Я устало опустился в кресло, намереваясь предаться горестным раздумьям, но не успел. Снова прибежал Тип, и вид у него на сей раз, был особенно неприглядный. Он был взволнован и растерян. Ширинка на брюках бесстыдно распахнута, а мундир фельдмаршала измят и изжеван.
— Вот что, любезный, — раздраженно сказал я, — изволь гладить пиджак по утрам, а то он у тебя будто в жопе побывал.
Тип не отвечал. Он был удручен, он смотрел на меня с состраданием:
— В чем дело, моряк? — спросил я. Ноги мои похолодели от недоброго предчувствия, — опять жертва политического образования?
— Да нет, Ваше величество, образовывать я уже покончил и в гареме теперь у вас полная политическая грамотность.
Я облегченно вздохнул и откинулся на спинку трона.
Что может быть страшнее политической неграмотности? Когда их семьсот, нужен глаз да глаз. Собственно, меня не особенно трогает политическое образование моих супруг, но ведь об этом будет судачить вся страна. Дело дойдет до моей бывшей жены, а она обо мне и так невысокого мнения. Рога отнюдь не красят мужчину, а сверхмужчине они и вовсе не к лицу.
О, да я оказывается самолюбив. Не знал за собой этой черты.
Я вообще не знал о себе многое и теперь, кажется, понемногу начинаю раскрываться и познавать свою сущность.
— Так в чем же дело, маршал?
— Ваше величество, — у Типа начал дергаться левый глаз, — какая-то падла написала анонимку вашей жене.
— Какой жене?
— Вашей бывшей, той, что вы дома оставили.
— Та-ак! И что же она?
— Принесла телевизор, требует, чтобы вы заплатили агру за него.
Требует, значит. Наверное, она еще не знает, что требовать отныне право монарха, каковым я теперь и являюсь.
— Ну что ж, пусть войдет.
Тип пошел к выходу, но я, зная истеричный нрав своей бывшей, живо окликнул его.
— Знаете, маршал, пригласите, пожалуйста, сюда телохранителей.
— Слушаюсь, сир!
По знаку Типа в столовую вошли пятнадцать амбалов с огромными животами и не менее толстыми мордами. Я подозревал, что это были родственники Типа, в прошлом торговцы на рынке «Кармель» или специалисты по китайской кухне в его бывшем ресторане.
Они стояли вокруг меня истуканами готовые в любой миг вырвать браунинги из-под мышек.
Меры безопасности были приняты, и я распорядился впустить свою бывшую половину.
Она вошла этакой вальяжной походкой чужая и ненужная.
— Ну, здравствуй, Трахтман! — с издевкой сказала она.
— Допустим, — сказал я.
— Слышала про твои успехи-то, — сказала она, — не скрывая усмешки.
— Растем потихоньку, — в тон ей отвечал я.
Когда я был супругом этой женщины, она часто без всякого на то повода называла меня тюфяком. Теперь я имел возможность доказать ей обратное:
— Вот удостоверение, — победно произнес я, — здесь написано, что я сверхмужчина.
Жена залилась звонким смехом и вдруг истошно запричитала:
— Ой, тошнехонько мне, ой мне тоскливо…
Дура эта родилась во время коллективизации в Оренбургской губернии и чуть что любила с подвывом поохать, умело пользуясь при этом перлами неисчерпаемого колхозного фольклора.
— Отставить! — я ударил кулаком по ручке трона. Телохранители потянулись к подмышкам. Я лихорадочно соображал, что бы еще такое предпринять, чтобы эта женщина умолкла. В присутствии посторонних она могла ляпнуть что-нибудь унижающее мое мужское достоинство. И я поспешил отвлечь ее.
— Ты знаешь, — сказал я гордо, — у меня теперь большая семья.
— Слышала, семьсот говорят жен-то, — сыронизировала она.
— А ты как думала, хочешь на должность дворцовой экономки?
— Плевать, — сказала жена, — плевать я хотела на твою должность.
Она, в самом деле, плюнула и попала на фотографию в моем удостоверении. Это был акт прямого хулиганства, явное оскорбление моего величества. Телохранители озверели. Они вырвали пистолеты из подмышек.
— Стоп! Стоп! — вскочил я, — спрячьте пушки, мальчики! Дура! — сказал я жене, — я положу тебе хороший оклад, тужить не будешь.
— Экономь сам на своих индюшек, — гордо сказала она, — я место потеплее нашла.
Я рассмеялся:
— Что нашла-то, Мура?
— Трон Терпсихоры!
— Какой там еще Доры?
— Неуч! Не Доры, а Терпсихоры, царица Египта, — поправила жена.
Я знал, что она блефует. Вряд ли кто в здравом уме мог предложить моей корове столь ответственный пост.
— Ну и что? — сказал я с нарочитым равнодушием. Врать она умела и делала это всегда с некоторым даже изяществом. Я в такие моменты неизменно подчеркивал, где именно и как нагло она лжет. И в этом была моя ошибка. Если женщина не права, говорят французы, пойди и извинись перед ней.
На сей раз, я решил следовать логике французских мужчин и если не извиниться, то, якобы, поверить ей.
— Ну и что, хорошо платят? — участливо поинтересовался я.
— Сколько не платят все мои. И семья, между прочим, не меньше твоей.
— Ну и, сколько же их?
— Чего сколько?
— Не притворяйся, мужей сколько?
Браво, мне, кажется, удалось изобразить задетое самолюбие оскорбленного мужа, что ни говори, а ненавязчивая ревность всегда приятна женщинам.
— Ах, мужей сколько? Восемьсот восемьдесят четыре, — сказала она, — вчера парад принимала.
Телохранители захохотали:
— Ваше величество, — вмешался бригадир амбалов, — она вас перещеголяла на сто с лихером, ха-ха-ха…
— Цыц! — взорвался я, — тебя никто не спрашивает!
Бригадир втянул голову в плечи. Хохот оборвался внезапно, как подтяжка от штанов. Один из них, давясь от смеха, продолжал прыскать в кулак, но, уловив мой гневный взгляд, усилием воли подавил в себе неудержимо рвущийся наружу хохот.
— Куда тебе такую ораву, — с наигранной озабоченностью сказал я, — о здоровье подумала?
— Да ты на себя посмотри, — вскричала жена, — шатаешься уже, многоженец!
И снова телохранителей взорвало хохотом.
— Во-он! Заорал я, — во-он, болваны! Всех уволю!
Телохранители, держась за животы, повыскакивали из столовой. Работа в китайском ресторане отразилась на их культурном уровне — понятие о юморе они имели примитивное, и каждое пустячное замечание вызывало у них приступы неудержимого смеха.
Я остался один на один с бывшей супругой.
За многие годы нашей брачной жизни она причинила мне немало страданий своим пустым и взбалмошным характером.
У нас не было детей и единственной темой разговора для нее было извечное желание унизить меня и привести в пример других, более благополучных, как правило, соседских мужей. Тем не менее, я понимал, что мое внезапное возвеличение причиняет ей боль, и в душе моей появилась жалость к ней.
Я никогда не был злодеем, напротив сострадание было отличительным свойством моего характера и такие вот сварливые особы, зачастую, довольно ловко устраивали свои делишки за счет моего мягкосердечия. Собственно, по отношению к ней мое доброе сердце, а вернее, слабохарактерность, были, пожалуй, ни причем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23