Более ста тридцати лет тому назад Арчибальд, граф Дуглас, получил титул герцога Туренского за то, что помог выгнать англичан из Франции, и много Дугласов было среди шотландских ветеранов, которые остались тогда во Франции вместе с ним.
Однако же немало воды утекло с тех пор и еще больше — с того времени, как король Роберт Брюс велел доброму сэру Джеймсу Дугласу отвезти его сердце в Святую Землю. На смену крестовым походам пришли династические игры. Ангус, старший в роду, после Флоддена воспользовался случаем и женился на Маргарет Тюдор, вдове шотландского короля Иакова IV и сестре короля Генриха VIII Английского. Этот брак практически во всех отношениях был далеко не идиллическим; от него родилась дочь Маргарет, которая уехала в Англию и вышла замуж за графа Леннокса; она являлась возможной претенденткой сразу на несколько тронов и не задумываясь ставила своего отца в ложное положение, требуя от него союза с англичанами как раз в такие моменты, когда он превосходящей силой бывал принужден доказывать свою преданность противной стороне.
Граф Ангус и его брат сэр Джордж пытались взять в свои руки контроль над покойным королем Иаковом V и теперешней маленькой королевой Марией, но несмотря на английские деньги, которые они широко использовали для подкупа и раздачи пенсий, у них ничего не вышло. Теперь Ангус уже постарел; остался один сэр Джордж, умный, ловкий и вкрадчивый. Денежные дела его шли неважно, но у него был сын, предназначенное которому наследство он держал в опеке и ради которого добивался все новых и новых почестей и наград. И было тут еще кое-что. В приносящих обильные плоды дебрях предательства и вероломства Джордж Дуглас и Лаймонд не раз сходились лицом к лицу. Из всех шотландцев при дворе, не считая Эрскина, один сэр Джордж по-настоящему хорошо знал Фрэнсиса Кроуфорда из Лаймонда.
Можно было и отступить. Робин Стюарт уже стоял внизу — он обернулся и вопросительно глядел на оллава. Странная улыбка мелькнула на смуглом лице секретаря, и он легко сбежал по ступенькам.
Там, внизу, атмосфера царила академическая — все были в сильном подпитии и резвились напропалую. Мишель Эриссон схватил их, когда они продирались сквозь густую толпу с кружками эля в руках: плечо Стюарта, затянутое в белый шелк, было пунцовым от кларета, а Тади Бой, оскальзываясь на замусоренном полу, цепляясь за какого-то человека, который вопил благим матом, был преисполнен ликования.
— Ах, Боже мой, вот где О'Лайам-Роу оказался бы в родной стихии. Но, — быстро добавил он, увидев застывшее лицо Стюарта, — как бы мы решились привести его сюда, такого неуклюжего увальня: ведь его бы нашли в очередном издании Сервета 14), расплющенным и переплетенным в двенадцатую долю листа.
Мишель Эриссон широко улыбнулся и подмигнул лучнику:
— Где вы учились, мастер оллав? Знаете ли вы латынь?
— Это вы спрашиваете у ирландца? Дышу ли я? — сказал Тади Бой и склонился над свеженабранными страницами. — О, этот вот был жалкий дурак, и слова вылетали из него, как грязь из-под задних лап шелудивого пса…
То, кто и где до него ставил переносные печатные станки, не интересовало Мишеля Эриссона, который весело и без оглядки на власти широко пользовался ими, но открытое нападение на какого-либо из авторов приводило его в состояние нирваны. Они с оллавом углубились в предмет и принялись чесать языками, а Робин Стюарт стоял рядом, полный гордости обладателя и снедаемый черной завистью. Наконец он прервал их беседу:
— Да у тебя нынче полный подвал. Как же, ради всего святого, умудряешься ты работать в такой толчее?
— Они пришли позабавиться. Сегодня привозят бумагу.
Такого легкомыслия Стюарт снести не мог. Он поднял кустистую бровь:
— Совсем обнаглел, а? Забираешь бумагу сегодня, когда король стоит у ворот и весь город кишит солдатами, как муравейник муравьями?
— Почему бы и нет? Все подумают, что это — очередная заплата на Арку Пегаса 15).
Возможно, он и был прав. Бумажная фабрика располагалась за двадцать миль отсюда, и все, как всегда, было продумано до мелочей. Повозка приезжала в Руан, груженная мрамором или глиной, новой литейной печью, углем или дровами, а под двойным дном лежали дести, готовые проскользнуть через решетку и отправиться прямо в подвал, в то время как повозку совершенно невинно и открыто разгружали во внутреннем дворе. В подвале же везде были устроены тайники: в пьедестале большой статуи, каркас которой торчал, как ребра болотного чудища; в полу; на дне ямы, где вымешивалась глина. Стюарт подумал, что не мешало бы отвести Тади Боя домой.
Но Тади Бой исчез. Вместо него рядом оказался высокий человек в красивом синем наряде.
— Привет, Стюарт. Кто твой дородный приятель?
Это был сэр Джордж Дуглас, и Стюарт повел себя, как обычно.
— Не сказал бы, что он мне приятель. Это Баллах, один из ирландцев, с которыми я нянчусь с самого четверга.
— Присматривай за ним. Он там с Абернаси. Он по-английски говорит?
— О да, он говорит на всех языках, и одинаково прилично: и на ирландском, и на ирландско-французском, и на ирландско-латинском, если только не храпит, нажравшись, как свинья. Одно хорошо: он не питает иллюзий насчет своего хозяина. В четверг они уезжают.
Это оказалось новостью для сэра Джорджа.
— Ах, уезжают? — сказал он и моментально потерял интерес и к дальнейшим расспросам, и к причинам, их вызвавшим. Он отошел, а Стюарт поспешил туда, где обычно сидел на корточках индиец Абернаси с головой, обмотанной тюрбаном, и узким, длинным, как у борзой, лицом.
Стюарт нашел индийца в обычном месте, и Тади Бой Баллах сидел перед ним, уже изрядно хмельной. На штанах Тади виднелись пунцовые пятна, а его ленивый взгляд был устремлен на Абернаси, длинные, смуглые пальцы которого сжимали нож. На индийце были широкие одежды, чистые, накрахмаленные, с ярким набивным рисунком, а тюрбан украшен драгоценными камнями. С дощечки грушевого дерева, зажатой в его левой руке, скользили стружки, завиваясь на свету нежной спиралью.
— Резьба по дереву. Он сам не свой до резных картинок, — иронически изрек Стюарт, склоняясь над правым плечом Тади. — Эриссон однажды увидел, как он вырезает, и попросил его сделать пару клише для станка. Просто поражаешься, до чего умелыми бывают эти дикари. Смотришь и думаешь, что у него и мысли-то в голове ни единой не промелькнет — разве что перерезать тебе глотку глубокой ночью да стащить твои пуговицы. Вот погляди, какое у него лицо. Абернаси!
Резчик поднял голову. Под тонкой тканью тюрбана его лицо казалось маленьким и сморщенным, как орех. Он не был еще стар, но за долгие годы солнце Индии так иссушило его кожу, что она стала похожа на сброшенную оболочку змеи; нос был крючковатый и грубый;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Однако же немало воды утекло с тех пор и еще больше — с того времени, как король Роберт Брюс велел доброму сэру Джеймсу Дугласу отвезти его сердце в Святую Землю. На смену крестовым походам пришли династические игры. Ангус, старший в роду, после Флоддена воспользовался случаем и женился на Маргарет Тюдор, вдове шотландского короля Иакова IV и сестре короля Генриха VIII Английского. Этот брак практически во всех отношениях был далеко не идиллическим; от него родилась дочь Маргарет, которая уехала в Англию и вышла замуж за графа Леннокса; она являлась возможной претенденткой сразу на несколько тронов и не задумываясь ставила своего отца в ложное положение, требуя от него союза с англичанами как раз в такие моменты, когда он превосходящей силой бывал принужден доказывать свою преданность противной стороне.
Граф Ангус и его брат сэр Джордж пытались взять в свои руки контроль над покойным королем Иаковом V и теперешней маленькой королевой Марией, но несмотря на английские деньги, которые они широко использовали для подкупа и раздачи пенсий, у них ничего не вышло. Теперь Ангус уже постарел; остался один сэр Джордж, умный, ловкий и вкрадчивый. Денежные дела его шли неважно, но у него был сын, предназначенное которому наследство он держал в опеке и ради которого добивался все новых и новых почестей и наград. И было тут еще кое-что. В приносящих обильные плоды дебрях предательства и вероломства Джордж Дуглас и Лаймонд не раз сходились лицом к лицу. Из всех шотландцев при дворе, не считая Эрскина, один сэр Джордж по-настоящему хорошо знал Фрэнсиса Кроуфорда из Лаймонда.
Можно было и отступить. Робин Стюарт уже стоял внизу — он обернулся и вопросительно глядел на оллава. Странная улыбка мелькнула на смуглом лице секретаря, и он легко сбежал по ступенькам.
Там, внизу, атмосфера царила академическая — все были в сильном подпитии и резвились напропалую. Мишель Эриссон схватил их, когда они продирались сквозь густую толпу с кружками эля в руках: плечо Стюарта, затянутое в белый шелк, было пунцовым от кларета, а Тади Бой, оскальзываясь на замусоренном полу, цепляясь за какого-то человека, который вопил благим матом, был преисполнен ликования.
— Ах, Боже мой, вот где О'Лайам-Роу оказался бы в родной стихии. Но, — быстро добавил он, увидев застывшее лицо Стюарта, — как бы мы решились привести его сюда, такого неуклюжего увальня: ведь его бы нашли в очередном издании Сервета 14), расплющенным и переплетенным в двенадцатую долю листа.
Мишель Эриссон широко улыбнулся и подмигнул лучнику:
— Где вы учились, мастер оллав? Знаете ли вы латынь?
— Это вы спрашиваете у ирландца? Дышу ли я? — сказал Тади Бой и склонился над свеженабранными страницами. — О, этот вот был жалкий дурак, и слова вылетали из него, как грязь из-под задних лап шелудивого пса…
То, кто и где до него ставил переносные печатные станки, не интересовало Мишеля Эриссона, который весело и без оглядки на власти широко пользовался ими, но открытое нападение на какого-либо из авторов приводило его в состояние нирваны. Они с оллавом углубились в предмет и принялись чесать языками, а Робин Стюарт стоял рядом, полный гордости обладателя и снедаемый черной завистью. Наконец он прервал их беседу:
— Да у тебя нынче полный подвал. Как же, ради всего святого, умудряешься ты работать в такой толчее?
— Они пришли позабавиться. Сегодня привозят бумагу.
Такого легкомыслия Стюарт снести не мог. Он поднял кустистую бровь:
— Совсем обнаглел, а? Забираешь бумагу сегодня, когда король стоит у ворот и весь город кишит солдатами, как муравейник муравьями?
— Почему бы и нет? Все подумают, что это — очередная заплата на Арку Пегаса 15).
Возможно, он и был прав. Бумажная фабрика располагалась за двадцать миль отсюда, и все, как всегда, было продумано до мелочей. Повозка приезжала в Руан, груженная мрамором или глиной, новой литейной печью, углем или дровами, а под двойным дном лежали дести, готовые проскользнуть через решетку и отправиться прямо в подвал, в то время как повозку совершенно невинно и открыто разгружали во внутреннем дворе. В подвале же везде были устроены тайники: в пьедестале большой статуи, каркас которой торчал, как ребра болотного чудища; в полу; на дне ямы, где вымешивалась глина. Стюарт подумал, что не мешало бы отвести Тади Боя домой.
Но Тади Бой исчез. Вместо него рядом оказался высокий человек в красивом синем наряде.
— Привет, Стюарт. Кто твой дородный приятель?
Это был сэр Джордж Дуглас, и Стюарт повел себя, как обычно.
— Не сказал бы, что он мне приятель. Это Баллах, один из ирландцев, с которыми я нянчусь с самого четверга.
— Присматривай за ним. Он там с Абернаси. Он по-английски говорит?
— О да, он говорит на всех языках, и одинаково прилично: и на ирландском, и на ирландско-французском, и на ирландско-латинском, если только не храпит, нажравшись, как свинья. Одно хорошо: он не питает иллюзий насчет своего хозяина. В четверг они уезжают.
Это оказалось новостью для сэра Джорджа.
— Ах, уезжают? — сказал он и моментально потерял интерес и к дальнейшим расспросам, и к причинам, их вызвавшим. Он отошел, а Стюарт поспешил туда, где обычно сидел на корточках индиец Абернаси с головой, обмотанной тюрбаном, и узким, длинным, как у борзой, лицом.
Стюарт нашел индийца в обычном месте, и Тади Бой Баллах сидел перед ним, уже изрядно хмельной. На штанах Тади виднелись пунцовые пятна, а его ленивый взгляд был устремлен на Абернаси, длинные, смуглые пальцы которого сжимали нож. На индийце были широкие одежды, чистые, накрахмаленные, с ярким набивным рисунком, а тюрбан украшен драгоценными камнями. С дощечки грушевого дерева, зажатой в его левой руке, скользили стружки, завиваясь на свету нежной спиралью.
— Резьба по дереву. Он сам не свой до резных картинок, — иронически изрек Стюарт, склоняясь над правым плечом Тади. — Эриссон однажды увидел, как он вырезает, и попросил его сделать пару клише для станка. Просто поражаешься, до чего умелыми бывают эти дикари. Смотришь и думаешь, что у него и мысли-то в голове ни единой не промелькнет — разве что перерезать тебе глотку глубокой ночью да стащить твои пуговицы. Вот погляди, какое у него лицо. Абернаси!
Резчик поднял голову. Под тонкой тканью тюрбана его лицо казалось маленьким и сморщенным, как орех. Он не был еще стар, но за долгие годы солнце Индии так иссушило его кожу, что она стала похожа на сброшенную оболочку змеи; нос был крючковатый и грубый;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79