На лице сэра Вильямса заиграла отвратительная радостная улыбка.
Позвав лакея и отдав ему приказание ухаживать за О'Пенни, Рокамболь ушел.
Сев в экипаж, он сказал кучеру: «Домой!»
Экипаж быстро помчался в Вернельскую улицу.
Швейцар подал ему письмо. Маркиз с важностью открыл его и прочел:
«Герцог и герцогиня де Салландрера покорнейше просят маркиза Альберта де Шамери сделать им честь пожаловать к ним на обед в будущую среду».
На другой день около десяти часов маркиз отправился к сэру Вильямсу и уже застал там доктора, который осматривал его с большим вниманием.
— Теперь я не сомневаюсь, — сказал он Рокамболю, уводя его в другую комнату, — что уничтожу татуировку, но опасаюсь, что пациент ослепнет.
— Ах, черт возьми! — пробормотал Рокамболь и, оставив доктора, пошел к сэру Вильямсу.
— Ты умеешь еще писать? — спросил он, подавая чернила и перо.
Сэр Вильямс взял перо и трепетной рукой написал: «Я помню все и жажду отомстить за себя».
— Отлично! Но так как ты можешь потерять остатки зрения, то попробуй написать, закрыв глаза рукой.
Сэр Вильямс отвернул голову и написал:
«Будь я совсем слепой, я узнаю своих врагов по одному прикосновению к ним».
— Браво, сэр Вильямс!
И Рокамболь возвратился к доктору.
— Можете его лечить, — сказал он, — глаза ему не нужны.
Через месяц сэр Вильямс совершенно преобразился в европейца: татуировка была уничтожена, а ожоги, которыми было покрыто его лицо, придавали ему вид механика, обезображенного взрывом котла, или артиллериста, опаленного пушечным зарядом, но зато он поплатился последним своим глазом — он ослеп совершенно.
— Честное слово, — проговорил однажды Рокамболь в то время, как сэр Вильямс сидел развалившись в мягком кресле перед камином, — у тебя весьма почтенная физиономия, внушающая о тебе понятие как о пострадавшем герое. Я наговорил о тебе много разных разностей: ты убивал сотни тигров, ты спас целый экипаж от нападения пиратов, сипаи отрезали тебе язык, Индийская компания наградила тебя орденом… в глазах моей сестрицы Бланш де Шамери и ее жениха Фабьена ты человек, которому я обязан жизнью. Следовательно, ты отлично будешь поживать себе в отеле, если не откажешься давать мне советы.
Сэр Вильямс утвердительно кивнул головой.
— Так слушай хорошенько! Я расскажу тебе, что я делал в Париже с того дня, как явился оплакивать свою матушку, маркизу де Шамери. Сначала я усердно принялся горевать о потере своей матушки, так что сразу приобрел себе привязанность и уважение своей сестрицы Бланш и ее жениха; но чтобы внушить к себе уважение света, я вызвал на дуэль барона де Шамери-Шамеруа и положил его сильным ударом, хотя, как говорят, он поправился, но тогда все опасались за его жизнь… Я сделался героем дня. Свадьбу моей сестрицы Бланш мы отпраздновали через три месяца после смерти маркизы, т. е. шесть недель тому назад. Меня принимают везде с распростертыми объятиями, так, например, я запросто бываю у герцога де Салландрера, испанца, обладающего громадным состоянием и единственной дочерью. На этой дочери я хочу жениться. Старик де Салландрера состоит депутатом в Кортесе. Так как имя его должно угаснуть вместе с ним, , он решил просить у королевы позволения передать достоинство гранда и герцогский титул будущему мужу сеньориты Пепиты Долорес Концепчьоны… Хе, хе, хе, дядюшка, что ты скажешь, если через несколько времени я сделаюсь испанским грандом, герцогом де Салландрера.
Сэр Вильямс как-то странно улыбнулся.
— Сеньорита, кажется, уже влюблена в меня, мать тоже благоволит, только герцога я еще не успел победить, но мы найдем для этого какие-либо средства, не правда ли, дядюшка?
Сэр Вильямс утвердительно кивнул головой.
— У меня есть уже некоторые планы, — продолжал Рокамболь, — но о них после, а теперь поговорим лучше о тебе или, вернее, о твоих и отчасти моих врагах, о которых я успел собрать некоторые сведения и справки.
Сэр Вильямс пошевелился на своем кресле.
— Арман наслаждается безмятежным счастьем; Баккара сделалась графиней Артовой… Вражда твоя к графу де Кергацу тебя два раза уже погубила, на твоем месте я оставил бы его в покое и занялся бы единственно Баккара, кстати, она и мне мешает в видах на сеньориту Концепчьону.
Вечером того же дня сэра Вильямса перевезли в отель де Шамери.
Герцог де Салландрера жил в Вавилонской улице, в пышном отеле, рядом с отелем Сент-Люс, купленном виконтом Фабьеном д'Асмоллем.
Единственной дочери герцога, Копцепчьоне, было шестнадцать лет, но она так созрела под жарким солнцем Испании, что теперь ей можно дать двадцать три года.
Черные волосы, синие глаза, розовые губки, миниатюрные ножки и ручки и при этом необыкновенная стройность делали Копцепчьону тропическою красавицею.
Часто можно было ее видеть на скачках, в Шанзильи, управлявшею четверкой лошадей.
Однажды Рокамболь проезжал на великолепном жеребце около каскада; здесь он увидел амазонку верхом на белой, как снег, арабской лошади, которая, испугавшись чего-то, вдруг встала на дыбы. Амазонка боролась с ней с необыкновенной энергиею и ловкостью, но вдруг тоненькая английская уздечка оборвалась, и лошадь с бешенством понесла амазонку.
Рокамболь поскакал за ней, догнав ее, он мощною рукою схватил Концепчьону и снял ее с седла.
Она горячо благодарила своего избавителя, спросила о его имени, на что получила ответ:«Маркиз де Шамери».
Через неделю мнимый маркиз де Шамери получил приглашение на бал, даваемый герцогом де Салландрера.
Через две недели он у них обедал.
В три часа фаэтон маркиза въехал во двор отеля де Салландрера. Здесь он увидел стоящий у крыльца тильбюри, который сразу узнал.
— Черт возьми, — пробормотал Рокамболь, — мой соперник, дон Хозе, не зевает.
— Герцога и герцогини нет дома, — сказал встретивший его лакей, — но барышня у себя в мастерской.
Концепчьона была художницей.
Рокамболь последовал за лакеем в мастерскую, где Концепчьона сидела с кистью в руке.
В нескольких шагах от нее дон Хозе рассматривал картину.
Он вежливо раскланялся с Рокамболем и затем опять сел.
— Здравствуйте, — сказала художница, протягивая мнимому де Шамери руку, — будьте, пожалуйста, нашим судьей. Дон Хозе утверждает, что фламандская школа стоит выше испанской. Какое ваше мнение, маркиз?
— Я не могу теперь его высказать.
— Почему?
— Мы с доном Хозе были соперниками.
— Значит, я догадываюсь о вашем мнении; вы предпочитаете испанскую школу фламандской.
— Может быть.
— Может быть, — повторил — дон Хозе с дерзостью, — маркиз профан в живописи.
— Не больше вас, — сказала Концепчьона, засмеявшись, и затем села против маркиза.
Она весело начала рассказывать маркизу о неловкости дона Хозе как охотника, о невежестве его в лошадях и пр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32