Захария воскрес следующей же ночью. Его терпели еще какое-то время, но вскоре отец убил его. Не буду рассказывать как, но убил. Меня стали бояться еще больше. Перед заходом солнца негры запирались, предварительно рисуя на земле кресты вокруг своих хижин. О, если бы они знали, как бесполезны были все их старания! Однажды я почувствовал уже вкус настоящего насыщения, и удержать меня не могла никакая сила. Зная свою способность к быстрому перемещению, я повадился наведываться к соседям. Сначала старался не доходить до крайности, но безумство было сильнее, и я, не желая того, начал убивать. То там, то здесь возрождались мертвые, и родители вынуждены были продать поместье, чтобы спасти меня от неминуемой расправы. Мы переехали в Ноксвилл, в большой дом на окраине города.
– Тайм-аут, Морис! Дай мне немного времени, я должна все это переварить.
Он умолк и, неподвижно замерев, закрыл глаза.
Я напряженно пыталась собрать мысли воедино, так как во время рассказа чувствовала то холодный озноб, то горячую голову. Через какой ад прошли твои домашние! Занавес… Как наяву живые картины более чем столетней давности. Рабовладельческий Юг, безграмотные, суеверные негры и странный хозяйский сын. Чудовище. Маленький монстр, не ведающий, что творит. Да еще гордый от сознания своей силы и возможностей. Ты не выжил бы в то время, если бы не родители. Отец, который железной рукой пресекал все пересуды, и мама, которая пыталась облегчить твою судьбу, сама толком не понимая, за что Бог наказал единственного выжившего ребенка. Рос, взрослел, а разгадки твоему поведению и состоянию не было. Занавес… Конец первого акта. Какие они были, твои родители? Любящие, самоотверженные и прогрессивные, если старались разобраться и наладить твою жизнь, поскольку ничего нельзя исправить. Что было дальше, как ты сумел стать таким, каким стал?
Я принесла из кухни две чашки крепко заваренного кофе. Морис продолжал сидеть в кресле, не меняя позы, как будто собираясь с силами, чтобы продолжить рассказ. А мне нужны силы, чтобы его выслушать. Прикоснулась к руке. Он открыл глаза.
– Прошу тебя, продолжай.
Протягиваю чашечку с ароматным напитком. Как он бережно берет хрупкий фарфор! Не устаю любоваться движениями его изящных рук. С удовольствием вдыхает запах кофе и лишь прикасается губами к чашке. Я залезаю с ногами на диван напротив Мориса, чтобы не пропустить ни единого слова, жеста, выражения лица. Морис снова начинает рассказывать:
– Мне исполнилось двенадцать. Родители в надежде, что, возможно, учеба меня отвлечет, наняли множество преподавателей, в очередной раз взяв с меня клятву, что я ничем не стану себя выдавать. Мне искренне не хотелось их расстраивать, и я старательно изображал из себя немощного, болезненного ребенка. Это было не трудно. Вероятнее всего, они принимали меня не просто за больного, а смертельно больного: прозрачно-белая кожа, измученно-красные глаза, мертвенно-холодные руки, тонкие, неподвижные. Слушая их, я чаще всего помалкивал, плотно сжав губы, ведь прятать клыки я еще не умел. Учителя сетовали на мою рассеянность, удивляясь, почему уроки проходят только вечерами, выказывали родителям недовольство за то, что те так безжалостны к своему немощному чаду, получали дополнительное вознаграждение и, демонстративно недовольные, продолжали скармливать мне одну науку за другой. Когда мы жили в усадьбе, родители сами занимались со мной. Писать, читать и считать я, разумеется, умел. Меня учили музыке, танцам и хорошим манерам. Сыну аристократа-южанина это было необходимо. В общем-то, если отбросить самые главные недостатки, я ничем не отличался от других мальчиков-подростков. Ну, разве что был нелюдим, молчалив и излишне грубоват. Кроме всего прочего, родители не оставляли надежды вылечить меня. Мама неустанно собирала литературу, читала все газеты и журналы, выписывая странные случаи, и, если находила, отец немедленно отправлялся на место происшествия. Он исколесил полстраны, переговорил со множеством врачей и ученых, но мои симптомы неумолимо сходились к одному диагнозу – вампирия. Уже гораздо позднее появилось такое понятие, как порфирия.
Мама обращалась к колдунам и магам, но ответ всегда был один и тот же: «Мы бессильны». Тайное быстро становится явным. Приходилось постоянно переезжать с места на место. Непонимание порождало агрессию: я снова и снова становился раздражительным и неуправляемым. Родители бились со мной, теряя терпение. Мы существовали практически на колесах, потому что жизнью это назвать было нельзя. Весь рабовладельческий Юг уже поговаривал о странной семейке. Мы уехали на север, но и там не смогли укрепиться. Я обманывал и лгал, сбегал из дома и творил бесчинства. Искренне раскаивался, но бороться с собой был не в состоянии. Голод настойчиво требовал своего. Я старался не поддаваться, но яростное желание порой завладевало мной безраздельно, и мальчик-вампир становился неуправляемым.
Тогда решено было перебраться в Европу. Шел тысяча восемьсот тридцать четвертый год. Путешествие на пароходе через океан чуть не сделало меня неврастеником. Высаживаясь на берег во Франции, родители были издерганы и измотаны до крайности. Тогда я не осознавал еще до конца, и лишь теперь отчетливо понимаю состояние отца, через что ему пришлось переступить, когда он пошел на то, что привел в гостиничный номер проститутку, совсем еще молоденькую девушку, и оставил со мной наедине. Ее безжизненное тело он уволок, тщательно завернув в толстое шерстяное одеяло, и что сделал с ним дальше, я так никогда и не узнал, но в глазах мистера Балантена было уже даже не отчаяние – обреченность. Сейчас мне остается только удивляться, как он не покончил собой. Догадывалась ли об этом мама? Уверен, что да! Но их отношение ко мне не изменилось. От меня они настойчиво требовали продолжения учебы. Их заявление, что я буду учиться в школе, повергло меня в шок, но спорить было бесполезно. Мы поселились в Париже – там можно было затеряться. Я должен был привыкать жить с людьми, растворяясь среди них, включаясь в этот трагический маскарад, которому предстоит продолжаться вечно. Это слово уже не боялись произносить в нашей семье. Мое бессмертие сомнений не вызывало. С середины семнадцатого века Европа, можно сказать, просто повально увлеклась всяческого рода мистификациями. Многочисленные устные суеверия записывались и издавались. Рассказы о вампирах появлялись не только в сборниках народных преданий, но и в газетных новостях и официальных донесениях. Собираясь все вместе в часы моих бодрствований, мы зачитывались до одурения в поисках разгадки моей метаморфозы. Но тщетно. В основном все это были досужие домыслы, порожденные необразованностью, обросшие неправдоподобными деталями и всякой чертовщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Тайм-аут, Морис! Дай мне немного времени, я должна все это переварить.
Он умолк и, неподвижно замерев, закрыл глаза.
Я напряженно пыталась собрать мысли воедино, так как во время рассказа чувствовала то холодный озноб, то горячую голову. Через какой ад прошли твои домашние! Занавес… Как наяву живые картины более чем столетней давности. Рабовладельческий Юг, безграмотные, суеверные негры и странный хозяйский сын. Чудовище. Маленький монстр, не ведающий, что творит. Да еще гордый от сознания своей силы и возможностей. Ты не выжил бы в то время, если бы не родители. Отец, который железной рукой пресекал все пересуды, и мама, которая пыталась облегчить твою судьбу, сама толком не понимая, за что Бог наказал единственного выжившего ребенка. Рос, взрослел, а разгадки твоему поведению и состоянию не было. Занавес… Конец первого акта. Какие они были, твои родители? Любящие, самоотверженные и прогрессивные, если старались разобраться и наладить твою жизнь, поскольку ничего нельзя исправить. Что было дальше, как ты сумел стать таким, каким стал?
Я принесла из кухни две чашки крепко заваренного кофе. Морис продолжал сидеть в кресле, не меняя позы, как будто собираясь с силами, чтобы продолжить рассказ. А мне нужны силы, чтобы его выслушать. Прикоснулась к руке. Он открыл глаза.
– Прошу тебя, продолжай.
Протягиваю чашечку с ароматным напитком. Как он бережно берет хрупкий фарфор! Не устаю любоваться движениями его изящных рук. С удовольствием вдыхает запах кофе и лишь прикасается губами к чашке. Я залезаю с ногами на диван напротив Мориса, чтобы не пропустить ни единого слова, жеста, выражения лица. Морис снова начинает рассказывать:
– Мне исполнилось двенадцать. Родители в надежде, что, возможно, учеба меня отвлечет, наняли множество преподавателей, в очередной раз взяв с меня клятву, что я ничем не стану себя выдавать. Мне искренне не хотелось их расстраивать, и я старательно изображал из себя немощного, болезненного ребенка. Это было не трудно. Вероятнее всего, они принимали меня не просто за больного, а смертельно больного: прозрачно-белая кожа, измученно-красные глаза, мертвенно-холодные руки, тонкие, неподвижные. Слушая их, я чаще всего помалкивал, плотно сжав губы, ведь прятать клыки я еще не умел. Учителя сетовали на мою рассеянность, удивляясь, почему уроки проходят только вечерами, выказывали родителям недовольство за то, что те так безжалостны к своему немощному чаду, получали дополнительное вознаграждение и, демонстративно недовольные, продолжали скармливать мне одну науку за другой. Когда мы жили в усадьбе, родители сами занимались со мной. Писать, читать и считать я, разумеется, умел. Меня учили музыке, танцам и хорошим манерам. Сыну аристократа-южанина это было необходимо. В общем-то, если отбросить самые главные недостатки, я ничем не отличался от других мальчиков-подростков. Ну, разве что был нелюдим, молчалив и излишне грубоват. Кроме всего прочего, родители не оставляли надежды вылечить меня. Мама неустанно собирала литературу, читала все газеты и журналы, выписывая странные случаи, и, если находила, отец немедленно отправлялся на место происшествия. Он исколесил полстраны, переговорил со множеством врачей и ученых, но мои симптомы неумолимо сходились к одному диагнозу – вампирия. Уже гораздо позднее появилось такое понятие, как порфирия.
Мама обращалась к колдунам и магам, но ответ всегда был один и тот же: «Мы бессильны». Тайное быстро становится явным. Приходилось постоянно переезжать с места на место. Непонимание порождало агрессию: я снова и снова становился раздражительным и неуправляемым. Родители бились со мной, теряя терпение. Мы существовали практически на колесах, потому что жизнью это назвать было нельзя. Весь рабовладельческий Юг уже поговаривал о странной семейке. Мы уехали на север, но и там не смогли укрепиться. Я обманывал и лгал, сбегал из дома и творил бесчинства. Искренне раскаивался, но бороться с собой был не в состоянии. Голод настойчиво требовал своего. Я старался не поддаваться, но яростное желание порой завладевало мной безраздельно, и мальчик-вампир становился неуправляемым.
Тогда решено было перебраться в Европу. Шел тысяча восемьсот тридцать четвертый год. Путешествие на пароходе через океан чуть не сделало меня неврастеником. Высаживаясь на берег во Франции, родители были издерганы и измотаны до крайности. Тогда я не осознавал еще до конца, и лишь теперь отчетливо понимаю состояние отца, через что ему пришлось переступить, когда он пошел на то, что привел в гостиничный номер проститутку, совсем еще молоденькую девушку, и оставил со мной наедине. Ее безжизненное тело он уволок, тщательно завернув в толстое шерстяное одеяло, и что сделал с ним дальше, я так никогда и не узнал, но в глазах мистера Балантена было уже даже не отчаяние – обреченность. Сейчас мне остается только удивляться, как он не покончил собой. Догадывалась ли об этом мама? Уверен, что да! Но их отношение ко мне не изменилось. От меня они настойчиво требовали продолжения учебы. Их заявление, что я буду учиться в школе, повергло меня в шок, но спорить было бесполезно. Мы поселились в Париже – там можно было затеряться. Я должен был привыкать жить с людьми, растворяясь среди них, включаясь в этот трагический маскарад, которому предстоит продолжаться вечно. Это слово уже не боялись произносить в нашей семье. Мое бессмертие сомнений не вызывало. С середины семнадцатого века Европа, можно сказать, просто повально увлеклась всяческого рода мистификациями. Многочисленные устные суеверия записывались и издавались. Рассказы о вампирах появлялись не только в сборниках народных преданий, но и в газетных новостях и официальных донесениях. Собираясь все вместе в часы моих бодрствований, мы зачитывались до одурения в поисках разгадки моей метаморфозы. Но тщетно. В основном все это были досужие домыслы, порожденные необразованностью, обросшие неправдоподобными деталями и всякой чертовщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58