Все ненавидят «Диего» — его обширность награждает гостей инфернальной анонимностью. Но мне-то нужно было обсудить какие-то банальные детали патентных документов, а для этого отель был идеальным местом, поскольку гордился своими прекрасно оборудованными конференц-залами, пахнущими кожей креслами и вавилонскими сигарами. В его громадном вестибюле с вычурной инкрустацией по дереву сновали и собирались группками все традиционные представители деловых кругов — арабские монархи со своими чёрными адвокатами, колдующими над картами нефтяных полей, живые, как ртуть, коротышки банкиры из Штатов, забытые короли и королевы, гангстеры, члены секты «возрожденцев» и тучные брокеры. В зале вестибюля стоял никогда не затихающий шум споров, отчаянных торгов, политического словоблудия, доводов и возражений. Видов этой пестрой деловой фауны постоянно прибавлялось. «Диего» ошеломлял миллионом сталкивающихся интересов, схем и схизм.
Я быстро завершил свои дела и отправился в четырнадцатый округ, где снимал комнату когда-то в юности; старый добрый «Корнель» стоял на прежнем месте, хотя с тех пор, верно, поменял сотню хозяев. Он по-прежнему славился общей убогостью и неисправным водопроводом, как и своей дешевизной и комнатами, выходящими окнами в загаженные, но романтичные дворы с густыми деревьями. Моя старая комната была свободна. Вообще это был тринадцатый номер, но из уважения к суеверию постояльцев переименован в двенадцать А. Древний телефон трещал и хрипел, искажая мелодичный смех Иоланты, когда я наконец дозвонился до неё.
— Слушай, — сказала она, — ты знаешь, как поклонники осложняют мне жизнь, она тебе говорила? Я не смею и выглянуть на улицу — только прячась за спиной полицейского. Поэтому мне приходится устраивать маскарад, если хочу, чтобы у меня была какая-то личная жизнь. — Однако, судя по голосу, это доставляло ей удовольствие. — И эти апартаменты не годятся, тут за мной следят.
— О Господи, — застонал я. — И за тобой тоже? Что ж теперь нам чадру надевать или приклеивать фальшивые бороды? Кто все-таки следит за тобой? — Я снова застонал. — Джулиан?!
Она от души засмеялась.
— Конечно нет. Следит мой муж.
Париж в окне был во власти дивной ранней весны, сточные канавы бурлили, деревья покрывались зеленью, птицы беззаботно порхали. В парках пахло раскрывающимися почками, последние талые капли падали с пениса каменного Пана в городском саду.
— Ну, так как?
— Я буду изображать Соланж, — весело сказала она.
— Соланж? — Я был поражён. — Что ты знаешь о Соланж?
— Твоя маленькая девочка, — сказала она. — Все, что ты мне о ней рассказывал, я прекрасно помню и очень живо её себе представляю.
— Я рассказывал тебе о Соланж? — Это и впрямь было удивительно; Соланж была маленькой гризеткой, с которой я жил одно короткое лето — больше того, какое-то время здесь, в этой самой комнате. Но когда я мог рассказать о ней Иоланте?
— Ты забыл, — напомнила она. — Ты все рассказал мне о ней, когда не в мою пользу сравнивал меня с ней. Помню, как я была подавлена. Она то, да она сё. И потом, мне было невдомёк, что это лишь парижский снобизм. Просто в те дни нельзя было не иметь интрижки в Париже, иначе тебя могли засмеять. Но я этого не знала — ты воспользовался моим неведением. Тем не менее я слушала очень внимательно, горя желанием всему научиться. И я никогда не забывала о Соланж. Больше того, я докажу тебе это. В половине двенадцатого. Кафе «Аржан», договорились?
Ну конечно, так обычно и было: кафе «Аржан», потом обратно сюда, на нежные учения, настолько теперь далёкие, что стоило немалых усилий воскресить в памяти беглую смену чувств на белом болезненном лице моей маленькой парижанки.
— Боже правый! — воскликнул я. Ворошить прошлое — дело не из обычных; никогда не знаешь, какой хлам обнаружишь — хлам, который хранится в человечёской памяти. Тонны старья, от которого избавляется одна-единственная жизнь, промелькнувших мыслей; но нет, кто-то все записывает — когда случайное замечание, когда всю историю болезни. — Очень хорошо, — покорно согласился я. — Приходи и сыграй её.
Она сыграла её настолько убедительно, что на мгновение мне показалось, что глаза меня обманывают, — конечно, она не могла выглядеть в точности как Соланж, к тому же на тёррасе кафе даже в столь раннее время было немало молодых женщин — как дешёвых украшений на лотке уличного торговца. Но с другой стороны — Соланж! И только когда официант положил передо мной маленький клочок, оторванный от газеты, с выведенным на нем знаком вопроса, кивком головы показав на автора послания, Соланж вышла из могилы на тёплое весеннее солнце. Соланж в зеленовато-голубой, плохо скроенной юбке, сизо-серых поношенных туфлях, пожелтевшем плаще цвета старого манускрипта, дешёвые бусы, сумочка из крокодиловой кожи, розовато-лиловый берет. Она встала и пошла ко мне — то же густо набелённое лицо и чёрные круги подведённых глаз, та же вызывающая и одновременно неуверенная походка (Неуверенность в себе была до некоторой степени свойственна и самой Иоланте.) «Je suis libre Mon sieur » . Среди тех стеснительных студентов: немцев, швейцарцев и американцев — монотонный и слабый жалобный голос, глубокая печаль прятались за вызывающе-развязной улыбкой.
— Иоланта, — воскликнул я, — этого ещё не хватало, ради всего святого!
Она рассмеялась знакомым задорным смехом и опустилась на плетёный стул рядом, положив на столик между нами сумочку. Хлопнув в ладоши, подозвала официанта и заказала coupe своим удивительным серебристым голосом.
— Давай скажи, что я не умею играть. В «Таймс» так прямо и пишут.
Но я ещё не отошёл от потрясения, вызванного её блестящим перевоплощением в Соланж. Конечно, она была в парике — коротком и рыжеватом и с двумя мушками в уголках улыбающихся губ. Что и говорить, в таком виде её никогда бы не узнали.
— Видишь? — сказала она, беря меня под руку. — Так что мы можем спокойно поговорить. Расскажи мне все, что произошло с тобой за это время.
Мне, может быть, стоило ответить, что произошло как будто много всякого, но ничего особенно катастрофического. Однако с чего начать? Я было попытался коротко изложить ей историю моей удачи — но многое ей и без того было известно. Она слушала внимательно, не перебивая, только время от времени кивала головой, словно мой рассказ подтверждал то, что она предвидела.
— Мы с тобой в одной лодке, — наконец сказала она. — Оба богаты, знамениты и больны.
— Больны, Иоланта?
— В моем случае — физически.
— А в моем?
— Ты избрал неверную дорогу — я знала это ещё тогда: твои карты всегда это показывали, и потом ты сам — ты всегда рассматривал реальных людей как своего рода иллюстрацию деятельности желез внутренней секреции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Я быстро завершил свои дела и отправился в четырнадцатый округ, где снимал комнату когда-то в юности; старый добрый «Корнель» стоял на прежнем месте, хотя с тех пор, верно, поменял сотню хозяев. Он по-прежнему славился общей убогостью и неисправным водопроводом, как и своей дешевизной и комнатами, выходящими окнами в загаженные, но романтичные дворы с густыми деревьями. Моя старая комната была свободна. Вообще это был тринадцатый номер, но из уважения к суеверию постояльцев переименован в двенадцать А. Древний телефон трещал и хрипел, искажая мелодичный смех Иоланты, когда я наконец дозвонился до неё.
— Слушай, — сказала она, — ты знаешь, как поклонники осложняют мне жизнь, она тебе говорила? Я не смею и выглянуть на улицу — только прячась за спиной полицейского. Поэтому мне приходится устраивать маскарад, если хочу, чтобы у меня была какая-то личная жизнь. — Однако, судя по голосу, это доставляло ей удовольствие. — И эти апартаменты не годятся, тут за мной следят.
— О Господи, — застонал я. — И за тобой тоже? Что ж теперь нам чадру надевать или приклеивать фальшивые бороды? Кто все-таки следит за тобой? — Я снова застонал. — Джулиан?!
Она от души засмеялась.
— Конечно нет. Следит мой муж.
Париж в окне был во власти дивной ранней весны, сточные канавы бурлили, деревья покрывались зеленью, птицы беззаботно порхали. В парках пахло раскрывающимися почками, последние талые капли падали с пениса каменного Пана в городском саду.
— Ну, так как?
— Я буду изображать Соланж, — весело сказала она.
— Соланж? — Я был поражён. — Что ты знаешь о Соланж?
— Твоя маленькая девочка, — сказала она. — Все, что ты мне о ней рассказывал, я прекрасно помню и очень живо её себе представляю.
— Я рассказывал тебе о Соланж? — Это и впрямь было удивительно; Соланж была маленькой гризеткой, с которой я жил одно короткое лето — больше того, какое-то время здесь, в этой самой комнате. Но когда я мог рассказать о ней Иоланте?
— Ты забыл, — напомнила она. — Ты все рассказал мне о ней, когда не в мою пользу сравнивал меня с ней. Помню, как я была подавлена. Она то, да она сё. И потом, мне было невдомёк, что это лишь парижский снобизм. Просто в те дни нельзя было не иметь интрижки в Париже, иначе тебя могли засмеять. Но я этого не знала — ты воспользовался моим неведением. Тем не менее я слушала очень внимательно, горя желанием всему научиться. И я никогда не забывала о Соланж. Больше того, я докажу тебе это. В половине двенадцатого. Кафе «Аржан», договорились?
Ну конечно, так обычно и было: кафе «Аржан», потом обратно сюда, на нежные учения, настолько теперь далёкие, что стоило немалых усилий воскресить в памяти беглую смену чувств на белом болезненном лице моей маленькой парижанки.
— Боже правый! — воскликнул я. Ворошить прошлое — дело не из обычных; никогда не знаешь, какой хлам обнаружишь — хлам, который хранится в человечёской памяти. Тонны старья, от которого избавляется одна-единственная жизнь, промелькнувших мыслей; но нет, кто-то все записывает — когда случайное замечание, когда всю историю болезни. — Очень хорошо, — покорно согласился я. — Приходи и сыграй её.
Она сыграла её настолько убедительно, что на мгновение мне показалось, что глаза меня обманывают, — конечно, она не могла выглядеть в точности как Соланж, к тому же на тёррасе кафе даже в столь раннее время было немало молодых женщин — как дешёвых украшений на лотке уличного торговца. Но с другой стороны — Соланж! И только когда официант положил передо мной маленький клочок, оторванный от газеты, с выведенным на нем знаком вопроса, кивком головы показав на автора послания, Соланж вышла из могилы на тёплое весеннее солнце. Соланж в зеленовато-голубой, плохо скроенной юбке, сизо-серых поношенных туфлях, пожелтевшем плаще цвета старого манускрипта, дешёвые бусы, сумочка из крокодиловой кожи, розовато-лиловый берет. Она встала и пошла ко мне — то же густо набелённое лицо и чёрные круги подведённых глаз, та же вызывающая и одновременно неуверенная походка (Неуверенность в себе была до некоторой степени свойственна и самой Иоланте.) «Je suis libre Mon sieur » . Среди тех стеснительных студентов: немцев, швейцарцев и американцев — монотонный и слабый жалобный голос, глубокая печаль прятались за вызывающе-развязной улыбкой.
— Иоланта, — воскликнул я, — этого ещё не хватало, ради всего святого!
Она рассмеялась знакомым задорным смехом и опустилась на плетёный стул рядом, положив на столик между нами сумочку. Хлопнув в ладоши, подозвала официанта и заказала coupe своим удивительным серебристым голосом.
— Давай скажи, что я не умею играть. В «Таймс» так прямо и пишут.
Но я ещё не отошёл от потрясения, вызванного её блестящим перевоплощением в Соланж. Конечно, она была в парике — коротком и рыжеватом и с двумя мушками в уголках улыбающихся губ. Что и говорить, в таком виде её никогда бы не узнали.
— Видишь? — сказала она, беря меня под руку. — Так что мы можем спокойно поговорить. Расскажи мне все, что произошло с тобой за это время.
Мне, может быть, стоило ответить, что произошло как будто много всякого, но ничего особенно катастрофического. Однако с чего начать? Я было попытался коротко изложить ей историю моей удачи — но многое ей и без того было известно. Она слушала внимательно, не перебивая, только время от времени кивала головой, словно мой рассказ подтверждал то, что она предвидела.
— Мы с тобой в одной лодке, — наконец сказала она. — Оба богаты, знамениты и больны.
— Больны, Иоланта?
— В моем случае — физически.
— А в моем?
— Ты избрал неверную дорогу — я знала это ещё тогда: твои карты всегда это показывали, и потом ты сам — ты всегда рассматривал реальных людей как своего рода иллюстрацию деятельности желез внутренней секреции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99