Послал часы, с необыкновенным искусством выполненные по особому заказу в Цюрихе. Это он, умело распространяя слухи, добился важных заказов для фирмы. Абдул Хамид был очень суеверен, и ему каждый день составляли новый гороскоп. Фирма подкупила придворного астролога. Так Мерлин стал в каком-то смысле самым важным человеком в Турции. Но он был столь же мудр, сколь и проницателен. И все это время поддерживал деньгами революционеров, младотурков. Затем флот — ему позволили стоять в бездействии в гавани и ржаветь, потому что Мерлин, играя на страхе и доверчивости Абдул Хамида, распускал слухи о том, как союзники якобы могут использовать корабли. Да я всю жизнь видел те линкоры, ржавеющие в гавани. Палубы поросли цветами. Так постепенно, даже в неблагоприятные периоды, фирма все росла и росла. Теперь, конечно, иные времена, теперь нам легче. Затем Мерлин… покинул нас, и мы, двое братьев, взяли на себя опеку над Бенедиктой. Стали ей дядьями. — Он заразительно засмеялся, утирая рукавом выступившие слезы.
— А его жена? — спросил я.
Иокас неожиданно пришёл в замешательство. Лицо его посерьёзнело. Он выставил бородку и развёл руками — словно был бессилен найти удовлетворительное объяснение.
— Тогда во многом шли на компромисс, — ответил он, как бы защищаясь. — Приходилось. Мерлин, к примеру, принял ислам, когда ему было за пятьдесят. Неизбежно поползли слухи о его жёнах и… гареме, но точно никто ничего не знал. Это место было как маленький город, обнесённый стеной, а когда живёшь а 1а turque , тайны гарема охраняются от чужих. Первое время Бенедикта росла в гареме, с иностранной гувернанткой, потом несколько лет в Швейцарии, вот откуда такое её совершенное владение иностранными языками.
— Но она англичанка?
— Да. Да. — Иокас быстро закивал головой. — Но я никогда не обсуждал с ней этот вопрос, Чулиан тоже. Мерлин не говорил нам о своих личных делах. Он был очень скрытным. Чулиан тоже ничего не знает, потому что он сам спрашивал меня.
Кофе, сигары и коньяк нам подали в дальний конец террасы, куда мы переместились; здесь было некое подобие бельведера, с коврами и подушками. Разговор перешёл на записывающее устройство, которое я использовал в Афинах для Ипполиты.
— Я услышал о нем от Графоса, — признался Иокас, — и мне ничего не стоило попросить Чулиана раздобыть экземпляр и выслать мне, но я понимаю, что они сложны в управлении, да? И требуют осторожного обращения. Поэтому я решил прежде поговорить с вами, расспросить поподробней.
— Как вы намерены использовать его? — спросил я, представляя себе заседания совета директоров и тому подобное.
Иокас задумчиво потёр губы и искоса взглянул на меня с подчёркнутым лукавством:
— Я скажу вам. Как вам известно, мы не вмешиваемся в политику, но политики так часто суются в наши дела, что приходится держать руку на пульсе, знать, что происходит. В настоящее время существует тайное крыло партии младотурков, офицеры проводят секретные встречи. У меня нет желания подслушивать, о чем они там говорят, но я намерен узнать, бывает ли на этих встречах один человек. Если он присоединился к ним, тогда я узнаю и остальное. Я бы хотел использовать вашу коробочку, чтобы записать их встречу. Сделаете это для меня? Это ничем вас не свяжет?
Я согласился, но при этом уточнил, что моим крохотным микрофонам не хватит чувствительности, чтобы записать сигнал через кирпичные стены или с расстояния в сотни метров.
— В их комнате, расположенной под одним из больших водохранилищ, есть камин, — понимающе кивнув, сказал он. — Я выну кирпич, и вы поместите туда своё устройство.
— В таком случае все будет нормально.
— Тогда я скажу Сакрапанту, чтобы он отвёз вас в Полис, — коснувшись моей руки, сказал Иокас с нескрываемым облегчением. — Вот и прекрасно.
Он встал и посмотрел в тёмный сад. Пока мы разговаривали, с моря полз густой туман и окутывал пролив под нами; слышались приглушённые сирены и колокола пароходов, осторожно плывущих к городу. Воздух был прохладен и влажен. Я подумал, что пора расстаться с хозяином, но он не хотел отпускать меня, пока мы не заглянем в тёмный старый амбар, где были устроены вольеры для его охотничьих птиц. Я предположил, что предложение было сделано лишь из вежливости: действительно, рассмотреть что-нибудь было невозможно, поскольку внутри стояла почти полная тьма. Я смутно различал силуэты птиц, шевелящихся на шестках. Иокас уверенно шёл между вольерами, тихонько посвистывая, проверяя ремешки, которыми соколы были привязаны за лапы, к жердочкам. Вонь гниющего мяса была почти невыносимой, и я чувствовал, как блохи прыгали с грязного каменного пола на мои щиколотки.
— В эти выходные мы отлично с ними поохотимся, — бодро крикнул он. — Если у вас есть к этому интерес.
Я не стал отказываться, потому что, хотя и был равнодушен к охоте, вспомнил темноволосую девушку с соколом на руке. Её видение пробудило во мне некоторое волнение — возможно, причиной было единственно любопытство. Тем не менее было бы интересно отправиться с ними, пусть только ради прогулки верхом, о чем я и сказал.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Прекрасно!
Мы выпили по последней на террасе, потом появился мажордом с фонарём, чтобы проводить меня обратно в дом для гостей. Ноги плохо слушались меня, хотя голова была более-менее ясной. Мы договорились, что следующий день я проведу в Полисе, советуясь с кем сочту нужным, и вернусь к вечеру с катером. Старый евнух помог мне медленно спуститься с холма, приноравливая шаг к моему, и наконец я вновь оказался на своей террасе. Он вошёл в дом, чтобы зажечь лампы. Я стоял, вдыхая сырой ночной воздух. Не было ни неба, ни моря, ни звёзд. Я плыл на маленьком балконе, как на плоту, сквозь клубы тумана. Выполнив свои обязанности, слуга поклонился и пошёл обратно вверх по тропинке. Ночной туман поглотил его сразу, будто упал занавес. Из рощицы над домом донёсся голос девушки. Её не было видно в темноте, но я слышал тихий ласковый голос, обращённый к птице на её руке, повторявший снова и снова, с разными интонациями, одни и те же слова: «Гельдик гель улялюм». Бесплотный голос плыл вниз по холму и затихал в ухе. Я почувствовал искушение позвать её по имени — чему сам очень даже удивился. Но вместо этого забрался под влажные простыни и уснул неспокойным сном, в котором виделось, что голос исходит от большой птицы, а не от женщины. Странный булькающий ласковый голос, похожий на звук, который издаёт вскипающая пузырьками вода в наргиле, — звук одновременно нежный и бесстыдный. Сладостный, как зов горлицы, и резкий, как шипенье змеи. Огромные крылья простёрлись надо мной в темном небе, страшные железные когти вонзились мне в плечи, и я закричал. Затем долгое стремительное падение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— А его жена? — спросил я.
Иокас неожиданно пришёл в замешательство. Лицо его посерьёзнело. Он выставил бородку и развёл руками — словно был бессилен найти удовлетворительное объяснение.
— Тогда во многом шли на компромисс, — ответил он, как бы защищаясь. — Приходилось. Мерлин, к примеру, принял ислам, когда ему было за пятьдесят. Неизбежно поползли слухи о его жёнах и… гареме, но точно никто ничего не знал. Это место было как маленький город, обнесённый стеной, а когда живёшь а 1а turque , тайны гарема охраняются от чужих. Первое время Бенедикта росла в гареме, с иностранной гувернанткой, потом несколько лет в Швейцарии, вот откуда такое её совершенное владение иностранными языками.
— Но она англичанка?
— Да. Да. — Иокас быстро закивал головой. — Но я никогда не обсуждал с ней этот вопрос, Чулиан тоже. Мерлин не говорил нам о своих личных делах. Он был очень скрытным. Чулиан тоже ничего не знает, потому что он сам спрашивал меня.
Кофе, сигары и коньяк нам подали в дальний конец террасы, куда мы переместились; здесь было некое подобие бельведера, с коврами и подушками. Разговор перешёл на записывающее устройство, которое я использовал в Афинах для Ипполиты.
— Я услышал о нем от Графоса, — признался Иокас, — и мне ничего не стоило попросить Чулиана раздобыть экземпляр и выслать мне, но я понимаю, что они сложны в управлении, да? И требуют осторожного обращения. Поэтому я решил прежде поговорить с вами, расспросить поподробней.
— Как вы намерены использовать его? — спросил я, представляя себе заседания совета директоров и тому подобное.
Иокас задумчиво потёр губы и искоса взглянул на меня с подчёркнутым лукавством:
— Я скажу вам. Как вам известно, мы не вмешиваемся в политику, но политики так часто суются в наши дела, что приходится держать руку на пульсе, знать, что происходит. В настоящее время существует тайное крыло партии младотурков, офицеры проводят секретные встречи. У меня нет желания подслушивать, о чем они там говорят, но я намерен узнать, бывает ли на этих встречах один человек. Если он присоединился к ним, тогда я узнаю и остальное. Я бы хотел использовать вашу коробочку, чтобы записать их встречу. Сделаете это для меня? Это ничем вас не свяжет?
Я согласился, но при этом уточнил, что моим крохотным микрофонам не хватит чувствительности, чтобы записать сигнал через кирпичные стены или с расстояния в сотни метров.
— В их комнате, расположенной под одним из больших водохранилищ, есть камин, — понимающе кивнув, сказал он. — Я выну кирпич, и вы поместите туда своё устройство.
— В таком случае все будет нормально.
— Тогда я скажу Сакрапанту, чтобы он отвёз вас в Полис, — коснувшись моей руки, сказал Иокас с нескрываемым облегчением. — Вот и прекрасно.
Он встал и посмотрел в тёмный сад. Пока мы разговаривали, с моря полз густой туман и окутывал пролив под нами; слышались приглушённые сирены и колокола пароходов, осторожно плывущих к городу. Воздух был прохладен и влажен. Я подумал, что пора расстаться с хозяином, но он не хотел отпускать меня, пока мы не заглянем в тёмный старый амбар, где были устроены вольеры для его охотничьих птиц. Я предположил, что предложение было сделано лишь из вежливости: действительно, рассмотреть что-нибудь было невозможно, поскольку внутри стояла почти полная тьма. Я смутно различал силуэты птиц, шевелящихся на шестках. Иокас уверенно шёл между вольерами, тихонько посвистывая, проверяя ремешки, которыми соколы были привязаны за лапы, к жердочкам. Вонь гниющего мяса была почти невыносимой, и я чувствовал, как блохи прыгали с грязного каменного пола на мои щиколотки.
— В эти выходные мы отлично с ними поохотимся, — бодро крикнул он. — Если у вас есть к этому интерес.
Я не стал отказываться, потому что, хотя и был равнодушен к охоте, вспомнил темноволосую девушку с соколом на руке. Её видение пробудило во мне некоторое волнение — возможно, причиной было единственно любопытство. Тем не менее было бы интересно отправиться с ними, пусть только ради прогулки верхом, о чем я и сказал.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Прекрасно!
Мы выпили по последней на террасе, потом появился мажордом с фонарём, чтобы проводить меня обратно в дом для гостей. Ноги плохо слушались меня, хотя голова была более-менее ясной. Мы договорились, что следующий день я проведу в Полисе, советуясь с кем сочту нужным, и вернусь к вечеру с катером. Старый евнух помог мне медленно спуститься с холма, приноравливая шаг к моему, и наконец я вновь оказался на своей террасе. Он вошёл в дом, чтобы зажечь лампы. Я стоял, вдыхая сырой ночной воздух. Не было ни неба, ни моря, ни звёзд. Я плыл на маленьком балконе, как на плоту, сквозь клубы тумана. Выполнив свои обязанности, слуга поклонился и пошёл обратно вверх по тропинке. Ночной туман поглотил его сразу, будто упал занавес. Из рощицы над домом донёсся голос девушки. Её не было видно в темноте, но я слышал тихий ласковый голос, обращённый к птице на её руке, повторявший снова и снова, с разными интонациями, одни и те же слова: «Гельдик гель улялюм». Бесплотный голос плыл вниз по холму и затихал в ухе. Я почувствовал искушение позвать её по имени — чему сам очень даже удивился. Но вместо этого забрался под влажные простыни и уснул неспокойным сном, в котором виделось, что голос исходит от большой птицы, а не от женщины. Странный булькающий ласковый голос, похожий на звук, который издаёт вскипающая пузырьками вода в наргиле, — звук одновременно нежный и бесстыдный. Сладостный, как зов горлицы, и резкий, как шипенье змеи. Огромные крылья простёрлись надо мной в темном небе, страшные железные когти вонзились мне в плечи, и я закричал. Затем долгое стремительное падение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99