Шестым чувством придворного угадав дилемму между обязанностями короля и его склонностями, принц Конде всеми силами старался потакать вторым, а следовательно, не пытаясь даже притвориться любезным, беспрестанно демонстрировал Тади Бою Баллаху свою круглую, расшитую драгоценными камнями спину.
Тади Бою было все равно. Он сидел на своем конце стола нахохлившись, как черный дрозд в холода, и уписывал за обе щеки.
В этот вечер подавали девять перемен блюд, украшенных перьями и лентами. Под нескончаемые звуки фанфар красивые пажи в серебристых одеждах разносили еду. Зажав нож в руке и уткнувшись в тарелку, Тади Бой бормотал время от времени:
— Вот уж чудеса так чудеса. Один раз прогудели — явилась ветчина, два раза — каплуны, а как прогудят три раза — что, на пажей кидаться?
Луи Конде, оживленно болтавший с соседкой, лишь на мгновение запнулся. Он сидел достаточно далеко от королевского стола и мог позволить себе немножко посплетничать: философические диалоги с Маргаритой Французской хороши в свое время и в своем месте, но здесь, с принцессой, можно и расслабиться. Они уже обсудили, как на последней ярмарке в Сен-Жермене бойко шли пояса невинности, удвоившие доходы скобяных дел мастера, которому, впрочем, вскорости пришлось бежать, спасаясь от гнева придворных кавалеров; и теперь перешли к треугольнику между Эстутвилем, его любовницей и молодой вдовой президента Руанского парламента — несколько лет тому назад история эта наделала много шуму и теперь еще вспоминалась.
Всплыло и средство для окраски волос в каштановый цвет, вызвав буйные взрывы смеха, — иные смеялись визгливо: гостей не фаз уже обносили крепким венгерским вином. Сопровождая мелодию лютниста, на галерее звучали слаженные аккорды различных духовых и ударных. В короткую минуту затишья послышался нежный голосок принцессы Ла Рош-сюр-Йон:
— А что слышно о нашем дорогом коннетабле и о леди Флеминг?
— Полагаю, ничего такого, что можно было бы повторить за столом, — ответил принц Конде, подавая ей печатный пряник. — Вспомните, кто сидит слева от меня.
Принцесса заглянула через плечо Конде — ее серебристый парик был тщательно уложен, покрыт вуалью и перевит драгоценностями; длинный тугой корсаж шуршал шелками и сиял самоцветами.
— Ирландец? Да жив ли он еще?
Принц не удосужился обернуться и не озаботился понизить голос:
— Vivit, et est vitae nescius ipse suae .
Принцесса знала латынь ровно настолько, чтобы понять презрительный смысл фразы. Она расхохоталась. Среди завывания музыки и громких разговоров, не переставая грызть засахаренный миндаль, оллав миролюбиво прогудел себе под нос:
— De una mula que haze hm, у de un hijo que habla latin, liberanos, Domine!
Принц Конде резко развернулся. Тади Бой поспешно проглотил орешки и спросил:
— Скажите-ка: вон тот, в черно-белом костюме у верхнего края стола — королевский шут?
Наступило короткое молчание. Ленивый взгляд принца упал на пухленького оллава, скользнул с покрытых грязью рук на нечищенные сапоги.
— Да, это господин Бруске. Давайте я приглашу его сюда, — сказал он мягко и заговорил с пажом. Глаза его, как и глаза принцессы, были огромными, пустыми, без всякого выражения. Чуть поодаль, ближе к верхнему краю стола, кавалер с улыбкой коснулся веером руки дамы.
Подали последнюю перемену. Еще немного — и начнут убирать со столов. Тем временем музыканты уступили место акробатам. Те высыпали на ковер, подпрыгивая и ходя колесом, и заняли исходную позицию: прыгуны перед помостом, где сидел король, а жонглеры на другом конце залы. Королевский шут Бруске, не даром евший свой хлеб, покинул место во главе стола и жестом человека, которому дозволяется многое, обнял за плечи Конде и ирландца.
— Добро пожаловать, мастер оллав, привыкший к королевским замкам Ирландии. Может ли этот нищий французский двор соперничать с ними в великолепии?
Ирландец задумался, не переставая жевать.
— Ну что ж: у нас дома не только дураки поддерживают беседу за столом.
Не успел Бруске ответить, как Конде повернул к оллаву свое смуглое накрашенное лицо:
— Вы будете нас учить тому, что должны делать придворные?
Тади Бой смиренно склонил голову:
— Нет, я бы предоставил это госпоже принцессе.
Бруске уже приготовил фразу и бросился в бой, а принцесса и Конде обменялись изумленными взглядами.
— Придворный, сударь, — это как чеснок: он наделяет своего повелителя собственным вкусом и остротой.
Тади Бой облизал пальцы и брезгливо вытер их о рукава своей мантии.
— Да что вы говорите. А я бы скорей сравнил его с хирургом, господин Бруске: он соединяет расчлененное, разрезает то, что неправильно срослось, и удаляет излишнее.
— И что же, сударь, — вкрадчиво осведомился шут, — считается излишним в Ирландии?
— А я разве говорил, что в Ирландии вообще нужны придворные? — удивился Тади.
Глаза Конде вспыхнули, но королевский шут, весь побагровев, вновь опередил его:
— Мы ведь забыли. Если вы смогли управиться с одним слоном, значит, можете управиться с ними всеми. — Внезапно он понизил голос — с верхнего конца стола явился паж и попросил тишины для акробатов. Во всех концах залы голоса и смех стихли до сочного, мягкого гула.
Громкая икота разнесла тишину в клочки, как стрела — золоченую мишень.
Тади Бой извинился и продолжал:
— Странные вещи вы говорите. Принцы в Ирландии на слонов не похожи — им не приходится носить свои замки на спине. — Тут он бросил быстрый, оценивающий взгляд на сверкающие шелка принца Конде. — А еще у нас говорят: хоть дурак и живет рядом с умными, ничего ему в их премудрости не понять — ведь ложка-то не ощущает вкуса, когда ее окунают в суп. — Тут он закашлялся, но не смог подавить очередного приступа неудержимой, раздирающей икоты.
Конде сказал мягко, опережая на этот раз шута Бруске:
— У ложки есть свои радости. Например, она моется трижды в день.
В их разговор уже вслушивались человек шесть — а приступы икоты не унимались, наоборот, становились чаще.
— Нет, в Ирландии не так, — сказал Тади Бой, подняв невинные синие глаза, чувствуя себя вполне непринужденно — от шапки спутанных черных волос до тонких, красивых, покрытых грязью рук. — У нас замачивают в воде не дворян, а фасоль, чтобы она набухла и стала мягче… Но что ж мне все-таки делать с этой икотой? Может, у вас найдется чашка, чтобы покончить с нею?
— Что? — Принц Конде, помимо воли вовлеченный в этот необычный диспут, на мгновение растерялся.
Ирландец еще раз громко икнул, будто выстрелил из пистолета: на него уже стали оборачиваться. Вдали, у королевского кресла, беспокойно зашевелился лорд д'Обиньи. Акробаты прыгали, казалось, смирившись со своей судьбой.
Весь сверкая алмазами, Конде поднял свой серебряный кубок и подал его страдальцу, чье лицо опять исказилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Тади Бою было все равно. Он сидел на своем конце стола нахохлившись, как черный дрозд в холода, и уписывал за обе щеки.
В этот вечер подавали девять перемен блюд, украшенных перьями и лентами. Под нескончаемые звуки фанфар красивые пажи в серебристых одеждах разносили еду. Зажав нож в руке и уткнувшись в тарелку, Тади Бой бормотал время от времени:
— Вот уж чудеса так чудеса. Один раз прогудели — явилась ветчина, два раза — каплуны, а как прогудят три раза — что, на пажей кидаться?
Луи Конде, оживленно болтавший с соседкой, лишь на мгновение запнулся. Он сидел достаточно далеко от королевского стола и мог позволить себе немножко посплетничать: философические диалоги с Маргаритой Французской хороши в свое время и в своем месте, но здесь, с принцессой, можно и расслабиться. Они уже обсудили, как на последней ярмарке в Сен-Жермене бойко шли пояса невинности, удвоившие доходы скобяных дел мастера, которому, впрочем, вскорости пришлось бежать, спасаясь от гнева придворных кавалеров; и теперь перешли к треугольнику между Эстутвилем, его любовницей и молодой вдовой президента Руанского парламента — несколько лет тому назад история эта наделала много шуму и теперь еще вспоминалась.
Всплыло и средство для окраски волос в каштановый цвет, вызвав буйные взрывы смеха, — иные смеялись визгливо: гостей не фаз уже обносили крепким венгерским вином. Сопровождая мелодию лютниста, на галерее звучали слаженные аккорды различных духовых и ударных. В короткую минуту затишья послышался нежный голосок принцессы Ла Рош-сюр-Йон:
— А что слышно о нашем дорогом коннетабле и о леди Флеминг?
— Полагаю, ничего такого, что можно было бы повторить за столом, — ответил принц Конде, подавая ей печатный пряник. — Вспомните, кто сидит слева от меня.
Принцесса заглянула через плечо Конде — ее серебристый парик был тщательно уложен, покрыт вуалью и перевит драгоценностями; длинный тугой корсаж шуршал шелками и сиял самоцветами.
— Ирландец? Да жив ли он еще?
Принц не удосужился обернуться и не озаботился понизить голос:
— Vivit, et est vitae nescius ipse suae .
Принцесса знала латынь ровно настолько, чтобы понять презрительный смысл фразы. Она расхохоталась. Среди завывания музыки и громких разговоров, не переставая грызть засахаренный миндаль, оллав миролюбиво прогудел себе под нос:
— De una mula que haze hm, у de un hijo que habla latin, liberanos, Domine!
Принц Конде резко развернулся. Тади Бой поспешно проглотил орешки и спросил:
— Скажите-ка: вон тот, в черно-белом костюме у верхнего края стола — королевский шут?
Наступило короткое молчание. Ленивый взгляд принца упал на пухленького оллава, скользнул с покрытых грязью рук на нечищенные сапоги.
— Да, это господин Бруске. Давайте я приглашу его сюда, — сказал он мягко и заговорил с пажом. Глаза его, как и глаза принцессы, были огромными, пустыми, без всякого выражения. Чуть поодаль, ближе к верхнему краю стола, кавалер с улыбкой коснулся веером руки дамы.
Подали последнюю перемену. Еще немного — и начнут убирать со столов. Тем временем музыканты уступили место акробатам. Те высыпали на ковер, подпрыгивая и ходя колесом, и заняли исходную позицию: прыгуны перед помостом, где сидел король, а жонглеры на другом конце залы. Королевский шут Бруске, не даром евший свой хлеб, покинул место во главе стола и жестом человека, которому дозволяется многое, обнял за плечи Конде и ирландца.
— Добро пожаловать, мастер оллав, привыкший к королевским замкам Ирландии. Может ли этот нищий французский двор соперничать с ними в великолепии?
Ирландец задумался, не переставая жевать.
— Ну что ж: у нас дома не только дураки поддерживают беседу за столом.
Не успел Бруске ответить, как Конде повернул к оллаву свое смуглое накрашенное лицо:
— Вы будете нас учить тому, что должны делать придворные?
Тади Бой смиренно склонил голову:
— Нет, я бы предоставил это госпоже принцессе.
Бруске уже приготовил фразу и бросился в бой, а принцесса и Конде обменялись изумленными взглядами.
— Придворный, сударь, — это как чеснок: он наделяет своего повелителя собственным вкусом и остротой.
Тади Бой облизал пальцы и брезгливо вытер их о рукава своей мантии.
— Да что вы говорите. А я бы скорей сравнил его с хирургом, господин Бруске: он соединяет расчлененное, разрезает то, что неправильно срослось, и удаляет излишнее.
— И что же, сударь, — вкрадчиво осведомился шут, — считается излишним в Ирландии?
— А я разве говорил, что в Ирландии вообще нужны придворные? — удивился Тади.
Глаза Конде вспыхнули, но королевский шут, весь побагровев, вновь опередил его:
— Мы ведь забыли. Если вы смогли управиться с одним слоном, значит, можете управиться с ними всеми. — Внезапно он понизил голос — с верхнего конца стола явился паж и попросил тишины для акробатов. Во всех концах залы голоса и смех стихли до сочного, мягкого гула.
Громкая икота разнесла тишину в клочки, как стрела — золоченую мишень.
Тади Бой извинился и продолжал:
— Странные вещи вы говорите. Принцы в Ирландии на слонов не похожи — им не приходится носить свои замки на спине. — Тут он бросил быстрый, оценивающий взгляд на сверкающие шелка принца Конде. — А еще у нас говорят: хоть дурак и живет рядом с умными, ничего ему в их премудрости не понять — ведь ложка-то не ощущает вкуса, когда ее окунают в суп. — Тут он закашлялся, но не смог подавить очередного приступа неудержимой, раздирающей икоты.
Конде сказал мягко, опережая на этот раз шута Бруске:
— У ложки есть свои радости. Например, она моется трижды в день.
В их разговор уже вслушивались человек шесть — а приступы икоты не унимались, наоборот, становились чаще.
— Нет, в Ирландии не так, — сказал Тади Бой, подняв невинные синие глаза, чувствуя себя вполне непринужденно — от шапки спутанных черных волос до тонких, красивых, покрытых грязью рук. — У нас замачивают в воде не дворян, а фасоль, чтобы она набухла и стала мягче… Но что ж мне все-таки делать с этой икотой? Может, у вас найдется чашка, чтобы покончить с нею?
— Что? — Принц Конде, помимо воли вовлеченный в этот необычный диспут, на мгновение растерялся.
Ирландец еще раз громко икнул, будто выстрелил из пистолета: на него уже стали оборачиваться. Вдали, у королевского кресла, беспокойно зашевелился лорд д'Обиньи. Акробаты прыгали, казалось, смирившись со своей судьбой.
Весь сверкая алмазами, Конде поднял свой серебряный кубок и подал его страдальцу, чье лицо опять исказилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79