— Ваш покорный слуга, ваше величество, — склонил голову Иван, хотя внутри его все кричало, что не надо никаких душещипательных разговоров и теней минувшего.
— Не знаю, с чего и начать, — несколько смущенно произнесла Мария Федоровна. — Может, с дуэли или с вашей безрассудной игры с князем Голицыным? А может, с самого начала?
— Полагаю, — через силу ответил Иван, — удобнее с самого начала. Я узнал ваш голос, ваше величество, и хорошо помню даму под густой черной вуалью, к которой несколько раз меня привозили. Помню и последнюю нашу встречу после смерти моей матушки.
— Бедная Марта, — почти прошептала Мария Федоровна. — Она была хорошей матерью.
— Вы мне тогда тоже это сказали, — напомнил Иван.
— Да, сказала. — Она опять замолчала, потом с некоторым затруднением взглянула в его глаза. — Иван Федорович, ваша матушка рассказывала что-нибудь об обстоятельствах вашего рождения?
Иван вспыхнул и стремительно поднялся со стула. Мария Федоровна тут же замахала на него руками.
— Сидите, ради Бога! Я все поняла. Значит, все же рассказывала. Тогда не имеет смысла играть в кошки-мышки. — Она опечаленно вздохнула. — Ваша матушка, Марта Федерика Эрдман, рано осталась сиротой. Ее родители служили верой и правдой моим родителям в Монбельяре, после их смерти сестра прислала девочку ко мне. Мы жили то в Гатчине, то в Павловске, и я взяла ее на должность кофешенки. Юная, милая, смешливая, она так нас забавляла. Наша жизнь тогда была несколько. .. — она сделала небольшую паузу, — тягостной. Упокой Господь душу рабы твоей Екатерины.
Тауберг окаменел. «Не хочу ничего слышать!» — кричала его душа, но сам он молчал.
— Как это произошло — не знаю. Но Марта понесла от него.
— От кого? — каким-то бесцветным голосом отозвался Иван.
От мо… от Павла Петровича, — почти прошептала Мария Федоровна, и вдруг торопливо заговорила: — Не осуждайте его. Он обладал нравом мечтательным и пылким. Наследник огромной империи, он находился почти в изгнании и много пережил и перечувствовал, живой темперамент его жаждал деятельности и не находил себе простора и выхода. Он с ума сходил от всего этого. Мне на многое приходилось закрывать глаза — я любила его. А после его кончины мне вдвойне драгоценно все, что напоминает о нем.
Снова повисла тягостная тишина, и долгое время ни один из них не решался ее нарушить.
— Марта пришла ко мне в слезах и сказала, что беременна. Кроме меня, у нее никого здесь не было. Я нашла для нее подходящую партию — вашего отчима, человека пусть и не молодого, но спокойного и рассудительного, снабдила приданым, подарила усадебку в Москве. Как вы подросли, предоставила место в Московском Дворянском полку, да и за карьерой вашей старалась приглядывать…
— А… государь?
— От него мы скрыли и ее беременность, и ваше рождение. Мне трудно было со всем этим справиться, — тихо ответила Мария Федоровна, и в глазах ее задрожали непролитые слезы.
— Вы могли бы нас возненавидеть. И матушку, и меня, — глухо отозвался Иван.
— Не говорите так. Вы ни в чем не были виноваты. — Она помолчала. — Он тоже. Он был как большое дитя — выдумывал себе игры и очень серьезно играл в них, иногда, не со зла, ломая вместо игрушек судьбы людей…
Но вернемся к настоящему, Иван Федорович. Я знала вас тихим, вдумчивым мальчиком, — пока жива была Марта, она время от времени писала мне о вас. Сейчас вы стали серьезным, надежным мужчиной, и вдруг эти странные выходки — чужая жена, дуэль. Вы меня очень обеспокоили, хотя признаюсь, — она чуть улыбнулась, — чем-то вы напомнили мне его. Возможно, поэтому я решилась на беседу с вами. Уже без вуали. И, простите, но задам вопрос деликатного свойства. Что вас связывает с княгиней Голицыной?
— Я люблю ее, — с затруднением произнес Иван.
— Почему-то я так и предполагала, — удовлетворенно произнесла Мария Федоровна. — Очаровательная женщина. А каковы ее чувства?
— Полагаю, она отвечает мне взаимностью, — ответил Тауберг и почему-то вспомнил вчерашнюю сцену в спальне.
— Прекрасно. Лучше партии и я бы для вас не сыскала. К тому же она, кажется, свободна.
— Я не могу на ней жениться.
— Не можете? Почему?
Иван замялся, с трудом заставил себя посмотреть в недоумевающее лицо императрицы.
— Говорите же! — повысила голос Мария Федоровна.
— Мое происхождение… — презрительно дернув уголком губ, начал Тауберг.
— Замолчите! — перебила она его. — Не смейте говорить о себе в таком тоне! В ваших жилах течет императорская кровь! Неужели вы полагаете, что недостаточно хороши для княгини Голицыной? Друг мой, — уже мягче произнесла она, — конечно, я и сейчас не хотела бы, чтобы наш разговор вышел за стены этого кабинета. — Она твердо взглянула в лицо Тауберга, и Иван утвердительно кивнул в ответ на невысказанную просьбу. — Ни к чему эпатировать общество. Из нашей семьи только я, император Александр и вы знаем правду. Но вы можете рассказать о нашем разговоре княгине, ежели сочтете необходимым. Для нее это может оказаться важным.
— Скорее это важно для меня.
— Я понимаю. Гордиться обстоятельствами вашего рождения, возможно, трудно, но происхождение у вас самое что ни на есть отменное. Берите с благодарностью, что дает вам судьба. Не гневите Бога. И не тяните с венчанием, репутация княгини в глазах света уже достаточно скомпрометирована. Мой вам добрый совет, обручитесь на святках. — Она на секунду задумалась. — Новогодний бал в Зимнем — прекрасный повод показать, что императорская семья благосклонно отнесется к вашему будущему браку и будет покровительствовать ему. А после Крещения и свадьбу справите. Да, так и сделаем.
Вдовствующая императрица поднялась с кресел, встал и Иван. Он склонился перед ней. Мария Федоровна, чуть помедлив, опустила руку на его белокурую голову и поцеловала в макушку. Уже уходя, она обернулась к Таубергу.
— И перестаньте, друг мой, бодаться с князем Голицыным. Я переживаю за вас.
— Как прикажете, мадам, — покорно ответил Иван, снова склонившись в глубоком поклоне.
Когда Ромодановский через внутренние службы вывел его из дворца, к служебному подъезду, вздымая снежную пыль, подкатили сани с Волховским.
— Тевтон, садись ко мне, — окликнул он Тауберга.
Князь Ромодановский насмешливо приподнял брови и сказал:
— Ах, Борис Сергеевич, лихо вы берете на поворотах. Как бы не перевернуться.
— Колесо Фортуны, ваше сиятельство, на то и круглое: то вверх, то вниз, — весело отозвался Волховской. — А Господь либо выручит, либо выучит.
Когда Тауберг устроился рядом с другом, его била мелкая дрожь, зуб не попадал на зуб то ли от мороза, то ли от оглушающих откровений этого вечера. Борис с тревогой взглянул в потрясенное лицо Ивана.
— Что с тобой? Ты как будто не в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25