Акустика в нашем дворе была отменная.
Особенно любила наша соседка романсы. Надрывные цыганские и печальные русские. Не брезговала французским шансоном, оперными ариями, джазовыми импровизациями и даже блатным фольклором вроде «Таганки. „Голосит, прямо до печенок пронимает“, – жаловалась престарелая Марья Степановна из пятой квартиры. На Иру писали кляузные письма, несколько раз вызывали милицию, но стражи порядка лишь потешались над нами. Нет такой статьи в законе, чтобы запрещать человеку петь в собственной квартире. Не ночами же надрывается. И не было никому дела до нашей печали – каждое утро просыпаться от пронзительного сопрано, резонирующего так, что стекла дребезжат.
* * *
– Убили, убили окаянную, – голосила соседка по лестничной площадке Аннушка, мать многочисленного семейства. –Что делается то, а? – причитала она.
Имея легкий необременительный характер, любимая всеми соседями, Анюта – кладезь самой полной и самой свежей информации.
– Ты представляешь, Насть, зарезали, как, прости господи, бомжиху какую-нибудь. На задах, у мусорных баков. Так и лежала там. Всю, говорят, ночь лежала. Мужчина из второго подъезда пошел мусор выносить, а она там лежит, скрюченная уже… В чем мать родила… – понизив голос до зловещего шепота, выдала Анна самую захватывающую на ее взгляд деталь.
– Так, значит, не у баков зарезали, в другом месте. А тело уже потом перенесли, – я пыталась рассуждать логически, хотя в голове все плыло. Это только в детективах хладнокровные оперативники и сыщики легко считают трупы. На самом деле трудно примириться с чужой смертью, как бы не относился к человеку при жизни.
– Да нет, прямо тама и зарезали! – настаивала Аннушка.
– Ты Ань чего? С головой плохо? Она мусор что ли голая пошла выносить? Или, может, ее ограбили?
– Может и ограбили, но как-то слишком уж это… цинично, чтобы прямо буквально до трусов грабить. К тому же чего бы им одежду воровать, когда на ней драгоценности висели. Да так и остались нетронутыми. И кровищи там натекло, жуть! Если б ее зарезали в другом месте, откуда бы столько крови? Ты прямо как книжек не читаешь.
– Ань, а что же, никто ничего не слышал? Свидетели есть?
– Не знаю, Настюх. Мужик, который труп обнаружил, да ты, может, видела его, малахольный такой дядечка, зимой и летом одним цветом, в синем плаще ходит, он сейчас как раз показания дает.
Аннушка, облокотившись о покореженные перила, так и сыпала на меня подробностями. Каждое ее слово гулко отдавалось в высоких перекрытиях лестничного пролета.
– Странно как… – я вдруг вспомнила, что вчера вечером неясная тревога просочилась в квартиру. Ночью приснился странный, не столько страшный, сколько грустный сон – я уходила по извилистой тропинке в туманную бесконечную даль и плакала – я точно знала, что у приснившейся мне дороги нет конца, и осознавать это было очень грустно. Сегодня, занимаясь обычными делами, я почти забыла про ночное приключение. А сейчас картинка снова встала перед глазами с отчетливой ясностью.
– Ты понимаешь, – торопливая Аннушкина болтовня вернула меня к действительности, – у ее соседей полночи собака выла, никак успокоить не могли. Должно быть, чувствовала, животные они всегда покойников чуют.
– А сами соседи?
– Да что они? Спали… Кто-то вроде видел, как третьего дня приезжала к ней баба на желтой машине. Но толком не разглядели. К Ирке постоянно ездили. Один ее хахаль на сером джипе, второй на Мерседесе на черном. Бывало, еще подружка прикатит, у той Пежо, маленькая такая, синяя. А на желтой, так чтобы из постоянных, никто не ездил. И ведь ты понимаешь, Насть, ну ладно бы просто убили, ну там ограбили или надругались, а то ведь нет, и сама целехонькая, и колечки в ушах с бриллиантами, перстенек с сапфиром, цепочка платиновая с крестиком. Конечно, Ирка – баба не совсем нормальная, от нее всего можно ожидать. Жила непонятно и умерла черт те как.
– Ох, Анюта, умирать что так, что эдак…
– Не скажи, – Аннушка на мгновение задумалась, – помереть тоже по-людски хочется.
– А с чего ты взяла, что она ненормальная? Выглядела всегда очень даже…
– Ой, да я про другое. Выглядела… Ну скажешь тоже, мало ли кто как выглядит. Разве в этом дело? – Аннушка посмотрела на меня, как на неразумное дитя, – глаз у нее дурной был. Неужели сама не видела? Она на меня как зыркнет, бывало, так я болею потом неделю.
– Так ты бы ей фигу показала, от сглаза хорошо помогает.
– Не знаю, от чего там фига помогает, – обиделась Аннушка на мое несерьезное и теперь уже явно запоздалое предложение, – но история мрачная.
– Мрачная.
– У нее не только глаз, у нее вся голова была дурная, – все никак не могла успокоиться Анюта, – она же, Ира то эта, прости господи, уж с такими была причудами. Мало нам этих ее песен было, она еще и ворону завела. Соседи жаловались, орала эта ворона, как резаная, жрать там или еще по какой надобности, начинала верещать дурниной просто.
– Ворона? Какая ворона?
– Белая, с ума сойти, да?
Я слегка пошатнулась, крепче ухватилась за перила.
– Да что ты? Серьезно? У нее была белая ворона?
– Вот те крест! Всех извела. А уж гости к ней какие ходили, в смысле к Ирке этой, а не к вороне… А уж мужиков то, а уж откуда такие деньжищи… Нехороший тут какой– то след, точно тебе говорю. Еще неизвестно, что там при обыске у нее нашли. Может тротил или гексоген, может, она вообще с террористами дело имела. Или с сатанистами, – для Аннушки любая нечисть была едина, – Поди разбери, чужая душа потемки… Да…
Соседка протяжно вздохнула и уплыла достирывать брошенное ради такого происшествия белье. За ней поковыляла разжиревшая такса Нюра, тяжело переваливая упитанное брюшко со ступеньки на ступеньку.
Я еще какое-то время постояла в задумчивости, но потом, собравшись с силами, все-таки вышла на улицу и направилась в сторону магазина за свежей булкой для Риты.
* * *
Пока медленно шагала в сторону продуктовой лавки, вспоминала, что знаю про Иру. Певица погорелого театра, почти в буквальном смысле. Она приехала из какой-то северной провинции, где пела в местной «оперетке». Театр лет пять назад закрыли за недостаточностью финансирования и прима Ира, исполнявшая все главные роли, подалась в Москву, торговать экстерьером, как судачили острые на язык местные старухи. Благо было чем, недостатка в купцах не наблюдалось. В этом доме она поселилась три года назад, купив на пике цены просторную трехкомнатную квартиру отбывшего на историческую родину Марка Самуиловича Карца. Все эти детали я знала опять же от Аннушки, потому как сама с соседями не особо контачила.
По слухам, Ира подвизалась на музыкально-развлекательной ниве. Пела в кабаре. По моим меркам это было кзотично, но не более того.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Особенно любила наша соседка романсы. Надрывные цыганские и печальные русские. Не брезговала французским шансоном, оперными ариями, джазовыми импровизациями и даже блатным фольклором вроде «Таганки. „Голосит, прямо до печенок пронимает“, – жаловалась престарелая Марья Степановна из пятой квартиры. На Иру писали кляузные письма, несколько раз вызывали милицию, но стражи порядка лишь потешались над нами. Нет такой статьи в законе, чтобы запрещать человеку петь в собственной квартире. Не ночами же надрывается. И не было никому дела до нашей печали – каждое утро просыпаться от пронзительного сопрано, резонирующего так, что стекла дребезжат.
* * *
– Убили, убили окаянную, – голосила соседка по лестничной площадке Аннушка, мать многочисленного семейства. –Что делается то, а? – причитала она.
Имея легкий необременительный характер, любимая всеми соседями, Анюта – кладезь самой полной и самой свежей информации.
– Ты представляешь, Насть, зарезали, как, прости господи, бомжиху какую-нибудь. На задах, у мусорных баков. Так и лежала там. Всю, говорят, ночь лежала. Мужчина из второго подъезда пошел мусор выносить, а она там лежит, скрюченная уже… В чем мать родила… – понизив голос до зловещего шепота, выдала Анна самую захватывающую на ее взгляд деталь.
– Так, значит, не у баков зарезали, в другом месте. А тело уже потом перенесли, – я пыталась рассуждать логически, хотя в голове все плыло. Это только в детективах хладнокровные оперативники и сыщики легко считают трупы. На самом деле трудно примириться с чужой смертью, как бы не относился к человеку при жизни.
– Да нет, прямо тама и зарезали! – настаивала Аннушка.
– Ты Ань чего? С головой плохо? Она мусор что ли голая пошла выносить? Или, может, ее ограбили?
– Может и ограбили, но как-то слишком уж это… цинично, чтобы прямо буквально до трусов грабить. К тому же чего бы им одежду воровать, когда на ней драгоценности висели. Да так и остались нетронутыми. И кровищи там натекло, жуть! Если б ее зарезали в другом месте, откуда бы столько крови? Ты прямо как книжек не читаешь.
– Ань, а что же, никто ничего не слышал? Свидетели есть?
– Не знаю, Настюх. Мужик, который труп обнаружил, да ты, может, видела его, малахольный такой дядечка, зимой и летом одним цветом, в синем плаще ходит, он сейчас как раз показания дает.
Аннушка, облокотившись о покореженные перила, так и сыпала на меня подробностями. Каждое ее слово гулко отдавалось в высоких перекрытиях лестничного пролета.
– Странно как… – я вдруг вспомнила, что вчера вечером неясная тревога просочилась в квартиру. Ночью приснился странный, не столько страшный, сколько грустный сон – я уходила по извилистой тропинке в туманную бесконечную даль и плакала – я точно знала, что у приснившейся мне дороги нет конца, и осознавать это было очень грустно. Сегодня, занимаясь обычными делами, я почти забыла про ночное приключение. А сейчас картинка снова встала перед глазами с отчетливой ясностью.
– Ты понимаешь, – торопливая Аннушкина болтовня вернула меня к действительности, – у ее соседей полночи собака выла, никак успокоить не могли. Должно быть, чувствовала, животные они всегда покойников чуют.
– А сами соседи?
– Да что они? Спали… Кто-то вроде видел, как третьего дня приезжала к ней баба на желтой машине. Но толком не разглядели. К Ирке постоянно ездили. Один ее хахаль на сером джипе, второй на Мерседесе на черном. Бывало, еще подружка прикатит, у той Пежо, маленькая такая, синяя. А на желтой, так чтобы из постоянных, никто не ездил. И ведь ты понимаешь, Насть, ну ладно бы просто убили, ну там ограбили или надругались, а то ведь нет, и сама целехонькая, и колечки в ушах с бриллиантами, перстенек с сапфиром, цепочка платиновая с крестиком. Конечно, Ирка – баба не совсем нормальная, от нее всего можно ожидать. Жила непонятно и умерла черт те как.
– Ох, Анюта, умирать что так, что эдак…
– Не скажи, – Аннушка на мгновение задумалась, – помереть тоже по-людски хочется.
– А с чего ты взяла, что она ненормальная? Выглядела всегда очень даже…
– Ой, да я про другое. Выглядела… Ну скажешь тоже, мало ли кто как выглядит. Разве в этом дело? – Аннушка посмотрела на меня, как на неразумное дитя, – глаз у нее дурной был. Неужели сама не видела? Она на меня как зыркнет, бывало, так я болею потом неделю.
– Так ты бы ей фигу показала, от сглаза хорошо помогает.
– Не знаю, от чего там фига помогает, – обиделась Аннушка на мое несерьезное и теперь уже явно запоздалое предложение, – но история мрачная.
– Мрачная.
– У нее не только глаз, у нее вся голова была дурная, – все никак не могла успокоиться Анюта, – она же, Ира то эта, прости господи, уж с такими была причудами. Мало нам этих ее песен было, она еще и ворону завела. Соседи жаловались, орала эта ворона, как резаная, жрать там или еще по какой надобности, начинала верещать дурниной просто.
– Ворона? Какая ворона?
– Белая, с ума сойти, да?
Я слегка пошатнулась, крепче ухватилась за перила.
– Да что ты? Серьезно? У нее была белая ворона?
– Вот те крест! Всех извела. А уж гости к ней какие ходили, в смысле к Ирке этой, а не к вороне… А уж мужиков то, а уж откуда такие деньжищи… Нехороший тут какой– то след, точно тебе говорю. Еще неизвестно, что там при обыске у нее нашли. Может тротил или гексоген, может, она вообще с террористами дело имела. Или с сатанистами, – для Аннушки любая нечисть была едина, – Поди разбери, чужая душа потемки… Да…
Соседка протяжно вздохнула и уплыла достирывать брошенное ради такого происшествия белье. За ней поковыляла разжиревшая такса Нюра, тяжело переваливая упитанное брюшко со ступеньки на ступеньку.
Я еще какое-то время постояла в задумчивости, но потом, собравшись с силами, все-таки вышла на улицу и направилась в сторону магазина за свежей булкой для Риты.
* * *
Пока медленно шагала в сторону продуктовой лавки, вспоминала, что знаю про Иру. Певица погорелого театра, почти в буквальном смысле. Она приехала из какой-то северной провинции, где пела в местной «оперетке». Театр лет пять назад закрыли за недостаточностью финансирования и прима Ира, исполнявшая все главные роли, подалась в Москву, торговать экстерьером, как судачили острые на язык местные старухи. Благо было чем, недостатка в купцах не наблюдалось. В этом доме она поселилась три года назад, купив на пике цены просторную трехкомнатную квартиру отбывшего на историческую родину Марка Самуиловича Карца. Все эти детали я знала опять же от Аннушки, потому как сама с соседями не особо контачила.
По слухам, Ира подвизалась на музыкально-развлекательной ниве. Пела в кабаре. По моим меркам это было кзотично, но не более того.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69