Послы союзных стран по-разному реагировали на предложение Троцкого заключить трехмесячное перемирие для выработки мира. Френсис послал его в Вашингтон, не удостоив ни малейшими комментариями, Бьюкенен же сопроводил заявление Троцкого требованием незамедлительного ответа в палате общин, в котором говорилось бы о согласии обсуждать условия мира с «легально образованным правительством» России, но не с тем, которое «нарушило обещания, данные одним из своих предшественников в заявлении от 5 сентября 1914 г» {513}.
Троцкий отметил, что реакция Британии на установление Советской власти наиболее враждебна. Британская буржуазия готова продолжать войну Франции война угрожает «дегенерацией и смертью». Реакцию блока Центральных держав Троцкий назвал «двусмысленной». На американской позиции Троцкий остановился подробнее: Соединенные Штаты вступили в войну спустя три года после ее начала под влиянием трезвых расчетов американской фондовой биржи. «Америка не может смириться с победой одной коалиции над другой. Америка заинтересована в ослаблении обеих коалиций и консолидации гегемонии американского капитала. Американская военная промышленность заинтересована в войне. За годы войны американский экспорт увеличился более чем вдвое и достиг цифр, недосягаемых для других капиталистических стран» {514}.
Ленин полагал, что публикация договоров нанесет лидерам воюющих стран невосстановимый моральный урон и совместно с советскими предложениями о мире без аннексий потрясет западные общества. Это было большое заблуждение. Начатая 23 ноября публикация тайных договоров Антанты произвела меньшее впечатление, чем на то рассчитывали большевики. В Америке «Нью-Йорк Тайме» опубликовала важнейшие тексты 25 ноября 1917 г., а в Англии — «Манчестер гардиан» поместила их с некоторым опозданием — 13 декабря. В правящих кругах западных стран примерно знали об имевших место договоренностях, а те, кто имел интерес к внешней политике, могли догадаться о примерных условиях мира Антанты.
Сознавая силу большевиков, раздавших оружие рабочим и нашедшим дополнительную опору в окраинных националистах, послы Запада проявили единство в мнении, что правительство, обещающее открыто сепаратный мир, не может быть признано. Некоторые из них (в частности, Дж. Бьюкенен) держались мнения, что с большевиками, не признавая их, следует все же установить рабочий контакт. Эта линия получила поддержку в Лондоне. Панику на Западе вызывали неоригинальные социальные схемы Ленина. Здесь, прежде всего, боялись, что, борясь за власть, большевики обратятся к крайнему средству — призовут немцев. Из этого следовало — не нужно антагонизировать большевиков до такой степени, когда у них не останется выбора, кроме обращения за помощью к Вильгельму Второму.
Большевистский призыв к миру, обращенный к обеим воюющим группировкам, находил отклик у страдающих от мировой войны низших классов, разуверившейся в ура-патриотической фразеологии европейских правительств. Влияние большевистских взглядов на войну на Западе ощущалось не на государственном уровне, а в среде индустриальных рабочих и убежденных пацифистов. В определенном смысле престиж Ленина конкурировал с престижем президента Вильсона. Так или иначе, но советская политика по-своему апеллировала к той части Европы, которая буквально боготворила решимость Вильсона предотвратить войны в будущем. Но если Вильсон, вовлекая свою страну в европейскую войну, делал ее интегральной частью Запада, то Ленин стремился сделать Россию частью Запада за счет включения русского пролетариата в общий классовый взрыв Европы. Путь Ленина в Европу лежал через солидарность германских, французских и британских социалистов. Оставалось ожидать, резонны ли эти надежды.
Представитель американской военной миссии на русском фронте подполковник Керт послал протест новому главнокомандующему русской армии Каменеву: «Поскольку республика Соединенных Штатов ведет в союзе с Россией войну, причиной которой является противостояние демократии и автократии, мое правительство категорически протестует против любого сепаратного перемирия, которое могло бы быть заключено Россией». Такие послания, возможно, говорили о чувстве долга и о морали западных офицеров, но они никак не влияли на процесс распада русской армии. Целые подразделения покидали свои боевые позиции — значительные сектора Восточного фронта оказались обнаженными.
Возможно, первым среди представителей Запада, готовым к контактам с Советским правительством, оказался глава американской военной миссии генерал Джадсон: «После 27 ноября мне стало ясно, что большевики удержат власть и, что бы мы ни думали о них, они способны решить многие вопросы, в жизненно важной степени влияющие на исход войны… Нужно делать возможное из имеющегося… Почему мы должны играть на руку немцам и следовать политике сознательного невмешательства, отстраненности и враждебности» {515} . Учитывая особую позицию Вильсона и специфическую отстраненность посла Френсиса от союзнических советов, эта позиция приобрела к концу 1917 г. доминирующее значение в американском подходе к России.
В ответ на последовавшее 19 ноября предложение большевиков о перемирии руководители воюющих стран выразились с той или иной степенью резкого отрицания. Премьер Клемансо ответил перед палатой депутатов: «Война, ничего кроме войны» {516} . Его, ставшего премьером за десять дней до захвата большевиками власти в Петрограде, волновали не последствия претворения большевиками лозунга мира, а сравнительно отдаленные стратегические перспективы. Для него самым важным обстоятельством было то, что Германия «будет отныне в состоянии создать огромную империю на востоке» {517} . Клемансо был абсолютно уверен, что Ленин и его партия являются в прямом и буквальном смысле платными агентами Германии: «Эта банда находится на немецком содержании, и мы не можем признать их в качестве правительства. Большинство из них не носит собственных настоящих имен. Они являются преимущественно евреями германского происхождения, изменившими свои фамилии с немецких на русские Министр иностранных дел называет себя Троцким, но его настоящее имя Бронштейн» {518}.
Ллойд Джордж не желал терять время на эмоции — он считал дни до массового прихода американцев. Наиболее оптимистический расчет предполагал приход 525 тысяч человек к маю 1918 г. Он пишет Хаузу: «Будет лучше, если я ИЗЛОЖУ факты прямо вам в лицо, поскольку существует опасность того, что начнете подготовку своей армии не спеша и вам будет все равно, подготовите вы свои войска к 1918 или 1919 г. Я хочу, чтобы вы ощутили жизненно важную разницу между этими датами» {519} .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169