По-моему, если они сделают авансы, нам надо держаться так, чтобы можно было выбрать: или пойти им навстречу, или нет.
— Это меня и бесит! — вскричал ее муж. — Почему мы сами не можем это сделать? Чем они лучше нас? Моя долговая расписка сегодня ценится в десять раз дороже, чем Бромфилда Кори. И я сам заработал свои деньги. А не проболтался всю жизнь без дела.
— Суть не в том, что у тебя есть, и не в том, как ты этого достиг. Суть в том, каков ты сам.
— В чем разница?
— Ни в чем особенном, и если не думать о ней, то не о чем и печалиться. Но он провел жизнь в обществе и знает, что сказать, как себя держать, умеет говорить обо всем, о чем говорят в обществе, а ты не умеешь.
Лэфем гневно фыркнул.
— Что ж, он от этого лучше?
— Нет. Но это ставит его в такое положение, что он может делать авансы, не унижаясь, а ты не можешь. Слушай, Сайлас Лэфем! Ты не хуже меня понимаешь, в чем дело. Ты знаешь, что я высоко тебя ставлю; я скорее умру, чем допущу, чтобы ты унизился перед кем бы то ни было. Только не уверяй меня, что можешь встретиться с Бромфилдом Кори в его среде как равный. Не можешь. Он более образован, и если ума имеет не больше, то другого сорта. Он, и жена его, и их отцы и деды всегда занимали высокое положение, и тут ничего не поделаешь. Если хочешь знаться с ними, то первый шаг должны сделать они. А не хочешь — ну и отлично.
— А ведь им, — сказал побежденный и обиженный полковник, проглотив эту пилюлю, — худо бы пришлось прошлым летом, если бы ты тогда ждала от них первого шага.
— То было совсем другое дело. Я не знала, кто они такие, а то, может, и подождала бы. А сейчас я говорю: если ты взял к себе молодого Кори, чтоб через его отца попасть в общество, лучше уволь его немедленно. Таким манером я этого не хочу.
— А кто хочет таким манером? — крикнул ее муж.
— Никто, если не ты, — спокойно сказала миссис Лэфем.
Айрин вернулась домой; стружка у нее за поясом не была замечена отцом и не вызвала вопросов у матери. Но сестра тотчас ее увидела и спросила, что это значит.
— Ничего, — сказала Айрин со счастливой улыбкой, сразу ее выдававшей; она вынула стружку и бережно спрятала к себе в ящик, среди кружев и лент.
— Не поставить ли ее в воду, Рин? А то завянет к утру, — сказала Пэн.
— Насмешница! — воскликнула счастливая девушка. — Это ведь не цветок.
— А я подумала — целый букет. От кого?
— Не скажу, — дерзко ответила Айрин.
— Ну и не говори. А знаешь, мистер Кори был сегодня здесь и гулял со мной по пляжу.
— Ничего подобного! Он был со мной в новом доме. Вот я тебя и поймала.
— Неужели? — протянула Пенелопа. — А я никак не догадаюсь, кто тебе дал драгоценную стружку.
— И не догадаешься! Не догадаешься! — Ее прелестные глаза просили, чтобы сестра и дальше дразнила ее, и Пенелопа длила комедию с тем терпением, какое обнаруживают в подобных случаях женщины.
— Ну, что ж, не догадываюсь. Не знала, что сейчас модно преподносить стружки вместо цветов. Это даже практично. Пойдут со временем на растопку, а увядшие цветы куда годятся? Может, он будет их присылать вязанками.
Айрин смеялась от удовольствия, которое доставляла ей мучительница.
— Ах, Пэн, я хочу тебе рассказать, как все было.
— Значит, это все-таки он ? Нет, мне слушать неинтересно.
— Нет, ты послушаешь! — Айрин догнала сестру, которая сделала вид, будто уходит из комнаты, и усадила ее на стул. — Вот! — Потом придвинула другой стул, чтобы загородить ей дорогу. — Он подошел и сел рядом со мной на козлы.
— Так близко, как ты сейчас ко мне?
— Бессовестная! Я тебе задам! Нет, на приличном расстоянии. А на полу лежала эта стружка, и я в нее тыкала зонтиком…
— Чтобы скрыть смущение.
— И ничуть я не смущалась. Совершенно была спокойна. А потом он спросил, можно ли наступить на стружку, а я все ее теребила, и я сказала, можно…
— Какая смелость! Так и сказала: можете наступить?
— А потом… потом… — продолжала Айрин, подняв глаза и погружаясь в блаженные воспоминания. — Да! Я спросила, нравится ли ему запах сосновых стружек. А он поднял стружку и сказал, что она пахнет как цветок. А потом спросил, можно ли ее преподнести мне, — в шутку, конечно. Ну, а я взяла ее и заткнула за пояс. И мы так смеялись! Просто не могли остановиться. Пэн, как думаешь, что он хотел этим сказать? — Она прильнула к сестре и спрятала у нее на плече пылающее лицо.
— Есть, кажется, книга о языке цветов. Но о языке стружек я мало что знаю и не могу сказать точно…
— Не надо, Пэн, не надо ! — Айрин перестала смеяться и зарыдала, прижимаясь к сестре.
— Что ты, Рин! — вскричала старшая.
— Ты знаешь, что ничего он не хотел сказать. Я ему совсем не нравлюсь. Он терпеть меня не может! Презирает! О, что мне делать?
Сестра молча ласкала девочку, и по лицу ее прошла тень, потом к ней вернулась обычная насмешливость.
— А тебе и не надо ничего делать. Тут единственное преимущество девушек — если только это преимущество. Я не всегда в этом уверена.
Айрин вернулась от слез снова к смеху. Подняв глаза, она увидела себя в зеркале, отразившем ее красоту, сверкавшую еще ярче после пронесшегося ливня. Это, по-видимому, вселило в нее надежду.
— А как ужасно, если надо что-то делать , — сказала она, улыбаясь своему отражению. — Не знаю, как они решаются.
— Некоторые и не могут решиться — особенно перед этакой красавицей.
— Ну тебя, Пэн! Ты же знаешь, что это не так. А какой у тебя хорошенький ротик, Пэн, — задумчиво сказала она, созерцая этот ротик в зеркале, потом надула собственные губки, чтобы посмотреть, что получится.
— Ротик у меня полезный, — согласилась Пэн. — Вряд ли я могла бы обходиться без него — привыкла.
— У него такое забавное выражение — под стать выражению твоих глаз; точно вот-вот произнесешь что-то смешное. Он так и сказал, еще когда увидел тебя в первый раз: что у тебя много чувства юмора.
— Да что ты? Но, наверное, так оно и есть, раз это сказал сам Великий Могол. Что ж ты мне раньше не говорила, я бы не ходила до сих пор как будто ничего собой не представляю.
Айрин смеялась, точно ей нравилось, что сестра именно так приняла его похвалу.
— А у меня рот строгий, чопорный, — сказала она, опуская углы губ и тревожно вглядываясь в зеркало.
— Надеюсь, ты не скорчила эту мину, когда он преподнес тебе стружку. Если да, то он тебе больше не даст ни одной щепки.
Чопорный рот раскрылся в очаровательном смехе, а потом прижался к щеке Пенелопы.
— Хватит, глупышка! Я тебе предложения еще не делала. Что за поцелуи!
Она высвободилась из объятий сестры и побежала по комнате.
Айрин стала догонять ее, вновь испытывая желание спрятать лицо на ее плече.
— О Пэн! О Пэн! — кричала она.
На другой день, едва оказавшись наедине со старшей дочерью, миссис Лэфем спросила, словно зная, что Пенелопе это уже известно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Это меня и бесит! — вскричал ее муж. — Почему мы сами не можем это сделать? Чем они лучше нас? Моя долговая расписка сегодня ценится в десять раз дороже, чем Бромфилда Кори. И я сам заработал свои деньги. А не проболтался всю жизнь без дела.
— Суть не в том, что у тебя есть, и не в том, как ты этого достиг. Суть в том, каков ты сам.
— В чем разница?
— Ни в чем особенном, и если не думать о ней, то не о чем и печалиться. Но он провел жизнь в обществе и знает, что сказать, как себя держать, умеет говорить обо всем, о чем говорят в обществе, а ты не умеешь.
Лэфем гневно фыркнул.
— Что ж, он от этого лучше?
— Нет. Но это ставит его в такое положение, что он может делать авансы, не унижаясь, а ты не можешь. Слушай, Сайлас Лэфем! Ты не хуже меня понимаешь, в чем дело. Ты знаешь, что я высоко тебя ставлю; я скорее умру, чем допущу, чтобы ты унизился перед кем бы то ни было. Только не уверяй меня, что можешь встретиться с Бромфилдом Кори в его среде как равный. Не можешь. Он более образован, и если ума имеет не больше, то другого сорта. Он, и жена его, и их отцы и деды всегда занимали высокое положение, и тут ничего не поделаешь. Если хочешь знаться с ними, то первый шаг должны сделать они. А не хочешь — ну и отлично.
— А ведь им, — сказал побежденный и обиженный полковник, проглотив эту пилюлю, — худо бы пришлось прошлым летом, если бы ты тогда ждала от них первого шага.
— То было совсем другое дело. Я не знала, кто они такие, а то, может, и подождала бы. А сейчас я говорю: если ты взял к себе молодого Кори, чтоб через его отца попасть в общество, лучше уволь его немедленно. Таким манером я этого не хочу.
— А кто хочет таким манером? — крикнул ее муж.
— Никто, если не ты, — спокойно сказала миссис Лэфем.
Айрин вернулась домой; стружка у нее за поясом не была замечена отцом и не вызвала вопросов у матери. Но сестра тотчас ее увидела и спросила, что это значит.
— Ничего, — сказала Айрин со счастливой улыбкой, сразу ее выдававшей; она вынула стружку и бережно спрятала к себе в ящик, среди кружев и лент.
— Не поставить ли ее в воду, Рин? А то завянет к утру, — сказала Пэн.
— Насмешница! — воскликнула счастливая девушка. — Это ведь не цветок.
— А я подумала — целый букет. От кого?
— Не скажу, — дерзко ответила Айрин.
— Ну и не говори. А знаешь, мистер Кори был сегодня здесь и гулял со мной по пляжу.
— Ничего подобного! Он был со мной в новом доме. Вот я тебя и поймала.
— Неужели? — протянула Пенелопа. — А я никак не догадаюсь, кто тебе дал драгоценную стружку.
— И не догадаешься! Не догадаешься! — Ее прелестные глаза просили, чтобы сестра и дальше дразнила ее, и Пенелопа длила комедию с тем терпением, какое обнаруживают в подобных случаях женщины.
— Ну, что ж, не догадываюсь. Не знала, что сейчас модно преподносить стружки вместо цветов. Это даже практично. Пойдут со временем на растопку, а увядшие цветы куда годятся? Может, он будет их присылать вязанками.
Айрин смеялась от удовольствия, которое доставляла ей мучительница.
— Ах, Пэн, я хочу тебе рассказать, как все было.
— Значит, это все-таки он ? Нет, мне слушать неинтересно.
— Нет, ты послушаешь! — Айрин догнала сестру, которая сделала вид, будто уходит из комнаты, и усадила ее на стул. — Вот! — Потом придвинула другой стул, чтобы загородить ей дорогу. — Он подошел и сел рядом со мной на козлы.
— Так близко, как ты сейчас ко мне?
— Бессовестная! Я тебе задам! Нет, на приличном расстоянии. А на полу лежала эта стружка, и я в нее тыкала зонтиком…
— Чтобы скрыть смущение.
— И ничуть я не смущалась. Совершенно была спокойна. А потом он спросил, можно ли наступить на стружку, а я все ее теребила, и я сказала, можно…
— Какая смелость! Так и сказала: можете наступить?
— А потом… потом… — продолжала Айрин, подняв глаза и погружаясь в блаженные воспоминания. — Да! Я спросила, нравится ли ему запах сосновых стружек. А он поднял стружку и сказал, что она пахнет как цветок. А потом спросил, можно ли ее преподнести мне, — в шутку, конечно. Ну, а я взяла ее и заткнула за пояс. И мы так смеялись! Просто не могли остановиться. Пэн, как думаешь, что он хотел этим сказать? — Она прильнула к сестре и спрятала у нее на плече пылающее лицо.
— Есть, кажется, книга о языке цветов. Но о языке стружек я мало что знаю и не могу сказать точно…
— Не надо, Пэн, не надо ! — Айрин перестала смеяться и зарыдала, прижимаясь к сестре.
— Что ты, Рин! — вскричала старшая.
— Ты знаешь, что ничего он не хотел сказать. Я ему совсем не нравлюсь. Он терпеть меня не может! Презирает! О, что мне делать?
Сестра молча ласкала девочку, и по лицу ее прошла тень, потом к ней вернулась обычная насмешливость.
— А тебе и не надо ничего делать. Тут единственное преимущество девушек — если только это преимущество. Я не всегда в этом уверена.
Айрин вернулась от слез снова к смеху. Подняв глаза, она увидела себя в зеркале, отразившем ее красоту, сверкавшую еще ярче после пронесшегося ливня. Это, по-видимому, вселило в нее надежду.
— А как ужасно, если надо что-то делать , — сказала она, улыбаясь своему отражению. — Не знаю, как они решаются.
— Некоторые и не могут решиться — особенно перед этакой красавицей.
— Ну тебя, Пэн! Ты же знаешь, что это не так. А какой у тебя хорошенький ротик, Пэн, — задумчиво сказала она, созерцая этот ротик в зеркале, потом надула собственные губки, чтобы посмотреть, что получится.
— Ротик у меня полезный, — согласилась Пэн. — Вряд ли я могла бы обходиться без него — привыкла.
— У него такое забавное выражение — под стать выражению твоих глаз; точно вот-вот произнесешь что-то смешное. Он так и сказал, еще когда увидел тебя в первый раз: что у тебя много чувства юмора.
— Да что ты? Но, наверное, так оно и есть, раз это сказал сам Великий Могол. Что ж ты мне раньше не говорила, я бы не ходила до сих пор как будто ничего собой не представляю.
Айрин смеялась, точно ей нравилось, что сестра именно так приняла его похвалу.
— А у меня рот строгий, чопорный, — сказала она, опуская углы губ и тревожно вглядываясь в зеркало.
— Надеюсь, ты не скорчила эту мину, когда он преподнес тебе стружку. Если да, то он тебе больше не даст ни одной щепки.
Чопорный рот раскрылся в очаровательном смехе, а потом прижался к щеке Пенелопы.
— Хватит, глупышка! Я тебе предложения еще не делала. Что за поцелуи!
Она высвободилась из объятий сестры и побежала по комнате.
Айрин стала догонять ее, вновь испытывая желание спрятать лицо на ее плече.
— О Пэн! О Пэн! — кричала она.
На другой день, едва оказавшись наедине со старшей дочерью, миссис Лэфем спросила, словно зная, что Пенелопе это уже известно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91