— Я не верю этому, — заметил Фабьен, — и, во всяком случае, жалею Роллана, которого, наверно, убьет граф Артов, если узнает об этом.
При этих словах Фабьена дверь отворилась, и вошел Роллан де Клэ, спешивший поделиться со своими приятелями успехами в любви.
— Ты забываешь, — заметил ему Фабьен после того, как Роллан в подтверждение своих слов показал письмо, присланное ему утром, — что я дружен с графом Артовым и что я буду поставлен в очень неловкое положение, если его жена полюбила тебя.
Роллан де Клэ понурил голову.
— Смотри, не мистифицируют ли тебя, — заметил ласково Фабьен, — а ты, вероятно, уже успел повсюду разболтать о своих мнимых успехах.
Роллан побледнел.
В эту минуту дверь кабинета, где они сидели, отворилась И в него вошла виконтесса д'Асмолль, приглашая всех к обеду.
Роллан подал ей руку, и гнев этого человека утих перед лицом ангела.
Ровно в полночь Роллан был у заставы Звезды.
Шел мелкий и частый дождь. Ни один экипаж не проезжал по улице, ни один огонек не мелькал в окнах домов, стоявших редко между садами, образующими длинную улицу Пасси от юго-запада к северо-востоку,
— Черт побери! — подумал Роллан. — Пожалуй, Фабьен был прав, сказав мне, что меня мистифицируют.
Прошло десять минут… четверть часа… Дождь резал ему лицо.
Кругом него царствовало то же безмолвие.
Роллан уже начинал терять терпение, когда вдруг вдали, около леса, мелькнул огонек каретных фонарей.
Его сердце забилось; он пустил свою лошадь навстречу экипажу.
В нескольких шагах от него остановился крытый купе, с козел которого спрыгнул лакей.
— Не вы ли господин де Клэ? — спросил он.
— Я, — ответил Роллан.
Тогда лакей попросил его сойти с лошади и, посадив Роллана в купе, захлопнул дверцу и велел кучеру ехать. Лошади помчались крупною рысью.
— Графиня осторожна, — подумал тогда Роллан, — она не хочет, чтобы я знал, куда меня везут и где меня принимают.
Через четверть часа после этого карета остановилась, и лакей высадил его и на немецком языке предложил ему следовать за собой.
Роллан поднялся за своим проводником на крыльцо и, пройдя лестницу, вошел в первый этаж и остановился на пороге той самой комнаты, где находилась Ребекка — графиня Артова.
Комната, куда он вошел, была освещена только одной лампой под матовым абажуром.
Но как ни мало было освещение этой комнаты, а молодой человек все-таки мог приметить женщину, сидевшую в большом кресле у камина.
У нее была грустная улыбка, грустный взгляд и роскошные золотистые волосы графини Артовой, и сходство было так поразительно, что Роллан подбежал к ней, упал на колени и впился губами в протянутую ему маленькую ручку.
— О! — прошептал он. — Как вы благородны и добры, графиня!
Она безмолвно пожала ему руку, как бы под влиянием сильного волнения, затем приподнялась и сказала ему дрожащим голосом:
— Сядьте тут… подле меня.
Роллан был фат, болтливый хвастун, но он веровал в свои иллюзии и до такой степени был убежден, что любит графиню до безумия, что вся кровь прилила ему к сердцу, и прошло несколько Минут, прежде чем они смогли обменяться хоть одним словом.
Изучила ли мнимая графиня свою роль знатной барыни, или свобода обращения, живость ума и рассчитанная сдержанность бывают врожденными у некоторых женщин, вышедших из грязи на уровень хорошего общества, сменивших лохмотья на шелковые платья, нищету — на относительную роскошь. Вопрос этот трудно решить.
Как бы то ни было, но с той минуты, как Рокамболь сказал Ребекке: «Тебя зовут графиня Артова», — она так освоилась со своей новой ролью, что могла бы даже провести мужчину более опытного, чем Роллан де Клэ. Свидание их продолжалось около четверти часа, и, наконец, они расстались, условившись, что будут встречаться тогда, когда она будет иметь возможность и время.
— А теперь уезжайте, — сказала Ребекка, — до завтра!
— Где?
— Здесь.
— Как я попаду сюда?
— Вы найдете купе на том же месте, где он был и сегодня.
Затем она проводила его до дверей на лестницу.
— В моем сердце рай! — прошептал молодой человек, выходя на улицу.
Роллан де Клэ любил метафоры.
На другой день после того, как Роллан был на свидании у Ребекки, во двор отеля графа Артова въехала почтовая карета, из которой вышла настоящая графиня Артова.
Случай, казалось, благоприятствовал темным замыслам Рокамболя, так как графиня приехала действительно двумя днями ранее своего мужа.
Целых два года путешествовала она и совершенно преобразилась.
Баккара уже не существовала.
Ее везде ждали с нетерпением и везде встречали радушно.
Графиня приехала ровно в пять часов. Вся прислуга ее стояла на дворе и почтительно приветствовала свою госпожу.
Она прошла прямо в кабинет своего мужа и занялась рассматриванием полученной, в ее отсутствие, из Парижа корреспонденции второстепенной важности.
Внимание ее остановилось раньше всего на пригласительном билете с черною каемкой.
Этот билет извещал о смерти дона Хозе — жениха Концепчьоны де Салландрера, единственного человека, который мог препятствовать, по мнению Баккара, браку молодой сеньориты де Салландрера с герцогом де Шато-Мальи — протеже графа и графини Артовых.
Графиня задумалась, узнав о смерти дона Хозе. Затем она написала записку в три строчки и отдала ее лакею, приказав отправить ее немедленно к герцогу де Шато-Мальи. Эта записка была следующего содержания:
«Любезный герцог! Я два часа в Париже и жду вас к себе на чашку чаю. Мне необходимо переговорить с вами о многом.
Графиня Артова».
Отправив это письмо, Баккара написала еще несколько строчек своей сестре и, уведомив ее о своем приезде, просила ее приехать к ней вечером или на другой день поутру.
Едва окончила она это письмо, как ей доложили о приезде герцога де Шато-Мальи.
Герцог любил Концепчьону де Салландрера, и любил безнадежно, безропотно.
При жизни дона Хозе герцог получил отказ и держался с тех пор в отдалении, стараясь забыть ангельскую красоту Концепчьоны. Когда дон Хозе умер, то молодой герцог, повинуясь человеческому эгоизму, невольно порадовался его смерти и стал опять надеяться.
Но герцог де Салландрера уехал с семейством в Испанию хоронить дона Хозе, и Шато-Мальи не видал ни Концепчьоны, ни ее отца, как того требовали высшие приличия. Однако же в его душе мелькнул сладкий луч надежды, и он не смел признаться себе в нем, но все-таки надеялся.
И вдруг он получил записку от графини Артовой, и эта записка увеличила его надежду. Если графиня звала его к себе как можно скорее, то это значило, что она хотела сообщить ему что-нибудь особенно важное или желала говорить с ним о Концепчьоне.
Когда герцог вошел, графиня сидела в кабинете мужа перед столом, на котором лежала тетрадь, исписанная крупным мужским почерком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32