Она — итальянская шлюха, которая возбуждает своими танцами. Она — Саломея. Она всю жизнь живет в масках. И видела, как мужчины наблюдают за женщинами.
— Ваше высокопреосвященство. — Низко кланяясь, она постаралась нагнуться так, чтобы свободно наброшенные покрывала чуть отклонились вперед. — Каждой Саломее нужен палач. Иначе как я получу награду за мой танец — голову Иоанна Крестителя?
Она не столько увидела, сколько почувствовала реакцию Генриха на эти слова. Хакон не шевелился под пристальным взглядом немца, однако он был не из тех людей, кто может остаться незаметным. Саломея подпрыгнула, ударила в бубен у себя над головой и приняла вызывающую позу, привлекая все внимание к себе. Чуть прикрывшись рукой, она взглянула на телохранителя из-под накрашенных ресниц. И он остановил свой взгляд на ней.
— На самом деле он здесь, чтобы мне не забыли заплатить. — В ее голосе зазвучал венецианский уличный говорок. — Вы не поверите, как часто меня пытаются провести, после того как… позабавятся.
Она переменила позу — на этот раз так, чтобы обнажилась часть ляжки, и встряхнула бубном, уперев его себе в бедро.
— Поверю, душенька. — Теперь бархатный голос стал чуть хрипловатым. — Увы, в мире так много зла! А твой палач смотрит на… забавы?
Она поднесла полумесяц бубна к лицу и посмотрела поверх него, медленно моргая удивленно расширенными глазами.
— О нет! Гюнтер — воплощение скромности. Он ничего не слышит, ничего не говорит и ничего не видит. Конечно, если у клиента нет иных пожеланий. За определенную цену возможно все. Все, что угодно.
Она перешла на более утонченный говор, свойственный танцовщице, не забывая оставлять в речи нотки житейской умудренности. Опустив глаза, Бекк снова услышала кашель. Обутые в легкие туфли ноги отошли к камину.
— Возможно, позже. Вариации всегда меня занимают. — Чибо уселся, но Генрих остался стоять у двери. — А теперь не пора ли проверить, в состоянии ли Саломея заслужить награду?
Бекк посмотрела на архиепископа. Он подался чуть вперед. Лицо у него покрылось пятнами от скрытого жара, мясистые чувственные губы влажно полуоткрылись. Одну руку он протянул в сторону пустого кресла, положив ее на стол, стоявший между ними. Положив — и все-таки не совсем положив.
Внезапно Бекк поняла, почему его рука не достает до деревянной столешницы. Она двигалась по другой руке. Пальцы Чибо поглаживали отрубленную кисть Анны Болейн. Словно Анна присутствовала в этой комнате, словно архиепископ и королева касались друг друга в ожидании интимных развлечений. Бекк увидела, что Чибо желанен ее танец, но гораздо более сильным было его влечение к тому, что было — и в то же время чего не было рядом с ним.
Содрогнувшись, Бекк сделала несколько медленных шагов — и крошечные колокольчики зазвенели им в такт. Ее новообретенная отвага снова исчезла. Она чувствовала себя неловкой, неумелой, неспособной выполнить задуманное. Ее мысли были сосредоточены преимущественно на том, чтобы попасть в этот дом. Все изобреталось на ходу, и каждое решение и действие завлекало Бекк все дальше.
«Почему я здесь, в этой незнакомой комнате, почти голая? Чего я хотела добиться с помощью танца? Почему я не послушалась Хакона? Какой демон овладел мною?»
Она снова содрогнулась под аккомпанемент нежного перезвона. И ответ пришел к ней в виде имени.
«Жан. Я здесь ради Жана».
Они видели, что Франчетто ушел в сопровождении десяти своих людей. Это означало, что в доме осталось еще двадцать человек. При таком распределении сил у них не будет времени на поиски. Ей нужно сделать так, чтобы они отвели ее к Жану. Или привели Жана к ней.
При мысли о том, что ее возлюбленный лежит истерзанный так близко от нее, ее страх сменился гневом.
«Ярость и любовь. Сила, которую надо использовать для чего-то иного. Может быть, для танца».
Он начался с легкого постукивания ножек, звона колокольчиков, похожих на зов. Эхом откликнулся инструмент, который она держала в руке, звон металла на деревянной раме. Одна рука стремительно вскинулась над головой навстречу другой, резкий удар по кожаному полумесяцу. А потом застучали пальцы, напомнив звук ливня, барабанящего по крытой дранкой крыше, и руки начали опускаться, миновав закрытое покрывалом лицо, задержавшись у груди, заволновались у живота и бедер, словно прохладный дождь волнами омывал разгоряченную плоть. Ее голова начала поворачиваться, сначала немного, потом — почти кругами, и рот под покрывалом открылся, а веки опустились, так что подведенные темной краской глаза едва поблескивали. Босая нога приподнялась, пальцы вытянулись вперед и чуть в сторону. Легкий прыжок на эту ногу — и уже поднимается вторая, а бубен скользит по ляжке, словно лаская ее, и ритмично покачивается. Удар барабанчика по бедру — и освобожденный кусок ткани внезапно взлетел в воздух, проплыл по комнате и опустился на плечо сидящего.
— Одно.
Произнеся это слово, Чибо улыбнулся, пропустил ткань сквозь пальцы и потом набросил ее на лежавшую рядом с ним кисть, пожирая глазами обнажившееся тело. Нога у танцовщицы была сильной, мышцы перекатывались под золотистой кожей. Чибо представил себе, как его ногти пробегают по ней вверх, начиная от ямочки на колене. При этой мысли он закашлялся, и поспешно поднесенный ко рту нежно-розовый шелк потемнел.
Дробный топот босых ног стал контрапунктом звону бубна. Деревянный пол гулко резонировал. Еще один всплеск розовой ткани — и поражена та же цель, но в другое плечо.
— Два.
Хакон слышал слова Чибо, но не смотрел на него. Его взгляд был прикован ко второй обнажившейся ноге. Он не хотел глазеть, ведь, в конце концов, это был его товарищ — и, как он теперь понял, возлюбленная Жана. Но когда Бекк танцевала, скрывшись под покровами, она превратилась в нечто иное: в ритмичное движение ног и рук, гармоничный звон колокольчиков — и все это сливалось в ощущениях Хакона так, что он ничего не мог с собой поделать. Стоявший рядом с ним Генрих фон Золинген начал вдруг расслабляться, а потом снова напрягся, но его внимание преобразилось.
Саломея двигалась по комнате, ведя ритм в четыре удара, и едва ее ноги касались пола, как она снова подскакивала. Она ни разу не взглянула прямо на человека, сидящего в кресле, но в то же время ни разу не отвела от него взгляда, постоянно помня о нем. Она манила — а потом медленно отстранялась, но только для того, чтобы снова обещать.
Они не смогли заметить паузы: Бекк только чуть продлила время между двумя ударами бубна, но при этом успела распустить один из узлов, которые затянула у себя на шее, и закрепленный там лоскут освободился. На долю секунды ткань задержалась между одеянием и наготой, а потом один сосок оказался на свободе, и все трое мужчин резко втянули в себя воздух, словно в комнате внезапно стало нестерпимо душно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— Ваше высокопреосвященство. — Низко кланяясь, она постаралась нагнуться так, чтобы свободно наброшенные покрывала чуть отклонились вперед. — Каждой Саломее нужен палач. Иначе как я получу награду за мой танец — голову Иоанна Крестителя?
Она не столько увидела, сколько почувствовала реакцию Генриха на эти слова. Хакон не шевелился под пристальным взглядом немца, однако он был не из тех людей, кто может остаться незаметным. Саломея подпрыгнула, ударила в бубен у себя над головой и приняла вызывающую позу, привлекая все внимание к себе. Чуть прикрывшись рукой, она взглянула на телохранителя из-под накрашенных ресниц. И он остановил свой взгляд на ней.
— На самом деле он здесь, чтобы мне не забыли заплатить. — В ее голосе зазвучал венецианский уличный говорок. — Вы не поверите, как часто меня пытаются провести, после того как… позабавятся.
Она переменила позу — на этот раз так, чтобы обнажилась часть ляжки, и встряхнула бубном, уперев его себе в бедро.
— Поверю, душенька. — Теперь бархатный голос стал чуть хрипловатым. — Увы, в мире так много зла! А твой палач смотрит на… забавы?
Она поднесла полумесяц бубна к лицу и посмотрела поверх него, медленно моргая удивленно расширенными глазами.
— О нет! Гюнтер — воплощение скромности. Он ничего не слышит, ничего не говорит и ничего не видит. Конечно, если у клиента нет иных пожеланий. За определенную цену возможно все. Все, что угодно.
Она перешла на более утонченный говор, свойственный танцовщице, не забывая оставлять в речи нотки житейской умудренности. Опустив глаза, Бекк снова услышала кашель. Обутые в легкие туфли ноги отошли к камину.
— Возможно, позже. Вариации всегда меня занимают. — Чибо уселся, но Генрих остался стоять у двери. — А теперь не пора ли проверить, в состоянии ли Саломея заслужить награду?
Бекк посмотрела на архиепископа. Он подался чуть вперед. Лицо у него покрылось пятнами от скрытого жара, мясистые чувственные губы влажно полуоткрылись. Одну руку он протянул в сторону пустого кресла, положив ее на стол, стоявший между ними. Положив — и все-таки не совсем положив.
Внезапно Бекк поняла, почему его рука не достает до деревянной столешницы. Она двигалась по другой руке. Пальцы Чибо поглаживали отрубленную кисть Анны Болейн. Словно Анна присутствовала в этой комнате, словно архиепископ и королева касались друг друга в ожидании интимных развлечений. Бекк увидела, что Чибо желанен ее танец, но гораздо более сильным было его влечение к тому, что было — и в то же время чего не было рядом с ним.
Содрогнувшись, Бекк сделала несколько медленных шагов — и крошечные колокольчики зазвенели им в такт. Ее новообретенная отвага снова исчезла. Она чувствовала себя неловкой, неумелой, неспособной выполнить задуманное. Ее мысли были сосредоточены преимущественно на том, чтобы попасть в этот дом. Все изобреталось на ходу, и каждое решение и действие завлекало Бекк все дальше.
«Почему я здесь, в этой незнакомой комнате, почти голая? Чего я хотела добиться с помощью танца? Почему я не послушалась Хакона? Какой демон овладел мною?»
Она снова содрогнулась под аккомпанемент нежного перезвона. И ответ пришел к ней в виде имени.
«Жан. Я здесь ради Жана».
Они видели, что Франчетто ушел в сопровождении десяти своих людей. Это означало, что в доме осталось еще двадцать человек. При таком распределении сил у них не будет времени на поиски. Ей нужно сделать так, чтобы они отвели ее к Жану. Или привели Жана к ней.
При мысли о том, что ее возлюбленный лежит истерзанный так близко от нее, ее страх сменился гневом.
«Ярость и любовь. Сила, которую надо использовать для чего-то иного. Может быть, для танца».
Он начался с легкого постукивания ножек, звона колокольчиков, похожих на зов. Эхом откликнулся инструмент, который она держала в руке, звон металла на деревянной раме. Одна рука стремительно вскинулась над головой навстречу другой, резкий удар по кожаному полумесяцу. А потом застучали пальцы, напомнив звук ливня, барабанящего по крытой дранкой крыше, и руки начали опускаться, миновав закрытое покрывалом лицо, задержавшись у груди, заволновались у живота и бедер, словно прохладный дождь волнами омывал разгоряченную плоть. Ее голова начала поворачиваться, сначала немного, потом — почти кругами, и рот под покрывалом открылся, а веки опустились, так что подведенные темной краской глаза едва поблескивали. Босая нога приподнялась, пальцы вытянулись вперед и чуть в сторону. Легкий прыжок на эту ногу — и уже поднимается вторая, а бубен скользит по ляжке, словно лаская ее, и ритмично покачивается. Удар барабанчика по бедру — и освобожденный кусок ткани внезапно взлетел в воздух, проплыл по комнате и опустился на плечо сидящего.
— Одно.
Произнеся это слово, Чибо улыбнулся, пропустил ткань сквозь пальцы и потом набросил ее на лежавшую рядом с ним кисть, пожирая глазами обнажившееся тело. Нога у танцовщицы была сильной, мышцы перекатывались под золотистой кожей. Чибо представил себе, как его ногти пробегают по ней вверх, начиная от ямочки на колене. При этой мысли он закашлялся, и поспешно поднесенный ко рту нежно-розовый шелк потемнел.
Дробный топот босых ног стал контрапунктом звону бубна. Деревянный пол гулко резонировал. Еще один всплеск розовой ткани — и поражена та же цель, но в другое плечо.
— Два.
Хакон слышал слова Чибо, но не смотрел на него. Его взгляд был прикован ко второй обнажившейся ноге. Он не хотел глазеть, ведь, в конце концов, это был его товарищ — и, как он теперь понял, возлюбленная Жана. Но когда Бекк танцевала, скрывшись под покровами, она превратилась в нечто иное: в ритмичное движение ног и рук, гармоничный звон колокольчиков — и все это сливалось в ощущениях Хакона так, что он ничего не мог с собой поделать. Стоявший рядом с ним Генрих фон Золинген начал вдруг расслабляться, а потом снова напрягся, но его внимание преобразилось.
Саломея двигалась по комнате, ведя ритм в четыре удара, и едва ее ноги касались пола, как она снова подскакивала. Она ни разу не взглянула прямо на человека, сидящего в кресле, но в то же время ни разу не отвела от него взгляда, постоянно помня о нем. Она манила — а потом медленно отстранялась, но только для того, чтобы снова обещать.
Они не смогли заметить паузы: Бекк только чуть продлила время между двумя ударами бубна, но при этом успела распустить один из узлов, которые затянула у себя на шее, и закрепленный там лоскут освободился. На долю секунды ткань задержалась между одеянием и наготой, а потом один сосок оказался на свободе, и все трое мужчин резко втянули в себя воздух, словно в комнате внезапно стало нестерпимо душно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121