Затем он отложил микрофон.
– Кажется, я понимаю, в чем дело, но все-таки пусть кто-нибудь объяснит, – сказал он.
Человек с усами объяснил:
– Запускаете груз железа, получаете обратно груз золота.
– Я пробыл в космосе довольно долго, – сказал Пан. – Мне надо было чем-то заняться. Невесомость и безделье для шимпанзе, попавшего в космос, несовместимы. Однако я не ожидал, что регрессирую, или деэволюционирую, или деградирую. В противном случае я бы оставил свои проклятые шалости.
– Вы не очень-то нас порадовали, – сказал мистер Армстронг.
– Да, невесело, – согласился адмирал. – Если это станет известно всем, золото вообще ничего не будет стоить.
Пан Сатирус сел на пол и начал чиститься.
– Я хочу есть, – сказал он.
– Очень жаль, – молвил Армстронг. На лице его появилась ухмылка.
Доктор Бедоян сделал шаг вперед.
– И думать не думайте делать то, что задумали! Я имел дело с шимпанзе, а также с другими приматами очень долго. В определенном возрасте от такого обращения они становятся только еще более непокорными. Даже могут покончить с собой.
– Молодой человек, – сказал усатый, – а на чьей стороне вы, между прочим?
– О, я вполне лоялен. Но Пан Сатирус – мой пациент. И я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас был специалистом по приматам.
– А вы специалист?
– Мистер Армстронг, если я не специалист, правительственное жалованье, которое платили мне годами, выброшено на ветер. Поверьте мне, в жизни шимпанзе наступает момент, когда он поднимает бунт. И Пан Сатирус весьма близок к этому.
– Значит, вы предлагаете… ликвидировать…
Хриплый рев Гориллы Бейтса заполнил комнату:
– Это убийство!
– Отставить, мичман, – строго сказал адмирал. – Ликвидация животного, являющегося казенным имуществом, – это вряд ли убийство.
Но старый мичман стоял на своем:
– Пан никакое не животное.
Счастливчик Бронстейн поддержал мичмана.
– Я не специалист в морской юриспруденции, но, по мне, застрелить говорящего шимпанзе – дело нешуточное. Потом целый год с губы не выйдешь, пока адвокаты будут решать, убийство это или нет. Пан – это человек.
Пан Сатирус вытянулся во весь свой полутораметровый рост.
– Я не человек, – сказал он.
На тайное судилище легла тишина.
Глава восьмая
Ни один компетентный ученый не думает, что человек произошел от какой-либо из существующих человекообразных обезьян.
Эрнст Хутон. От человекообразной обезьяны, 1946
Я летел в Нью-Йорк, и на душе было тревожно. Этому Игги Наполи, моему помощнику, пальца в рот не клади. Теперь у него был мой автобус с оборудованием и мой микрофон, и он мог выступить самостоятельно, если бы в мое отсутствие во Флориде случилось какое-нибудь событие. И конечно, все запомнили бы человека с таким именем и фамилией – Игнац Наполи. Я потратил десять лет, чтобы заставить публику помнить Билли Данхэма, но Игги мог сделать это за два интервью, если бы провел их успешно.
Итак, я отправился в правление компании с докладом, а на душе у меня кошки скребли.
Моя передача о шимпонавте нашумела, спору нет, – это была сенсация в старомодном духе, но беседу вел не я – ее вел Пан Сатирус. А в нашем деле так: стоит споткнуться, как кто-нибудь отхватит тебе обе ноги напрочь да еще пришлет букет роз, выражая сожаление по поводу твоего нездоровья.
В аэропорту я взял такси. Не в том я был настроении, чтобы ехать со всякой швалью в рейсовом автобусе. Мы выскочили из туннеля, и я увидел, что Нью-Йорк совсем не изменился все куда-то спешили, никому не было никакого дела до других… Старший лифтер в здании телевизионной компании помнил меня, и я почувствовал себя немного лучше. Эти ребята первыми пронюхивают, когда кому-нибудь дают пинка в зад.
– Поднимите мистера Данхэма наверх, – сказал он, и мой дух поднялся сам, без помощи механических приспособлений. На тридцать второй, мистер Данхэм?
– На тридцать второй, – сказал я и сунул ему пять долларов. Он сказал, что рад моему возвращению.
Пинка сегодня не будет.
Порядок. Маленькая секретарша с красивыми бедрами, что сидит в приемной, показала мне в улыбке все тридцать два зуба и, наклонившись, – ущелье между двумя холмами. Всегда можно определить, как высоко стоят твои акции в компании, по тому, как глубоко тебе дадут заглянуть за корсаж. Ловко у нее это получается – она, должно быть, практикуется все ночи напролет; не знаю уж, когда она спит, зато обычно знаю с кем…
Раз-два, и я уже сижу с двумя вице-президентами и директором компании. Появляется бутылка, и родной дом встречает нашего славного мальчика Билли, который вернулся с войны цел и невредим.
Пинка сегодня не будет. Может быть, завтра или послезавтра, но не сегодня.
Райкер, директор, вел совещание.
– Билл, я полагаю, вы знаете, почему мы вас вызвали, сказал он.
Что уж он там понял из моей улыбки, это его дело. Я поднес стакан ко рту, и льдинка звякнула о мои зубы.
– Этот ваш шимпанзе… как вы его там назвали… шимпонавт – самая большая сенсация со времен Джеки Глисона.
– Большая и жирная, а?
Неостроумно, но это мой обычный ход. Когда они смеются над твоими глупыми шутками, можно просить о прибавке жалованья. Когда они смеются над шутками умными, такой уверенности нет, впрочем, я думаю, эти ребята ничего не делают с бухты-барахты…
Сейчас они смеялись, и я понял, что мои акции и в самом деле котируются высоко.
– Пейте, Билли, дружище, – сказал Райкер.
Я выпил. В поездках я пью виски попроще, но в районе Мэдисон-авеню тебя не будут считать за человека, если ты не пьешь марочных напитков. Да еще с указанием всяких дат на горлышке. К чему эти даты, приятель, они годятся только для надгробных плит.
– Ребята, – сказал я, – чем могу служить?
Номер не прошел. Они вызвали меня в Нью-Йорк будто бы просто для того, чтобы узнать, как мне понравилась Флорида. Но эту волынку долго тянуть нельзя, и наконец Райкер кивнул Маклемору. Маклемор кивнул Хэртсу, а Хэртс уже обратился ко мне:
– Билли, вы когда-нибудь мечтали уйти с репортерской работы?
– Нет.
Держи карман шире!
– Вы когда-нибудь мечтали стать продюсером?
– Нет.
– Продюсером телевизионной постановки? – Маклемор продолжал гнуть свою линию. – Распределять роли между хорошенькими девочками, командовать актерами, давать указания писателям?
– Нет. Я старый репортер и, наверно, умру им.
– Вы будете главным продюсером. У вас будет режиссер и заместитель продюсера.
– Послушайте, Райк, когда я просыпаюсь в одной и той же постели или даже в одном и том же городе три утра подряд, я чувствую себя не в своей тарелке. Я работал репортером в газетах, на радио и телевидении еще тогда, когда интервьюировать Долли Мэдисона было модным делом.
– Когда-нибудь всем нам приходится остепениться, – сказал Райкер, который остепенился лет в одиннадцать, получив от отца наследство в три миллиона долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Кажется, я понимаю, в чем дело, но все-таки пусть кто-нибудь объяснит, – сказал он.
Человек с усами объяснил:
– Запускаете груз железа, получаете обратно груз золота.
– Я пробыл в космосе довольно долго, – сказал Пан. – Мне надо было чем-то заняться. Невесомость и безделье для шимпанзе, попавшего в космос, несовместимы. Однако я не ожидал, что регрессирую, или деэволюционирую, или деградирую. В противном случае я бы оставил свои проклятые шалости.
– Вы не очень-то нас порадовали, – сказал мистер Армстронг.
– Да, невесело, – согласился адмирал. – Если это станет известно всем, золото вообще ничего не будет стоить.
Пан Сатирус сел на пол и начал чиститься.
– Я хочу есть, – сказал он.
– Очень жаль, – молвил Армстронг. На лице его появилась ухмылка.
Доктор Бедоян сделал шаг вперед.
– И думать не думайте делать то, что задумали! Я имел дело с шимпанзе, а также с другими приматами очень долго. В определенном возрасте от такого обращения они становятся только еще более непокорными. Даже могут покончить с собой.
– Молодой человек, – сказал усатый, – а на чьей стороне вы, между прочим?
– О, я вполне лоялен. Но Пан Сатирус – мой пациент. И я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас был специалистом по приматам.
– А вы специалист?
– Мистер Армстронг, если я не специалист, правительственное жалованье, которое платили мне годами, выброшено на ветер. Поверьте мне, в жизни шимпанзе наступает момент, когда он поднимает бунт. И Пан Сатирус весьма близок к этому.
– Значит, вы предлагаете… ликвидировать…
Хриплый рев Гориллы Бейтса заполнил комнату:
– Это убийство!
– Отставить, мичман, – строго сказал адмирал. – Ликвидация животного, являющегося казенным имуществом, – это вряд ли убийство.
Но старый мичман стоял на своем:
– Пан никакое не животное.
Счастливчик Бронстейн поддержал мичмана.
– Я не специалист в морской юриспруденции, но, по мне, застрелить говорящего шимпанзе – дело нешуточное. Потом целый год с губы не выйдешь, пока адвокаты будут решать, убийство это или нет. Пан – это человек.
Пан Сатирус вытянулся во весь свой полутораметровый рост.
– Я не человек, – сказал он.
На тайное судилище легла тишина.
Глава восьмая
Ни один компетентный ученый не думает, что человек произошел от какой-либо из существующих человекообразных обезьян.
Эрнст Хутон. От человекообразной обезьяны, 1946
Я летел в Нью-Йорк, и на душе было тревожно. Этому Игги Наполи, моему помощнику, пальца в рот не клади. Теперь у него был мой автобус с оборудованием и мой микрофон, и он мог выступить самостоятельно, если бы в мое отсутствие во Флориде случилось какое-нибудь событие. И конечно, все запомнили бы человека с таким именем и фамилией – Игнац Наполи. Я потратил десять лет, чтобы заставить публику помнить Билли Данхэма, но Игги мог сделать это за два интервью, если бы провел их успешно.
Итак, я отправился в правление компании с докладом, а на душе у меня кошки скребли.
Моя передача о шимпонавте нашумела, спору нет, – это была сенсация в старомодном духе, но беседу вел не я – ее вел Пан Сатирус. А в нашем деле так: стоит споткнуться, как кто-нибудь отхватит тебе обе ноги напрочь да еще пришлет букет роз, выражая сожаление по поводу твоего нездоровья.
В аэропорту я взял такси. Не в том я был настроении, чтобы ехать со всякой швалью в рейсовом автобусе. Мы выскочили из туннеля, и я увидел, что Нью-Йорк совсем не изменился все куда-то спешили, никому не было никакого дела до других… Старший лифтер в здании телевизионной компании помнил меня, и я почувствовал себя немного лучше. Эти ребята первыми пронюхивают, когда кому-нибудь дают пинка в зад.
– Поднимите мистера Данхэма наверх, – сказал он, и мой дух поднялся сам, без помощи механических приспособлений. На тридцать второй, мистер Данхэм?
– На тридцать второй, – сказал я и сунул ему пять долларов. Он сказал, что рад моему возвращению.
Пинка сегодня не будет.
Порядок. Маленькая секретарша с красивыми бедрами, что сидит в приемной, показала мне в улыбке все тридцать два зуба и, наклонившись, – ущелье между двумя холмами. Всегда можно определить, как высоко стоят твои акции в компании, по тому, как глубоко тебе дадут заглянуть за корсаж. Ловко у нее это получается – она, должно быть, практикуется все ночи напролет; не знаю уж, когда она спит, зато обычно знаю с кем…
Раз-два, и я уже сижу с двумя вице-президентами и директором компании. Появляется бутылка, и родной дом встречает нашего славного мальчика Билли, который вернулся с войны цел и невредим.
Пинка сегодня не будет. Может быть, завтра или послезавтра, но не сегодня.
Райкер, директор, вел совещание.
– Билл, я полагаю, вы знаете, почему мы вас вызвали, сказал он.
Что уж он там понял из моей улыбки, это его дело. Я поднес стакан ко рту, и льдинка звякнула о мои зубы.
– Этот ваш шимпанзе… как вы его там назвали… шимпонавт – самая большая сенсация со времен Джеки Глисона.
– Большая и жирная, а?
Неостроумно, но это мой обычный ход. Когда они смеются над твоими глупыми шутками, можно просить о прибавке жалованья. Когда они смеются над шутками умными, такой уверенности нет, впрочем, я думаю, эти ребята ничего не делают с бухты-барахты…
Сейчас они смеялись, и я понял, что мои акции и в самом деле котируются высоко.
– Пейте, Билли, дружище, – сказал Райкер.
Я выпил. В поездках я пью виски попроще, но в районе Мэдисон-авеню тебя не будут считать за человека, если ты не пьешь марочных напитков. Да еще с указанием всяких дат на горлышке. К чему эти даты, приятель, они годятся только для надгробных плит.
– Ребята, – сказал я, – чем могу служить?
Номер не прошел. Они вызвали меня в Нью-Йорк будто бы просто для того, чтобы узнать, как мне понравилась Флорида. Но эту волынку долго тянуть нельзя, и наконец Райкер кивнул Маклемору. Маклемор кивнул Хэртсу, а Хэртс уже обратился ко мне:
– Билли, вы когда-нибудь мечтали уйти с репортерской работы?
– Нет.
Держи карман шире!
– Вы когда-нибудь мечтали стать продюсером?
– Нет.
– Продюсером телевизионной постановки? – Маклемор продолжал гнуть свою линию. – Распределять роли между хорошенькими девочками, командовать актерами, давать указания писателям?
– Нет. Я старый репортер и, наверно, умру им.
– Вы будете главным продюсером. У вас будет режиссер и заместитель продюсера.
– Послушайте, Райк, когда я просыпаюсь в одной и той же постели или даже в одном и том же городе три утра подряд, я чувствую себя не в своей тарелке. Я работал репортером в газетах, на радио и телевидении еще тогда, когда интервьюировать Долли Мэдисона было модным делом.
– Когда-нибудь всем нам приходится остепениться, – сказал Райкер, который остепенился лет в одиннадцать, получив от отца наследство в три миллиона долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39