у меня из-под носа!
Китти обвела глазами гостиную. Все дамы замерли в изумлении, словно не веря, что виконт Конистан мог обратиться за талисманом к какой-то там мисс Мортон. Она прикусила губу, а потом улыбнулась.
— Конечно, я отдам вам свой платок, — ответила Китти, овладев собой. Ее первоначальная застенчивость сменилась твердой решимостью извлечь все, что можно, из проявленного им внимания. — Но вам придется подождать, я должна сходить за ним в спальню.
С этими словами она поднялась со стула и величественным шагом вышла из комнаты, кивнув на ходу Джейн Тиндейл и Оливии Брэмптон, с изумлением глядевшим ей вслед.
Позже, когда каждая из дам напутствовала своего рыцаря перед началом скачки, Китти отвела Конистана в сторонку. Он заметил, что она дрожит.
— Я просто хотела, чтоб вы знали, — воскликнула она, глядя на него сияющим взглядом, — что я… это было так мило с вашей стороны — разыграть спектакль из-за моего платка! Вы просто не представляете, до чего Оливия Брэмптон любит позлорадствовать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Эти слова, казалось, заставили Эммелайн немного смягчиться.
— Верно, вы были заняты, — согласилась она. — И я хотела выразить вам свою глубокую признательность за ваши труды. Но дело в том, что мой платок уже у Соуэрби. Он попросил его еще в воскресенье, — с этими словами она вновь направилась вперед по тропинке.
По мере приближения к крыльцу Эммелайн ощущала все большее облегчение от того, что Конистан не последовал за нею. В последнее время всякий раз, как она оказывалась в непосредственной близости от него, у нее начиналось сердцебиение, притом настолько сильное, что она опасалась, как бы, в один прекрасный день он не спросил у нее, что это за странный звук.
Даже сейчас, укрывшись за дверями утренней столовой, она слышала, как громко бьется ее сердце, а почему — неизвестно. Единственной причиной могли быть настойчивые ухаживания Конистана. Он использовал целый арсенал трюков, чтобы разбить воздвигнутые ею оборонительные сооружения, и некоторые из его методов, — например, его манера стремительно кружить ее в вальсе по бальному залу, — оказывали сильнейшее воздействие на ее чувства.
Эммелайн торопливо поднялась к себе в спальню и, закрыв за собою дверь, в изнеможении прислонилась к ней спиной. Никогда раньше ей не приходилось следить за каждым своим словом и шагом. Она осторожно потерла руку. Сердце колотилось с прежней силой, больно ударяясь о ребра. Слава Богу, хоть эта боль проходит. «Господи, пусть она пройдет навсегда! Молю Тебя, не дай моим костям и суставам скрючиться, как у мамочки! Дай мне познать любовь!»
Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы подступают к векам. За последние несколько дней она потеряла счет минутам, когда ее одолевали те же предательские слезы: всякий раз, когда отцу случалось у нее на глазах погладить руку или щеку матери, или когда сама она в паре с виконтом отдавалась текучему и плавному ходу танца, или когда он вовлекал ее в приятный разговор о чем-нибудь — обо всем, ни о чем! До чего же отчаянно беззащитной она чувствовала себя перед ним! Это ощущение еще больше усугублялось при каждой возможности понаблюдать за ним, когда он полностью подчинял своей воле других, особенно самых молодых, необузданных и горячих участников состязаний, не давая им отвлекаться и заставляя заниматься заранее намеченным делом.
За прошедшие четыре дня Эммелайн поняла, что лучшая тактика для нее такова: постараться сохранить хотя бы видимость хладнокровия и равнодушия в общении с Конистаном. Только один раз, в прошлую субботу, она невольно раскрыла перед ним свои истинные чувства. Виконт выглядел таким смущенным, даже озабоченным! Ей казалось, что она не вынесет, если он начнет выражать ей свое сочувствие!
Но что же делать? Он пробыл здесь всего неделю, а ее сердце уже проявляет такую слабость, какой месяц назад она и вообразить не могла! Как же ей удержать его на расстоянии до конца турнира — еще долгих три недели! Да это просто немыслимо!
Только одно обстоятельство удерживало ее на прежних позициях: Конистан порою вел себя, как заносчивый грубиян, хотя его манеры и начали понемногу смягчаться. Неужели он когда-нибудь сможет действительно стать человеком? Эммелайн опустилась в ампирное кресло возле кровати и тяжело вздохнула. С момента своего приезда в Фэйрфеллз виконт — черт бы его побрал! — во многом проявил себя человеком достойным, на которого, правда, жизнь наложила жесткий отпечаток, раздражавший ее с самого начала. Она не сомневалась, что если бы он стал в Фэйрфеллз своим человеком, сам воздух ее родного дома смог бы со временем разрушить его жесткий панцирь и открыть миру таящиеся под ним сокровища ума и сердца.
Эммелайн смахнула слезу тыльной стороной ладони. Если всему этому суждено произойти в ближайшие три недели — что ей тогда делать? Оставалось лишь молить Бога, чтобы Конистан продолжал упорствовать в своем жестоком и бездушном вмешательстве в сердечные дела Дункана. Если же он когда-нибудь признает свою не правоту и переменит свои привычки, для нее это будет означать гибель! Нет, этого допустить никак нельзя!
Обратившись к сгоравшей от смущения Китти Мортон с просьбой подарить ему талисман для скачек, Конистан невольно вспомнил некоторые критические замечания Эммелайн, высказанные за последние несколько месяцев, и вынужден был признать их справедливость. Китти покраснела до корней волос, и его охватило незнакомое ему ранее чувство сострадания. Ему вдруг пришло в голову, что если бы подобный разговор происходил между ними несколько недель назад, он холодно и нетерпеливо потребовал бы у нее платок, не скрывая, что это нужно ей гораздо больше, чем ему самому. Но теперь Конистан почувствовал жалость к молоденькой девушке, вчерашней школьнице, которой пренебрегли все остальные участники скачки.
— Мисс Мортон! — воскликнул он, пересекая гостиную, в противоположном конце которой она сидела в кругу других дам. — Наконец-то я вас нашел! Где вы прятались все это время? Вы должны меня выручить, в вас моя единственная надежда! Честно говоря, я собирался заручиться вашим согласием еще в понедельник, но эти проклятые молокососы отняли у меня куда больше времени, чем я рассчитывал, и теперь мне остается лишь молить Бога, что еще не слишком поздно! Ради всего святого, скажите мне, что вы еще не отдали свой талисман кому-то другому!
— Сэр, — пролепетала она в ответ, — вы, должно быть, ошиблись… Вы хотите сказать… вы просите мой платок?
— Вот именно! — подтвердил Конистан. — Еще вчера, когда мы с вами танцевали кадриль, я собирался об этом попросить, но не успел и рта раскрыть, как Брант Девок увел вас у меня из-под носа!
Китти обвела глазами гостиную. Все дамы замерли в изумлении, словно не веря, что виконт Конистан мог обратиться за талисманом к какой-то там мисс Мортон. Она прикусила губу, а потом улыбнулась.
— Конечно, я отдам вам свой платок, — ответила Китти, овладев собой. Ее первоначальная застенчивость сменилась твердой решимостью извлечь все, что можно, из проявленного им внимания. — Но вам придется подождать, я должна сходить за ним в спальню.
С этими словами она поднялась со стула и величественным шагом вышла из комнаты, кивнув на ходу Джейн Тиндейл и Оливии Брэмптон, с изумлением глядевшим ей вслед.
Позже, когда каждая из дам напутствовала своего рыцаря перед началом скачки, Китти отвела Конистана в сторонку. Он заметил, что она дрожит.
— Я просто хотела, чтоб вы знали, — воскликнула она, глядя на него сияющим взглядом, — что я… это было так мило с вашей стороны — разыграть спектакль из-за моего платка! Вы просто не представляете, до чего Оливия Брэмптон любит позлорадствовать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82