Да, он должен попробовать убедить их в насущной необходимости отменить рабство и произвести другие гуманитарные реформы, чтобы устранить любой предлог для российского вторжения. Но ни в коем случае не следовало предлагать им английскую защиту или помощь против России.
3 сентября 1840 года Конолли выехал из Кабула в Хиву с несколько урезанными, но все еще определенными намерениями решительно переменить весь ход истории Центральной Азии. Сопровождать Конолли намеревался сам Генри Роулинсон, но в последний момент он понадобился в другом месте — в Афганистане, где уже доказал эффективность своих действий. Поездка Конолли началась небывало теплым приемом в Хиве — после недавних визитов Эбботта и Шекспира хан был весьма расположен к англичанам. Но туманные предложения Конолли о создании добровольной Центрально-Азиатской федерации и насчет далеко идущих социальных реформ никакой поддержки не встретили. Хан явно не имел ни малейшего желания вступать в какой бы то ни было союз ни с Бухарой, ни с Кокандом. Кроме того, казалось, теперь, освободив христианских рабов, он забыл свои прежние страхи относительно возможности нового вторжения России. Разочарованный Конолли перебрался в Коканд, где тоже был радушно принят. Но и здесь он не сумел заинтересовать хана союзом с любым из соседей. Более того, как раз тогда хан собирался идти войной на Бухарский эмират.
Так что, как и предупреждали Бернс и многие другие, Конолли пока не добился ничего, кроме сбора полезных сведений по текущей политической ситуации в Центральной Азии. Теперь осталась только одна надежда оправдать свою миссию — обеспечить освобождение несчастного Стоддарта. За два месяца пребывания в Коканде Конолли исхитрился вступить в контакт со Стоддартом, который как раз наслаждался периодом относительной свободы. «Эмир, — сообщил Стоддарт, — благосклонно отнесется к визиту Конолли в Бухару. В эти дни, — информировал он, — расположение эмира ко мне возросло. Я полагаю, с вами здесь обойдутся хорошо». Это были роковые слова. Едва ли Стоддарт понимал, что коварный Насрулла использовал его, чтобы заманить в ловушку его коллегу-офицера. Эмир, чьи шпионы следили за передвижениями Конолли, был убежден, что англичанин сговаривался с его заклятыми врагами, ханами Хивы и Коканда, о его свержении.
В октябре 1841 года, несмотря на предупреждения обоих ханов и рекомендации держаться подальше от Бухары, Конолли отправился на 400 миль к юго-западу, чтобы убедить эмира предоставить Стоддарту свободу. Это было безрассудное предприятие, но Конолли, подобно другим ведущим участникам Большой Игры, не страдал от недостатка мужества и личной храбрости. Нельзя игнорировать еще один фактор, который, возможно, действовал на Конолли и толкал его на чрезмерный риск. За несколько месяцев до поездки женщина, на которой Конолли мечтал жениться, предпочла ему его соперника. Конолли был этим глубоко травмирован и, возможно, в результате не слишком тревожился, вернется он из путешествия или нет. Как бы там ни было, 10 ноября, проехав через Ташкент, чтобы не оказаться в зоне предполагаемых боевых действий назревавшей войны эмира с его соседом, Конолли прибыл в Бухару. Вскоре ему позволили встретиться со Стоддартом, за месяцы неволи заметно исхудавшим и изможденным.
Сначала эмир обращался со вновь прибывшим вежливо, но скоро его настроение начало портиться. Очевидно, это было связано с напрасными ожиданиями получить ответ на дружественное письмо, которое он месяцем ранее послал королеве Виктории. Отсутствие ответа он интерпретировал то как унижение, из-за которого он «теряет лицо» перед своими визирями и приближенными, то как свидетельство, что Стоддарт и Конолли, утверждавшие, что представляют королеву, на самом деле самозванцы и шпионы. Ничуть не улучшило его настроение послание лорда Пальмерстона (о котором эмир, естественно, никогда не слышал), уведомляющее что его письмо направлено в Калькутту для сведения. Насрулле, пребывавшему в убеждении, что его эмират разве что немного уступает в величии и могуществе Великобритании это показалось преднамеренным вызовом. Если бы Стоддарт и Конолли знали, каково будет второе послание, которое скоро поступит эмиру на сей раз от генерал-губернатора они бы не усомнились, что начальство их предало. В послании требовавшем их немедленного освобождения, они были представлены не как официальные английские эмиссары а как частные путешественники. Но послание это в конечном счете добралось до Насруллы слишком поздно, чтобы причинить им еще больший вред. Их судьбу решили долетевшие до Бухары из Кабула новости о катастрофе, случившейся с англичанами в Афганистане.
* * *
Враждебность к англичанам в Кабуле, недавно восстановленном в статусе столицы шаха Шуджаха, нарастала в течение нескольких месяцев, хотя сами они не спешили не только реагировать, но и просто разобраться, что к чему Столь опытные политики, как сэр Уильям Макнагтен и сэр Александр Бернс, должны были бы знать, что творилось в сердцах и умах афганцев, но отношения между ними вконец испортились. Бернс вынужден характеризовать себя в письме другу как «высокооплачиваемого бездельника» чьи советы никогда не слушает его начальник. А Макнагтен в значительной степени утратил интерес к текущим делам, поскольку вскоре должен был покинуть Афганистан, чтобы занять весьма лакомую должность губернатора Бомбея — награда за успешное водружение британской марионетки на афганский трон. Так что он ни в коем случае не желал признаться, что в его вотчине хоть что-нибудь шло не так. У Бернса же, изнывавшего в ожидании заступления на пост, было совсем немного дел и слишком много развлечений, чтобы вовремя заметить тревожные признаки и внять предупреждениям.
В этом он был не одинок. Со времени прибытия в Кабул два года назад англичане устраивались там как дома. Экзотическая обстановка Кабула и бодрящий климат призвали сюда с жарких и пыльных равнин Индостана жен и даже детей офицеров английских и индийских войск. Процветали многочисленные развлечения, от крикета до концертов, от скачек с препятствиями до катания на коньках. В забавах участвовали некоторые представители правящей верхушки Афганистана. Многое из происходящего, особенно распутство и пьянство, вызывало немалое негодование мусульманского духовенства и набожного большинства местного населения. Одновременно предпринимались карательные экспедиции, часто очень серьезные, против тех племен, которые отказывались подчиниться Шуджаху (фактически, конечно, Макнагтену). Одновременно другие племена подкупали щедрыми подачками, золотом или «субсидиями», как это официально называлось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
3 сентября 1840 года Конолли выехал из Кабула в Хиву с несколько урезанными, но все еще определенными намерениями решительно переменить весь ход истории Центральной Азии. Сопровождать Конолли намеревался сам Генри Роулинсон, но в последний момент он понадобился в другом месте — в Афганистане, где уже доказал эффективность своих действий. Поездка Конолли началась небывало теплым приемом в Хиве — после недавних визитов Эбботта и Шекспира хан был весьма расположен к англичанам. Но туманные предложения Конолли о создании добровольной Центрально-Азиатской федерации и насчет далеко идущих социальных реформ никакой поддержки не встретили. Хан явно не имел ни малейшего желания вступать в какой бы то ни было союз ни с Бухарой, ни с Кокандом. Кроме того, казалось, теперь, освободив христианских рабов, он забыл свои прежние страхи относительно возможности нового вторжения России. Разочарованный Конолли перебрался в Коканд, где тоже был радушно принят. Но и здесь он не сумел заинтересовать хана союзом с любым из соседей. Более того, как раз тогда хан собирался идти войной на Бухарский эмират.
Так что, как и предупреждали Бернс и многие другие, Конолли пока не добился ничего, кроме сбора полезных сведений по текущей политической ситуации в Центральной Азии. Теперь осталась только одна надежда оправдать свою миссию — обеспечить освобождение несчастного Стоддарта. За два месяца пребывания в Коканде Конолли исхитрился вступить в контакт со Стоддартом, который как раз наслаждался периодом относительной свободы. «Эмир, — сообщил Стоддарт, — благосклонно отнесется к визиту Конолли в Бухару. В эти дни, — информировал он, — расположение эмира ко мне возросло. Я полагаю, с вами здесь обойдутся хорошо». Это были роковые слова. Едва ли Стоддарт понимал, что коварный Насрулла использовал его, чтобы заманить в ловушку его коллегу-офицера. Эмир, чьи шпионы следили за передвижениями Конолли, был убежден, что англичанин сговаривался с его заклятыми врагами, ханами Хивы и Коканда, о его свержении.
В октябре 1841 года, несмотря на предупреждения обоих ханов и рекомендации держаться подальше от Бухары, Конолли отправился на 400 миль к юго-западу, чтобы убедить эмира предоставить Стоддарту свободу. Это было безрассудное предприятие, но Конолли, подобно другим ведущим участникам Большой Игры, не страдал от недостатка мужества и личной храбрости. Нельзя игнорировать еще один фактор, который, возможно, действовал на Конолли и толкал его на чрезмерный риск. За несколько месяцев до поездки женщина, на которой Конолли мечтал жениться, предпочла ему его соперника. Конолли был этим глубоко травмирован и, возможно, в результате не слишком тревожился, вернется он из путешествия или нет. Как бы там ни было, 10 ноября, проехав через Ташкент, чтобы не оказаться в зоне предполагаемых боевых действий назревавшей войны эмира с его соседом, Конолли прибыл в Бухару. Вскоре ему позволили встретиться со Стоддартом, за месяцы неволи заметно исхудавшим и изможденным.
Сначала эмир обращался со вновь прибывшим вежливо, но скоро его настроение начало портиться. Очевидно, это было связано с напрасными ожиданиями получить ответ на дружественное письмо, которое он месяцем ранее послал королеве Виктории. Отсутствие ответа он интерпретировал то как унижение, из-за которого он «теряет лицо» перед своими визирями и приближенными, то как свидетельство, что Стоддарт и Конолли, утверждавшие, что представляют королеву, на самом деле самозванцы и шпионы. Ничуть не улучшило его настроение послание лорда Пальмерстона (о котором эмир, естественно, никогда не слышал), уведомляющее что его письмо направлено в Калькутту для сведения. Насрулле, пребывавшему в убеждении, что его эмират разве что немного уступает в величии и могуществе Великобритании это показалось преднамеренным вызовом. Если бы Стоддарт и Конолли знали, каково будет второе послание, которое скоро поступит эмиру на сей раз от генерал-губернатора они бы не усомнились, что начальство их предало. В послании требовавшем их немедленного освобождения, они были представлены не как официальные английские эмиссары а как частные путешественники. Но послание это в конечном счете добралось до Насруллы слишком поздно, чтобы причинить им еще больший вред. Их судьбу решили долетевшие до Бухары из Кабула новости о катастрофе, случившейся с англичанами в Афганистане.
* * *
Враждебность к англичанам в Кабуле, недавно восстановленном в статусе столицы шаха Шуджаха, нарастала в течение нескольких месяцев, хотя сами они не спешили не только реагировать, но и просто разобраться, что к чему Столь опытные политики, как сэр Уильям Макнагтен и сэр Александр Бернс, должны были бы знать, что творилось в сердцах и умах афганцев, но отношения между ними вконец испортились. Бернс вынужден характеризовать себя в письме другу как «высокооплачиваемого бездельника» чьи советы никогда не слушает его начальник. А Макнагтен в значительной степени утратил интерес к текущим делам, поскольку вскоре должен был покинуть Афганистан, чтобы занять весьма лакомую должность губернатора Бомбея — награда за успешное водружение британской марионетки на афганский трон. Так что он ни в коем случае не желал признаться, что в его вотчине хоть что-нибудь шло не так. У Бернса же, изнывавшего в ожидании заступления на пост, было совсем немного дел и слишком много развлечений, чтобы вовремя заметить тревожные признаки и внять предупреждениям.
В этом он был не одинок. Со времени прибытия в Кабул два года назад англичане устраивались там как дома. Экзотическая обстановка Кабула и бодрящий климат призвали сюда с жарких и пыльных равнин Индостана жен и даже детей офицеров английских и индийских войск. Процветали многочисленные развлечения, от крикета до концертов, от скачек с препятствиями до катания на коньках. В забавах участвовали некоторые представители правящей верхушки Афганистана. Многое из происходящего, особенно распутство и пьянство, вызывало немалое негодование мусульманского духовенства и набожного большинства местного населения. Одновременно предпринимались карательные экспедиции, часто очень серьезные, против тех племен, которые отказывались подчиниться Шуджаху (фактически, конечно, Макнагтену). Одновременно другие племена подкупали щедрыми подачками, золотом или «субсидиями», как это официально называлось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171