Разве ж такими вещами шутят? На этот раз я говорю совершенно серьезно.
Кулинашенский схватился было за кобуру, но его руки были перехвачены стоявшими рядом Толей и Колей. На запястьях щелкнули замки наручников. Он ошалело смотрел на куклявых и не верил своих глазам.
- Ку - кук... Куклявые! Не может этого быть!
- Как видите - может, Василий Петрович. В определенных обстоятельствах даже куклявые становятся людьми. У вас семья есть?
- Да.
- Дети?
- Д-двое. М-мальчик и д-девочка.
- Возраст?
- П-пять и семь, - промямлил совершенно несчастный начальник полиции. Он прекрасно понимал, когда задаются подобные вопросы.
- Да, маленькие ещё совсем, - "печально" вздохнул Григорий. - Жалко!
- Чего? - подобострастно спросил Кулинашенский.
- Детей, говорю, жалко. Они-то тут при чем, верно?
Глаза у начальника стали совсем круглыми, как у кота, и таким разнесчастными, что Орлов невольно ему посочувствовал. Хоть он и порядочный негодяй, но все же человек, живое как-никак существо.
- Н-не п-понимаю! - прошептал в ужасе Кулинашенский. От переживаний главный полицейский, кажется, напрочь потерял голос. - Что это вы т-такое?... И п-потом, п-почему?... Н-на-а что это вы н-намекаете?
- Дети, они же - дети! - рассуждал Орлов, не обращая внимания на Кулинашенского. - Они же невинны. Разве они виноваты, что их отец последний негодяй и мерзавец. Отца же не выбирают, верно? Здесь уж кому как повезет.
- Вы меня убъете?! - жалобно прошептал несчастный начальник полиции.
- Конечно, - бодро ответил Григорий. - Повесим. Впрочем, за все ваши мерзости, вы не заслуживаете быть повешенным. Роман Маркович, - повернулся Орлов к ученому.
- Да, - откликнулся Березин, с добродушной и одобрительной улыбкой следивший за выступлением своего молодого друга.
- Чего там вам обещал этот недостойный и ничтожнеший Пантокрин?
- Выколоть глаза, отрезать язык и отрубить конечности, - с готовностью ответил ученый.
- Замечательно! - "восхитился" Орлов. - Вот какую смерть вы, Василий Петрович, заслуживаете. - Григорий окинул взглядом своих единомышленников, спросил: - Есть желающие привести приговор в исполнение немедленно?
Вверх взметнулся лес рук.
Кулинашенский издал страшный, как бы сказал молодой литератор, "леденящий душу" звук и потерял сознание.
Дремавший на коленях Орлова Тимка, равнодушно произнес:
- Хиляк. А ещё начальник полиции?! Теперь понятно почему у нас преступники разгуливают на свободе, а нормальные, порядочные люди сидят в сумасшедшем доме.
- Ты Тимка, как всегда, прав. Ребята, - обратился Григорий к Толе и Коле, - приведите человека в чувство.
Коля принес кружку воды и вылил её на голову своего главного шефа. Тот пришел в себя и, жалостливо глядя на Орлова, спросил:
- Я могу надеяться сохранить жизнь?
Григорий долго молчал, тянул и тянул паузу, как бы обдумывая его вопрос. Сказал "нерешительно":
- Возможно, но при одном условии.
- Я согласен на любые условия! - с воодушевлением проговорил начальник полиции.
"Похоже, теперь он стал совсем Кулинашенским", - усмехнулся про себя Орлов.
- Вы должны нам помочь, Василий Петрович.
- Рад стараться! Так точно! Все чем могу! - радостно замолотил главный полицеский, вскакивая и щелкая каблуками.
Вероятно, службу в полиции он начинал с младших чинов и ещё не утратил эту способность - щелкать каблуками.
- Значит, на вас можно надеяться?
- Так точно! Не сумлевайтесь, не подведу.
- Боже! Ну и лексикон! - проворчал Тимка. - Что правитель, что этот вот. Где их только набрали? И эти чмо вершат судьбами людей?! Нет, я отказываюсь что-либо понимать в этой жизни.
- Замолкни, философ! - прикрикнул на него Григорий. - Ты мне всю обедню испортишь.
- Молчу, Гриша, молчу.
Кулинашенский неприязненно покосился на кота, сказал очень искренне и очень доверительно:
- Мне, Григорий Александрович, самому не нравились здешние порядки. Честное слово! Но, что я мог, маленький человек, поделать. Потому, я сам, по зову, можно сказать, души. Да. От чистого сердца готов вам помочь в благородном деле и все такое прочее. Верьте мне, не подведу. Что я должен делать?
"А может быть он и правда искренне все это говорит? Все может быть. В жизни и не то бывает", - подумал Орлов.
- Во-первых, вы должны вывести нас отсюда.
- Готов. - Начальник сразу стал деловым, подтянутым, сосредоточенным.
- Ребята, заберите у него пистолет и снимите наручники, - сказал Григорий Толе и Коле. - И, на всякий случай, держите его на мушке.
- Хорошо, Гриша, - ответил Толя.
Парни быстро выполнили указание Орлова. Теперь предстояло подумать о составе ударной группы захвата. Григорий внимательно оглядел своих единомышленников, ждущих указаний своего предводителя. Настроение у всех было приподнятым. Кого же включить в группу? Кукляйвых, Григорьева... Кого же еще? Может быть "Лошать Прживальского"? Точно. С его-то дурной силушкой он может очень даже пригодится. Этот тридцатипятилетний великан работал раньше силачем в цирке, потешал почтенную публику тем, что гнул на крутой шее ломы, жонглировал двухпудовыми гирями, поднимал грузовик за передок, таскал на загривке по арене к всеобщему восторгу тяжеленных куклявых красавиц. Словом, пользовался успехом. Но по пьянке сболтнул что-то лишнее о правителе и моментально оказался здесь. Какой-то юморист дал ему кличку "Лошать Пржевальского". В шутку конечно дал. Но кличка эта на удивление прижилась. Все его теперь иначе и не называли. Разумеется за глаза. В глаза кто ж рискнет, верно? А вообще то его зовут Васей Теркиным. Кроме шуток. Он полный тезка популярнейшего литературного героя. Орлов включил его в группу. Березина брать не хотел. Но тот так разнервничался, так раскипятился, что пришлось взять.
В сопровождении Кулинашенского они без всяких хлопот покинули сумасшедший дом. Орлов очень надеялся, что навсегда. Хотя, всякое бывает. Жизнь непредсказуема. В народе говорят: "От тюрьмы да от сумы не зарекайся". Тем более от этого, столь "почтенного" заведения. Верно?
8. Последнее препятствие.
Не успели они отойти и пятидесяти метров от ворот сумасшедшего дома, как из кустов выскочила Танюша и бросилась Орлову на шею. И в голос запричитала, да так громко, что в городе залаяли собаки.
- Гришенька! Любимый! Родной! Живой! Господи, как я рада! Как счастлива! А похудел-то! Глаза вон ввалились. Ты меня любишь, Гришенька?! Она осыпала его лицо поцелуями.
- Да. Танюша!
- Скучал ли обо мне?
- Да, Татюша!
- А как я скучала по тебе трудно даже высказать. Правда. Думала - умру от тоски. Ты меня любишь, Гришенька?
- Да, Танюша!
- А я тебя как люблю, Гришенька! Просто умереть можно! Вот - как люблю!
Григорий обнимал и целовал эту удивительную неземной красоты девушку и чувствовал себя счастливым до неприличия и глупым до самоунижения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Кулинашенский схватился было за кобуру, но его руки были перехвачены стоявшими рядом Толей и Колей. На запястьях щелкнули замки наручников. Он ошалело смотрел на куклявых и не верил своих глазам.
- Ку - кук... Куклявые! Не может этого быть!
- Как видите - может, Василий Петрович. В определенных обстоятельствах даже куклявые становятся людьми. У вас семья есть?
- Да.
- Дети?
- Д-двое. М-мальчик и д-девочка.
- Возраст?
- П-пять и семь, - промямлил совершенно несчастный начальник полиции. Он прекрасно понимал, когда задаются подобные вопросы.
- Да, маленькие ещё совсем, - "печально" вздохнул Григорий. - Жалко!
- Чего? - подобострастно спросил Кулинашенский.
- Детей, говорю, жалко. Они-то тут при чем, верно?
Глаза у начальника стали совсем круглыми, как у кота, и таким разнесчастными, что Орлов невольно ему посочувствовал. Хоть он и порядочный негодяй, но все же человек, живое как-никак существо.
- Н-не п-понимаю! - прошептал в ужасе Кулинашенский. От переживаний главный полицейский, кажется, напрочь потерял голос. - Что это вы т-такое?... И п-потом, п-почему?... Н-на-а что это вы н-намекаете?
- Дети, они же - дети! - рассуждал Орлов, не обращая внимания на Кулинашенского. - Они же невинны. Разве они виноваты, что их отец последний негодяй и мерзавец. Отца же не выбирают, верно? Здесь уж кому как повезет.
- Вы меня убъете?! - жалобно прошептал несчастный начальник полиции.
- Конечно, - бодро ответил Григорий. - Повесим. Впрочем, за все ваши мерзости, вы не заслуживаете быть повешенным. Роман Маркович, - повернулся Орлов к ученому.
- Да, - откликнулся Березин, с добродушной и одобрительной улыбкой следивший за выступлением своего молодого друга.
- Чего там вам обещал этот недостойный и ничтожнеший Пантокрин?
- Выколоть глаза, отрезать язык и отрубить конечности, - с готовностью ответил ученый.
- Замечательно! - "восхитился" Орлов. - Вот какую смерть вы, Василий Петрович, заслуживаете. - Григорий окинул взглядом своих единомышленников, спросил: - Есть желающие привести приговор в исполнение немедленно?
Вверх взметнулся лес рук.
Кулинашенский издал страшный, как бы сказал молодой литератор, "леденящий душу" звук и потерял сознание.
Дремавший на коленях Орлова Тимка, равнодушно произнес:
- Хиляк. А ещё начальник полиции?! Теперь понятно почему у нас преступники разгуливают на свободе, а нормальные, порядочные люди сидят в сумасшедшем доме.
- Ты Тимка, как всегда, прав. Ребята, - обратился Григорий к Толе и Коле, - приведите человека в чувство.
Коля принес кружку воды и вылил её на голову своего главного шефа. Тот пришел в себя и, жалостливо глядя на Орлова, спросил:
- Я могу надеяться сохранить жизнь?
Григорий долго молчал, тянул и тянул паузу, как бы обдумывая его вопрос. Сказал "нерешительно":
- Возможно, но при одном условии.
- Я согласен на любые условия! - с воодушевлением проговорил начальник полиции.
"Похоже, теперь он стал совсем Кулинашенским", - усмехнулся про себя Орлов.
- Вы должны нам помочь, Василий Петрович.
- Рад стараться! Так точно! Все чем могу! - радостно замолотил главный полицеский, вскакивая и щелкая каблуками.
Вероятно, службу в полиции он начинал с младших чинов и ещё не утратил эту способность - щелкать каблуками.
- Значит, на вас можно надеяться?
- Так точно! Не сумлевайтесь, не подведу.
- Боже! Ну и лексикон! - проворчал Тимка. - Что правитель, что этот вот. Где их только набрали? И эти чмо вершат судьбами людей?! Нет, я отказываюсь что-либо понимать в этой жизни.
- Замолкни, философ! - прикрикнул на него Григорий. - Ты мне всю обедню испортишь.
- Молчу, Гриша, молчу.
Кулинашенский неприязненно покосился на кота, сказал очень искренне и очень доверительно:
- Мне, Григорий Александрович, самому не нравились здешние порядки. Честное слово! Но, что я мог, маленький человек, поделать. Потому, я сам, по зову, можно сказать, души. Да. От чистого сердца готов вам помочь в благородном деле и все такое прочее. Верьте мне, не подведу. Что я должен делать?
"А может быть он и правда искренне все это говорит? Все может быть. В жизни и не то бывает", - подумал Орлов.
- Во-первых, вы должны вывести нас отсюда.
- Готов. - Начальник сразу стал деловым, подтянутым, сосредоточенным.
- Ребята, заберите у него пистолет и снимите наручники, - сказал Григорий Толе и Коле. - И, на всякий случай, держите его на мушке.
- Хорошо, Гриша, - ответил Толя.
Парни быстро выполнили указание Орлова. Теперь предстояло подумать о составе ударной группы захвата. Григорий внимательно оглядел своих единомышленников, ждущих указаний своего предводителя. Настроение у всех было приподнятым. Кого же включить в группу? Кукляйвых, Григорьева... Кого же еще? Может быть "Лошать Прживальского"? Точно. С его-то дурной силушкой он может очень даже пригодится. Этот тридцатипятилетний великан работал раньше силачем в цирке, потешал почтенную публику тем, что гнул на крутой шее ломы, жонглировал двухпудовыми гирями, поднимал грузовик за передок, таскал на загривке по арене к всеобщему восторгу тяжеленных куклявых красавиц. Словом, пользовался успехом. Но по пьянке сболтнул что-то лишнее о правителе и моментально оказался здесь. Какой-то юморист дал ему кличку "Лошать Пржевальского". В шутку конечно дал. Но кличка эта на удивление прижилась. Все его теперь иначе и не называли. Разумеется за глаза. В глаза кто ж рискнет, верно? А вообще то его зовут Васей Теркиным. Кроме шуток. Он полный тезка популярнейшего литературного героя. Орлов включил его в группу. Березина брать не хотел. Но тот так разнервничался, так раскипятился, что пришлось взять.
В сопровождении Кулинашенского они без всяких хлопот покинули сумасшедший дом. Орлов очень надеялся, что навсегда. Хотя, всякое бывает. Жизнь непредсказуема. В народе говорят: "От тюрьмы да от сумы не зарекайся". Тем более от этого, столь "почтенного" заведения. Верно?
8. Последнее препятствие.
Не успели они отойти и пятидесяти метров от ворот сумасшедшего дома, как из кустов выскочила Танюша и бросилась Орлову на шею. И в голос запричитала, да так громко, что в городе залаяли собаки.
- Гришенька! Любимый! Родной! Живой! Господи, как я рада! Как счастлива! А похудел-то! Глаза вон ввалились. Ты меня любишь, Гришенька?! Она осыпала его лицо поцелуями.
- Да. Танюша!
- Скучал ли обо мне?
- Да, Татюша!
- А как я скучала по тебе трудно даже высказать. Правда. Думала - умру от тоски. Ты меня любишь, Гришенька?
- Да, Танюша!
- А я тебя как люблю, Гришенька! Просто умереть можно! Вот - как люблю!
Григорий обнимал и целовал эту удивительную неземной красоты девушку и чувствовал себя счастливым до неприличия и глупым до самоунижения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83