Джеф едва мог поверить своим ушам. Он, уже потянулся было к ней, но Шелби — живая, изменчивая в своей безыскусности — мгновенно допила свою крохотную порцию хереса и снова принялась перебирать книги. Находки сопровождались восклицаниями, книги откладывались. Они беседовали о литературе, обменивались мнениями, пока тени не сгустились вокруг них в маленькой комнатке, Шелби вздрогнула и потянулась за бутылкой хереса, наполняя свою рюмку.
— Я думаю, нам нужно еще раз зайти к мистеру Мэнипении, и вас, наверное, утомила моя болтовня…
— Напротив, — перебил ее Джеф, пальцами слегка приподнимая ее подбородок. Он заметил, как румянец медленно заливает ее щеки, и острое, мгновенное желание пронзило его насквозь.
— Прежде чем мы уложим все это обратно, — застенчиво сказала она, — у меня есть предложение, это нечто вроде игры — в колледже мы обычно играли так по вечерам с подругами.
— Игра?
— Не могли бы вы выбрать ваше любимое стихотворение и прочитать мне отрывок? Это многое говорит о человеке.
Джеф не колебался. Он взял тоненький томик из тех, что горкой высились рядом с ней на коврике, и перелистал его.
— Не то чтобы оно было единственным, просто оно отражает мое теперешнее настроение.
— Тем лучше, — сказала она, перебираясь к нему поближе, так, чтобы их руки соприкасались. Счастье волной поднималось из самой глубины ее души. Может ли такое быть, чтобы она провела эти последние часы с человеком, который находил удовольствие в тех же, непонятных для других, вещах, что и она? Разумеется, все это слишком хорошо, для того чтобы быть правдой, но пока Шелби собиралась насладиться минутой.
— Какой это поэт?
Голос ее дрожал от нетерпения.
— Теннисон.
— Потрясающе! Подождите, я попробую угадать… «Лок-
сли Холл»? «Едоки лотоса»?
— Тихо, тихо, не спешите!
Его длинные пальцы, нашли наконец нужную страницу, и он стал читать — медленно, отчетливо — отрывки из большой поэмы «Улисс»:
Любая остановка иль конец — скучны,
Ржаветь — а не сиять на пользу, — как это
грустно,
Будто жизнь дана, чтобы дышать, — когда
и много жизней
Все было б мало, тут же — лишь одна,
Да и от той немного остается; но каждая
минута на счету…
И бледный дух, тоскующий, стремится
За знаньем — ускользающей звездой,
Стремясь непостижимое постигнуть.
Шелби закрыла глаза и шевелила губами, повторяя слова, когда Джеф дошел до тех строф, которые она особенно любила:
Вперед, друзья, еще не слишком поздно
За новым устремляться…
И искать, прикладывать все силы, находить
И не сдаваться.
Тишина — глубокая, полная — царила, пока Шелби не открыла глаза и не увидела, что он смотрит на нее так, что ее бросило сначала в жар, потом в холод. Грудь ее затрепетала, в ней что-то заныло и в сердце тоже.
— Вы прочитали чудесно.
— Херес делает вас чувствительной, ласково подтрунил он.
— Да.
— Ну что ж, теперь ваша очередь.
Улыбаясь, Шелби раскрыла крохотный томик, в ожидании лежавший у нее на коленях.
— Я выбрала рубаи Омара Хайяма в переводе Фицджеральда, — объявила она.
— Невероятно! Признаюсь, мне нравится эта игра. Это действительно позволяет многое понять.
— Я прочитаю только некоторые. — И она начала, выразительно, с чувством произнося каждое слово:
Спросил у чаши я, прильнув устами к ней:
— Куда ведет меня чреда ночей и дней?
Не отрывая уст, ответила мне чаша:
—Ах, больше в этот мир ты не вернешься. Пей!
Перевод О. Румера
Из глины чаша. Влагой разволнуй —
Услышишь лепет губ, не только струй!
Чей это прах? Целую край… и вздрогнул:
Почудилось, мне отдан поцелуй.
Перевод И. Творжевского
Когда голос ее замер, Джеф сказал тихо:
— Вы думаете, это о винопитии и вине? В четверостишиях Омара Хайяма много говорится о вине.
Шелби наклонилась ближе, пока не ощутила аромат его волос и кожи — смесь нежного, душистого мыла и тонкий, еле уловимый запах степной пыли и лошадей. Это была пьянящая, возбуждающая смесь.
— Я так и думала, пока была еще совсем юной и глупенькой. Теперь мне кажется, что он говорит о жизни. «Пить» означает «жить».
— А «поцелуй»?
Джеф и сам пришел в ужас от своего вопроса. Что это, может, тут что-нибудь было в воздухе?
— Я думаю, это означает… вот что.
Шелби обвила руками его шею и прыгнула к нему на колени.
— Я никогда раньше не вела себя так дерзко, — призналась она, когда он крепко сжал ее в своих объятиях. — Пожалуйста, не подумайте ничего плохого.
— Ну конечно, — пробормотал он глухо, и рот его коснулся ее губ, с нетерпением стремясь отведать их сладость, мучительно желая насытиться. Казалось, он желал Шелби с той первой минуты, когда увидел ее в салуне Парселла. Каким-то образом, несмотря на ее нелепый маскарадный костюм, он был пленен.
И вот теперь, думала Шелби, она полностью отдала себя во власть человека, которому должна была бы мстить всю свою жизнь. Вероятно, у нее совсем больше, не осталось гордости — только это жадное стремление теснее прижаться к человеку, который выманил у нее половину ранчо «Саншайн».
Поцелуй был восхитителен; обладая неуемным любопытством, Шелби, кончено, не раз целовалась с мальчишками в Дэдвуде, но ни один из них не шел ни в какое сравнение с Джефом. Рот его был горячий и твердый, искусный и требовательный. Тело его было гибкое и крепкое, волосы мягко вились, когда она проводила по ним пальцами, и он ласкал ее руками столь изящными, что они казались изваянными самим Микеланджело.
Волна ощущений так опьянила Шелби, что она, ошеломленная, была не в силах пошевелиться. Ее внутренний голос приказывал: «Ты не лишишься сознания, как какая-нибудь кисейная барышня! Отвечай же на его поцелуй!» Ощущение его рук на плечах, сквозь блузку и сорочку, не только возбуждало своей лаской, но и было обещанием тех наслаждений, которые Шелби могла себе только вообразить.
Джеф тоже был ошеломлен силой внезапно охватившей его страсти. В течение многих лет он просто проходил сквозь череду движений и ощущений, которые — когда-то острые, — казалось, поблекли со временем. Теперь, целуя щедрые, влекущие губы Шелби, вдыхая ее аромат и держа ее в своих объятиях, Джеф вдруг подумал: он забыл, что такое настоящая страсть. А это чувство было еще жарче, сильнее.
Что с ним происходит? Джеф смутно сознавал, что его пленяет нечто гораздо большее, чем внешняя красота Шелби. Она точно светилась изнутри, зажигая в нем ответную искру… Ради всего святого, не будь, таким слащаво-сентиментальным! — оборвал он себя. Он давно уже оставил какие-либо надежды на истинную любовь, и слишком крепка была броня цинизма, в которую он заковал себя, чтобы так сразу попасться на эту удочку. И все же одного поцелуя Шелби было достаточно, чтобы он задумался, не было ли в стихах поэтов какой-либо доли истины, в конце концов…
Он жаждал расстегнуть ее блузку, коснуться груди, снять юбку, перенести ее на постель, но это было немыслимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112