Как ужасно не иметь вокруг себя интеллигентных людей! Вы из Нью-Йорка, должно быть?
Эндрюс кивнул головой.
– Гм, я также. Вы, должно быть, читали кое-какие мои вещицы в «Тщетном усилии»? Что? Никогда не читали этого журнала? Должно быть, вы не вращались в интеллигентном кругу? С музыкантами это часто бывает…
– Я никогда не вращался ни в каком кругу и никогда…
– Пустяки, мы наладим это, когда вернемся все в Нью-Йорк. А теперь садитесь-ка и сыграйте мне «Арабески» Дебюсси. Я знаю, что вы должны любить их так же, как я. Но прежде всего, как вас зовут?
– Эндрюс.
– Родители из Виргинии?
– Да! – Эндрюс встал.
– Значит, вы в родстве с Пеннелтонами?
– Не больше чем с кайзером, насколько я знаю.
– С Пеннелтонами… очевидно! Видите ли, моя мать была урожденная мисс Спенсер из Спенсер-Фоллс, в Виргинии, а ее мать была урожденная мисс Пеннелтон; так что мы с вами кузены. Вот совпадение! А?
– Троюродные. Но я должен вернуться в бараки.
– Заходите ко мне в любое время! – закричал ему вслед Спенсер Шеффилд. – Знаете, там, за столовым бараком! Вы постучите два раза, тогда я буду знать, что это вы.
Перед домом, в котором стояла рота, Эндрюс встретил нового старшего сержанта, худого человека в очках, с маленькими усиками, напоминавшими по цвету и виду скребницу.
– Вам письмо, – сказал старший сержант. – Посмотрите-ка на новый список дежурных по кухне, который я только что вывесил.
Письмо было от Гэнслоу. Эндрюс прочел его при бледном свете, с улыбкой удовольствия вспоминая беспрерывные, тягучие рассказы Гэнслоу о далеких местах, где он никогда не был; вспомнил человека, который ел стекло, и полтора дня, проведенные в Париже.
«Энди, – гласило письмо, – я нашел наконец зацепку: 15 февраля в Париже начинаются лекции. Немедленно заяви своему начальнику, что ты желаешь изучать что-нибудь в Парижском университете. Нагороди турусов на колесах – сойдет! Пусти в ход всевозможные связи. Нажми на сержантов, лейтенантов, их любовниц и прачек.
Твой Гэнслоу».
С бьющимся сердцем Эндрюс помчался за сержантом, пролетев в своем возбуждении мимо лейтенанта, не отдав ему чести.
– Эй, послушайте! – прорычал лейтенант.
Эндрюс отдал честь и вытянулся неподвижно во фронт.
– Почему вы не отдали мне честь?
– Я торопился, сэр, и не заметил вас. Я шел по очень спешному делу роты, сэр.
– Помните, что вы все еще служите в армии, хотя перемирие и подписано.
Эндрюс отдал честь; лейтенант ответил, быстро повернулся на каблуках и пошел дальше.
Эндрюс нагнал сержанта.
– Сержант Коффин! Можно мне поговорить с вами минуту?
– Я чертовски спешу!
– Не слыхали ли вы чего-нибудь о том, что из армии будут посылать студентов в здешние французские университеты? Какая-то затея ХАМЛ.
– Не может быть, чтобы это распространялось на мобилизованных. Нет, не слыхал ни слова. Хотите опять учиться?
– Если будет возможность, кончить курс.
– Вы студент? Я тоже. Ладно, я скажу вам, если получу на этот счет распоряжения. Я думаю, что все это вздор.
– Пожалуй, вы правы!
На улице была серая мгла. Терзаемый сознанием бессилия, волнуемый отчаянием и возмущением, Эндрюс поспешил обратно к зданию, где была расквартирована его рота. Он опоздал к обеду. Серая улица была пустынна. Из окон тут и там струился красноватый свет, отбрасывая длинные прямоугольники на противоположную стену.
– Черт возьми, если ты мне не веришь, спроси у лейтенанта! Послушай, Тоби, кому пришлось больше понюхать пороху – нам или этим проклятым саперам?
Тоби как раз входил в кафе – высокий человек с лицом бульдога и шрамом на левой щеке. Он говорил торжественно и скупо, с южным акцентом.
– Полагаю, что так, – был весь его ответ.
Он уселся на скамью рядом с говорившим, который продолжал с горечью:
– Уж надеюсь, что полагаешь… Черт возьми, вы только канавы рыть горазды!
– «Канавы рыть»?! – Сапер стукнул кулаком по столу. Его худое желчное лицо раскраснелось от раздражения. – Уж, кажется, мы и вполовину не выкопали столько канав, как пехота… А если приходилось, так, во всяком случае, не мы заползали в них и не прятались там, как проклятые кролики, распустив хвосты.
– Ваши молодчики не очень-то любят близко к фронту подходить.
– Как проклятые зайчишки, распустив хвосты! – воскликнул сапер с желчным лицом. – Разве не так? – Он обвел взглядом комнату, ища одобрения.
Скамьи за двумя длинными столами были заняты пехотинцами, сердито смотревшими на него. Заметив вдруг, что у него нет поддержки, сапер понизил голос:
– Я согласен, конечно, что пехота чертовски полезна. Но где бы вы были, ребята, без наших молодцов, которые натягивали для вас колючую проволоку?
– В Аргоннском лесу никакой колючей проволоки и в помине не было. На кой шут тебе колючая проволока, когда ты наступаешь?
– Послушайте… Я ставлю бутылку коньяка за то, что моя рота понесла больше потерь, чем ваша!
– Принимаю, Джо! – сказал Тоби, внезапно обнаруживая интерес к разговору.
– Ладно, – идет!
– У нас было пятнадцать убитых и двадцать раненых! – торжествующе объявил сапер.
– А как раненых-то? Тяжело?
– А вам на что? Ставьте коньяк!
– Черта с два! У нас тоже было пятнадцать убитых и двадцать раненых. Разве не так, Тоби?
– Полагаю, что так, – сказал Тоби.
– Разве не верно? – спросил первый, обращаясь ко всем присутствующим.
– Еще бы, правильно, черт возьми! – раздались голоса.
– Ну, значит, выходит ничья, – сказал сапер.
– Нет, не выходит, – возразил Тоби. – Припомни-ка своих раненых. Тот, у которого будут самые тяжелые раненые, получает коньяк. Разве не ясно?
– Правильно.
– У нас семерых уже домой отправили, – сказал сапер.
– А у нас восьмерых, правда?
– Правильно! – раздалось в комнате.
– А куда ваши были ранены?
– Двое были слепы, – сказал Тоби.
– Черт, – сказал сапер, вскакивая на ноги, как будто взял взятку в покер. – А у нас одного отослали домой без рук и без ног, а трое ребят нажили туберкулез от газа.
Джон Эндрюс сидел в углу комнаты. Он встал. Что-то заставило его вспомнить о человеке, с которым он познакомился в госпитале и который рассказывал ему про жизнь, способную закалить парня. «Проснешься этак в три часа и вскочишь с постели, бодрый, как кошка…» Он вспомнил, как болтались пустые темно-оливковые штаны, свешиваясь со стула.
– Это что! Одному из наших сержантов будут новый нос приделывать!
Темная деревенская улица была вся изрезана глубокими грязными рытвинами. Эндрюс бесцельно бродил взад и вперед. Кроме этого кафе есть еще только одно. Там будет точь-в-точь то же, что и здесь. Он не мог вернуться на унылое гумно, где спал. Было еще слишком рано, чтобы лечь. Вдоль улицы дул холодный ветер, и небо было полно неясного движения темных облаков. Полузамерзшая грязь прилипала при ходьбе к его ногам;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Эндрюс кивнул головой.
– Гм, я также. Вы, должно быть, читали кое-какие мои вещицы в «Тщетном усилии»? Что? Никогда не читали этого журнала? Должно быть, вы не вращались в интеллигентном кругу? С музыкантами это часто бывает…
– Я никогда не вращался ни в каком кругу и никогда…
– Пустяки, мы наладим это, когда вернемся все в Нью-Йорк. А теперь садитесь-ка и сыграйте мне «Арабески» Дебюсси. Я знаю, что вы должны любить их так же, как я. Но прежде всего, как вас зовут?
– Эндрюс.
– Родители из Виргинии?
– Да! – Эндрюс встал.
– Значит, вы в родстве с Пеннелтонами?
– Не больше чем с кайзером, насколько я знаю.
– С Пеннелтонами… очевидно! Видите ли, моя мать была урожденная мисс Спенсер из Спенсер-Фоллс, в Виргинии, а ее мать была урожденная мисс Пеннелтон; так что мы с вами кузены. Вот совпадение! А?
– Троюродные. Но я должен вернуться в бараки.
– Заходите ко мне в любое время! – закричал ему вслед Спенсер Шеффилд. – Знаете, там, за столовым бараком! Вы постучите два раза, тогда я буду знать, что это вы.
Перед домом, в котором стояла рота, Эндрюс встретил нового старшего сержанта, худого человека в очках, с маленькими усиками, напоминавшими по цвету и виду скребницу.
– Вам письмо, – сказал старший сержант. – Посмотрите-ка на новый список дежурных по кухне, который я только что вывесил.
Письмо было от Гэнслоу. Эндрюс прочел его при бледном свете, с улыбкой удовольствия вспоминая беспрерывные, тягучие рассказы Гэнслоу о далеких местах, где он никогда не был; вспомнил человека, который ел стекло, и полтора дня, проведенные в Париже.
«Энди, – гласило письмо, – я нашел наконец зацепку: 15 февраля в Париже начинаются лекции. Немедленно заяви своему начальнику, что ты желаешь изучать что-нибудь в Парижском университете. Нагороди турусов на колесах – сойдет! Пусти в ход всевозможные связи. Нажми на сержантов, лейтенантов, их любовниц и прачек.
Твой Гэнслоу».
С бьющимся сердцем Эндрюс помчался за сержантом, пролетев в своем возбуждении мимо лейтенанта, не отдав ему чести.
– Эй, послушайте! – прорычал лейтенант.
Эндрюс отдал честь и вытянулся неподвижно во фронт.
– Почему вы не отдали мне честь?
– Я торопился, сэр, и не заметил вас. Я шел по очень спешному делу роты, сэр.
– Помните, что вы все еще служите в армии, хотя перемирие и подписано.
Эндрюс отдал честь; лейтенант ответил, быстро повернулся на каблуках и пошел дальше.
Эндрюс нагнал сержанта.
– Сержант Коффин! Можно мне поговорить с вами минуту?
– Я чертовски спешу!
– Не слыхали ли вы чего-нибудь о том, что из армии будут посылать студентов в здешние французские университеты? Какая-то затея ХАМЛ.
– Не может быть, чтобы это распространялось на мобилизованных. Нет, не слыхал ни слова. Хотите опять учиться?
– Если будет возможность, кончить курс.
– Вы студент? Я тоже. Ладно, я скажу вам, если получу на этот счет распоряжения. Я думаю, что все это вздор.
– Пожалуй, вы правы!
На улице была серая мгла. Терзаемый сознанием бессилия, волнуемый отчаянием и возмущением, Эндрюс поспешил обратно к зданию, где была расквартирована его рота. Он опоздал к обеду. Серая улица была пустынна. Из окон тут и там струился красноватый свет, отбрасывая длинные прямоугольники на противоположную стену.
– Черт возьми, если ты мне не веришь, спроси у лейтенанта! Послушай, Тоби, кому пришлось больше понюхать пороху – нам или этим проклятым саперам?
Тоби как раз входил в кафе – высокий человек с лицом бульдога и шрамом на левой щеке. Он говорил торжественно и скупо, с южным акцентом.
– Полагаю, что так, – был весь его ответ.
Он уселся на скамью рядом с говорившим, который продолжал с горечью:
– Уж надеюсь, что полагаешь… Черт возьми, вы только канавы рыть горазды!
– «Канавы рыть»?! – Сапер стукнул кулаком по столу. Его худое желчное лицо раскраснелось от раздражения. – Уж, кажется, мы и вполовину не выкопали столько канав, как пехота… А если приходилось, так, во всяком случае, не мы заползали в них и не прятались там, как проклятые кролики, распустив хвосты.
– Ваши молодчики не очень-то любят близко к фронту подходить.
– Как проклятые зайчишки, распустив хвосты! – воскликнул сапер с желчным лицом. – Разве не так? – Он обвел взглядом комнату, ища одобрения.
Скамьи за двумя длинными столами были заняты пехотинцами, сердито смотревшими на него. Заметив вдруг, что у него нет поддержки, сапер понизил голос:
– Я согласен, конечно, что пехота чертовски полезна. Но где бы вы были, ребята, без наших молодцов, которые натягивали для вас колючую проволоку?
– В Аргоннском лесу никакой колючей проволоки и в помине не было. На кой шут тебе колючая проволока, когда ты наступаешь?
– Послушайте… Я ставлю бутылку коньяка за то, что моя рота понесла больше потерь, чем ваша!
– Принимаю, Джо! – сказал Тоби, внезапно обнаруживая интерес к разговору.
– Ладно, – идет!
– У нас было пятнадцать убитых и двадцать раненых! – торжествующе объявил сапер.
– А как раненых-то? Тяжело?
– А вам на что? Ставьте коньяк!
– Черта с два! У нас тоже было пятнадцать убитых и двадцать раненых. Разве не так, Тоби?
– Полагаю, что так, – сказал Тоби.
– Разве не верно? – спросил первый, обращаясь ко всем присутствующим.
– Еще бы, правильно, черт возьми! – раздались голоса.
– Ну, значит, выходит ничья, – сказал сапер.
– Нет, не выходит, – возразил Тоби. – Припомни-ка своих раненых. Тот, у которого будут самые тяжелые раненые, получает коньяк. Разве не ясно?
– Правильно.
– У нас семерых уже домой отправили, – сказал сапер.
– А у нас восьмерых, правда?
– Правильно! – раздалось в комнате.
– А куда ваши были ранены?
– Двое были слепы, – сказал Тоби.
– Черт, – сказал сапер, вскакивая на ноги, как будто взял взятку в покер. – А у нас одного отослали домой без рук и без ног, а трое ребят нажили туберкулез от газа.
Джон Эндрюс сидел в углу комнаты. Он встал. Что-то заставило его вспомнить о человеке, с которым он познакомился в госпитале и который рассказывал ему про жизнь, способную закалить парня. «Проснешься этак в три часа и вскочишь с постели, бодрый, как кошка…» Он вспомнил, как болтались пустые темно-оливковые штаны, свешиваясь со стула.
– Это что! Одному из наших сержантов будут новый нос приделывать!
Темная деревенская улица была вся изрезана глубокими грязными рытвинами. Эндрюс бесцельно бродил взад и вперед. Кроме этого кафе есть еще только одно. Там будет точь-в-точь то же, что и здесь. Он не мог вернуться на унылое гумно, где спал. Было еще слишком рано, чтобы лечь. Вдоль улицы дул холодный ветер, и небо было полно неясного движения темных облаков. Полузамерзшая грязь прилипала при ходьбе к его ногам;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114