южноамериканский негр, его подруга жизни и Линкольн, у ног которого одобрительно хлопает крыльями американский орел. В другом углу стояла этажерка более раннего периода. Эти призраки добавляли холода, которым веяло от стен, от пейзажей и ковра, и лишь усиливали контраст со сверкавшей всеми огнями люстрой и дрожащим от жара радиаторов воздухом в те редкие случаи, когда у Лэфемов бывали гости.
В этой комнате Кори еще не был; его всегда принимали в так называемой малой гостиной. Пенелопа сперва заглянула туда, потом в гостиную и рассмеялась, увидя его стоящим под единственной горелкой, которую служанка зажгла для него в люстре.
— Не понимаю, почему вас сюда поместили, — сказала она и провела его в малую, более уютную гостиную. — Отец еще не пришел, но я жду его с минуты на минуту; не знаю, отчего он задерживается. Служанка сказала вам, что мамы и Айрин тоже нет дома?
— Нет, не сказала. Спасибо, что принимаете меня. — Он увидел, что она не замечает его волнения, и слегка вздохнул, все, значит, должно быть на этом, низшем, уровне; что ж, пусть так. — Мне надо кое-что сказать вашему отцу… Надеюсь, — перебил он себя, — вам сегодня лучше.
— О да, благодарю вас, — сказала Пенелопа, вспомнив, что была накануне больна и потому не могла быть на обеде.
— Нам очень вас не хватало.
— О, спасибо. Боюсь, что меня более чем хватало бы, будь я там.
— Уверяю вас, — сказал Кори, — очень не хватало.
Они смотрели друг на друга.
— Мне кажется, я что-то начала говорить, — сказала девушка.
— Мне тоже, — ответил молодой человек. Они весело рассмеялись и тут же сделались очень серьезными. Он сел на предложенный ею стул и смотрел на нее; она села по другую сторону камина, на более низкий стул, положила руки на колени и, говоря с ним, чуть-чуть склоняла голову к плечу. В камине, слегка потрескивая, горел огонь, бросая на ее лицо мягкий свет. Она опустила глаза, потом зачем-то взглянула на часы на каминной доске.
— Мама и Айрин пошли на концерт испанских студентов.
— Вот как? — сказал Кори и опустил на пол шляпу, которую до того держал в руке.
Она зачем-то взглянула на шляпу, потом зачем-то на него и слегка покраснела. Кори тоже покраснел. Она, всегда общавшаяся с ним так свободно, чувствовала себя теперь скованной.
— Знаете, как тепло на улице? — спросил он.
— Да? Я сегодня не выходила весь день.
— Вечер совсем летний.
Она повернула лицо к огню и спохватилась.
— Вам здесь, наверное, слишком жарко?
— О нет, мне хорошо.
— В доме как будто еще держится холод последних дней. Когда вы пришли, я читала, закутавшись в шаль.
— Я помешал вам.
— О нет. Книгу я уже прочла. И просматривала снова.
— Вы любите перечитывать книги?
— Да, те, что мне нравятся.
— А что вы читали сегодня?
Девушка колебалась.
— Название сентиментальное. Вы читали? «Слезы, напрасные слезы».
— Ах, да. О ней вчера говорили. Книга имеет огромный успех у дам. Они обливают ее слезами. А вы плакали?
— Заплакать над книгой очень легко, — сказала, смеясь, Пенелопа, — а в этой все очень естественно, пока дело не доходит до главного. Из-за естественности всего остального естественным кажется и это. И все же, по-моему, все это очень искусственно.
— То, что она уступила его другой?
— Да; и только потому, что та другая, как ей было известно, полюбила его первая. Зачем? Какое право она имела так сделать?
— Не знаю. Думаю, что самопожертвование…
— Не было там никакого самопожертвования. Она и любимого принесла в жертву; и ради той, которая и вполовину не могла его оценить. Мне досадно на себя, когда вспоминаю, как я плакала над этой книгой, — да, признаюсь, плакала. Поступить так, как эта девушка, глупо. И дурно. Почему романисты не дают людям вести себя разумно?
— Может быть, им не удалось бы тогда написать что-то интересное, — предположил с улыбкой Кори.
— По крайней мере, тогда это было бы что-нибудь новое, — сказала девушка. — Впрочем, и в жизни это было бы что-нибудь новое, — добавила она.
— Не уверен. Отчего бы влюбленным и не проявлять здравый смысл?
— Это вопрос очень серьезный, — серьезно сказала Пенелопа. — Я на него ответить не могу, — и она предоставила ему выпутываться из разговора, который сама начала. При этом к ней, казалось, вернулась непринужденность. — А как вам нравится наша осенняя выставка, мистер Кори?
— Ваша выставка?
— Деревья в сквере. Мы считаем, что она ничуть не хуже, чем открытие сезона у «Джордана и Марша».
— Боюсь, вы не дадите мне серьезно оценить даже ваши клены.
— Что вы! — дам, если вам хочется быть серьезным.
— А вам?
— Только в вещах несерьезных. Поэтому я и плакала над этой книгой.
— Вы потешаетесь надо всем. Мисс Айрин говорила мне о вас вчера.
— Тогда мне слишком рано это опровергать. Придется сделать выговор Айрин.
— Надеюсь, вы не запретите ей говорить о вас!
Она взяла со стола веер и стала заслонять им лицо то от огня, то от него. При неясном свете ее маленькое лицо, сужавшееся книзу и увеличенное массой тяжелых темных волос, лукавый и ленивый взгляд напоминали японку; в ней было очарование, озаряющее каждую женщину, когда она счастлива. Трудно сказать, понимала ли она его чувства. Они еще о чем-то поговорили, потом она вернулась к тому, что он уже сказал. Она искоса взглянула на него из-за веера, и веер замер.
— Так, значит, Айрин говорит обо мне? — спросила она.
— Да. А может, это я говорю. Вы вправе осудить меня, если я поступаю неправильно, — сказал он.
— О, я не сказала, что неправильно, — ответила она. — Надеюсь только, что если вы говорили обо мне очень уж плохо, то сообщите и мне, чтобы я могла исправиться…
— Нет, пожалуйста, не меняйтесь! — воскликнул молодой человек.
У Пенелопы перехватило дыхание, но она продолжала решительно:
— …или отчитать вас за поношение высоких особ. — Она смотрела на веер, лежавший теперь у нее на коленях, и старалась справиться с собой, но голова ее чуть-чуть подрагивала, и она не поднимала глаз. Разговор перешел было на другое, но Кори снова вернул его к ним самим, словно только о них и шла все время речь.
— Я хочу говорить о вас , — сказал он, — раз уж с вами я говорю так редко.
— Вы хотите сказать, что говорю одна я, когда мы — вместе? — Она взглянула на него искоса; но, произнося последнее слово, покраснела.
— Мы так редко бываем вместе, — продолжал он.
— Не понимаю, о чем вы?
— Иногда мне кажется… я боюсь… что вы меня избегаете.
— Избегаю?
— Да! Стараетесь не оставаться со мной наедине.
Она могла бы сказать, что им вовсе незачем оставаться наедине, и очень странно, что он на это жалуется. Но она не сказала этого. Она посмотрела на веер, потом подняла пылающее лицо и снова взглянула на часы.
— Мама и Айрин будут жалеть, что вы не застали их, — выговорила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91