Муть одна… Приличная артистка никогда не захочет стать вашей примой…
Винсент принялся что-то бормотать в ответ, а я подумала: что же такое? Как понимать ее слова? Выходит, Винсент пообещал ей первые роли? А я тогда кто такая? В какие игры он играет? И кто такой сильный стоит за этой куклой? Кому она звонила и жаловалась на нас?
Я не стала прилюдно реагировать на ее слова, вместо меня это сделала Марла, уже стершая с лица следы пота и крови.
— Это как же? — заверещала она, тоже обращаясь к боссу. — Какая-то потаскуха будет работать с нами, с настоящими танцорками, которых знают и ценят во всем Панама-Сити и даже в Атланте?
Про Атланту она немного загнула, а вообще-то была права. И дело даже не в том, как эта кукла танцевала или выглядела, а в том, что задавалась сверх меры.
Что Фрости лишний раз доказала, снова раззявив рот.
— Настоящие танцорки! — завопила она. — Лучшие в Панама-Сити! Да ваша деревня не видела настоящих звезд, пока не пригласили меня! И не кривитесь — я вам не чета! Я училась в Нью-Йорке классическому балету. Вот…
— Училась лежать на спине и дрыгать ногами! — крикнула Марла, пытаясь вырваться из крепких рук Бруно. — Сразу видно, ты из тех, которые, если мужчина говорит им “постой”, сразу ложатся!
Винсент решился, видимо, произнести наконец что-то членораздельное и с хмыканьем пробормотал:
— Ладно, ладно… Никакого скандала, никаких обид… У нас одна общая задача — поправить делишки… Больше заработать то есть. И кто бы в этом ни помог, я отблагодарю его. Не ваша забота, кого я нанимаю. Вам от этого хуже не будет, можете мне поверить. А если еще будет драка или что-то в этом роде, уволю, и отправляйтесь хоть в Техас, хоть в Нью-Йорк… Хоть в Париж, если он еще есть на земле…
Этой шуткой он закончил свою речь и захлопал в ладоши, но то были не аплодисменты самому себе, а хлопки, которым хозяйки пытаются направить домашнюю живность — гусей или овец — туда, куда положено. В данном случае он призывал своих служащих на сцену, а посетителей в зал.
— Дополнительное представление окончено, джентльмены, — оповестил он. — Основное продолжается. Вас ждут возле бара.
Все начали расходиться. Бруно увел Марлу, Фрости убежала сама. Рядом со мной оказался Гордон. Я заметила, он мнется, словно хочет что-то сказать и не решается.
— Что с тобой? — спросила я.
— Ничего такого, Кьяра. Просто чую, мистер Гамбуццо здорово ошибется, если наймет эту женщину на постоянную работу. Она ему тут все перевернет. И под тебя копать будет.
Милый Гордон, спасибо ему за заботу, только, по правде говоря, я не слишком переживала по этому поводу. Работу я себе найду. И может, уже нашла бы, если не одно обстоятельство, которое удерживало меня в этом занюханном городке. Имя этого обстоятельства — Джон Нейлор.
Я посмотрела в сторону стоянки. Вдруг случится чудо и на ней снова появится коричневый “таурус”, а за баранкой — мой Нейлор? Бывший “мой”.
Но ни “тауруса”, ни Нейлора там не было.
Глава 16
С горя я много танцевала и отплясала себе ползадницы. Хотелось одного: забыть… забыть обо всем — о Нейлоре, о том, что случилось с Винус, о запутанных делах Винсента. Я мечтала оказаться в каком-нибудь далеком месте, в такой стране, где бы я все обо всех знала и у меня бы не было из-за этого гвоздя в голове и того же самого в заду.
В какой-то момент мне сделалось так тошно, что я пошла в раздевалку и позвонила оттуда по таксофону родителям. Никто не отвечал, звонок отдавался у меня в ушах громко, как колокол, пока наконец что-то не щелкнуло и я услышала отцовский голос. Но его транслировал древний автоответчик, купленный папочкой в незапамятные времена на “блошином” рынке.
“Привет, — сказал этот голос, — оставьте ваше сообщение. Нас нет дома”.
Я продолжала тупо ждать и потом вдруг произнесла в молчащую трубку, не зная, записывается ли мой голос, или лента давно кончилась:
— Ма, это Кьяра.
Не знаю, что со мной произошло — может, я вдруг почувствовала себя маленькой обиженной девочкой, — но я заплакала.
— Я хотела… — говорила я сквозь слезы. — Я просто хотела, ма… Ничего такого… все в порядке…
По-видимому, мать с отцом не вернулись еще из общественного клуба “Сыновья Италии”. Конечно, они допоздна задержались там: сегодня ведь “Ночь игры в бинго”. Мать сидит сейчас рядом с отцом, в руках карточки, у них жутко серьезный вид. Отец часто просит мать повторить объявляемые номера: он туговат на ухо. Десятилетия тревожных телефонных звонков, завывание автомобильных сирен не могли не отразиться на слухе главы нашей семьи, бывалого пожарного.
Маму вообще-то раздражает эта игра, но она сдерживает раздражение, потому что чувствует, что нужна отцу. Отец потягивает свое кьянти, мать следит за номерами для них обоих. Она тоже позволяет себе выпить вина — маленький бокал, когда уже окончена игра, когда начинает играть оркестр и все танцуют. Она ужасно любит танцы, но у нее не хватает смелости танцевать так, как она может…
Я продолжала стоять у телефонного аппарата с трубкой в руке, рисуя в воображении, как они сейчас танцуют. Как отец — высокий, еще очень крепкий, обнимает ма своими ручищами, и делает это удивительно нежно, что вообще-то на него не похоже, так как он весьма суровый, даже резкий человек. А она почти утыкается головой в ямку на его плече и что-то шепчет ему, какие-то свои маленькие домашние тайны — о себе, обо всех нас. И, судя по выражению отцовского лица, ее слова нисколько не действуют ему на нервы, а, напротив, успокаивают — глаза у него наполовину закрыты, на губах легкая улыбка. Он внимательно слушает.
В клубе “Сыновья Италии” их никто не беспокоит в эти минуты — моих па и ма, когда они медленно танцуют; даже обычно шумные приятели отца умолкают. Это время молчаливого контакта между ними и отцом: они как бы соглашаются с ним, принимают правила его игры и тоже ненадолго перестают ворчать на своих благоверных. Быть может, кто-то из них даже пытается пересмотреть в эти мгновения свои отношения в семье и дает себе слово стать добрее, мягче. И наверное, все завидуют моим родителям, когда видят, как те любят друг друга…
Я все еще стояла, держа трубку возле уха, и слезы катились у меня по щекам: я так соскучилась по дому, по родным, что хотелось умереть.
И тут я сообразила, что автоответчик продолжал работать и записывал мое неровное дыхание, слезы. Мой нервный срыв. И я сказала:
— Я… все нормально, ма… Я люблю тебя. И очень хочу с тобой поговорить…
В трубке раздался щелчок, и вдруг я услышала мужской голос. Это был голос моего старшего брата Фрэнсиса.
— Кьяра, — сказал он с тревогой, — у тебя что-то случилось? Матери нет дома.
Фрэнсис был слеплен из того же материала, что отец: твердый как камень — зубы сломаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Винсент принялся что-то бормотать в ответ, а я подумала: что же такое? Как понимать ее слова? Выходит, Винсент пообещал ей первые роли? А я тогда кто такая? В какие игры он играет? И кто такой сильный стоит за этой куклой? Кому она звонила и жаловалась на нас?
Я не стала прилюдно реагировать на ее слова, вместо меня это сделала Марла, уже стершая с лица следы пота и крови.
— Это как же? — заверещала она, тоже обращаясь к боссу. — Какая-то потаскуха будет работать с нами, с настоящими танцорками, которых знают и ценят во всем Панама-Сити и даже в Атланте?
Про Атланту она немного загнула, а вообще-то была права. И дело даже не в том, как эта кукла танцевала или выглядела, а в том, что задавалась сверх меры.
Что Фрости лишний раз доказала, снова раззявив рот.
— Настоящие танцорки! — завопила она. — Лучшие в Панама-Сити! Да ваша деревня не видела настоящих звезд, пока не пригласили меня! И не кривитесь — я вам не чета! Я училась в Нью-Йорке классическому балету. Вот…
— Училась лежать на спине и дрыгать ногами! — крикнула Марла, пытаясь вырваться из крепких рук Бруно. — Сразу видно, ты из тех, которые, если мужчина говорит им “постой”, сразу ложатся!
Винсент решился, видимо, произнести наконец что-то членораздельное и с хмыканьем пробормотал:
— Ладно, ладно… Никакого скандала, никаких обид… У нас одна общая задача — поправить делишки… Больше заработать то есть. И кто бы в этом ни помог, я отблагодарю его. Не ваша забота, кого я нанимаю. Вам от этого хуже не будет, можете мне поверить. А если еще будет драка или что-то в этом роде, уволю, и отправляйтесь хоть в Техас, хоть в Нью-Йорк… Хоть в Париж, если он еще есть на земле…
Этой шуткой он закончил свою речь и захлопал в ладоши, но то были не аплодисменты самому себе, а хлопки, которым хозяйки пытаются направить домашнюю живность — гусей или овец — туда, куда положено. В данном случае он призывал своих служащих на сцену, а посетителей в зал.
— Дополнительное представление окончено, джентльмены, — оповестил он. — Основное продолжается. Вас ждут возле бара.
Все начали расходиться. Бруно увел Марлу, Фрости убежала сама. Рядом со мной оказался Гордон. Я заметила, он мнется, словно хочет что-то сказать и не решается.
— Что с тобой? — спросила я.
— Ничего такого, Кьяра. Просто чую, мистер Гамбуццо здорово ошибется, если наймет эту женщину на постоянную работу. Она ему тут все перевернет. И под тебя копать будет.
Милый Гордон, спасибо ему за заботу, только, по правде говоря, я не слишком переживала по этому поводу. Работу я себе найду. И может, уже нашла бы, если не одно обстоятельство, которое удерживало меня в этом занюханном городке. Имя этого обстоятельства — Джон Нейлор.
Я посмотрела в сторону стоянки. Вдруг случится чудо и на ней снова появится коричневый “таурус”, а за баранкой — мой Нейлор? Бывший “мой”.
Но ни “тауруса”, ни Нейлора там не было.
Глава 16
С горя я много танцевала и отплясала себе ползадницы. Хотелось одного: забыть… забыть обо всем — о Нейлоре, о том, что случилось с Винус, о запутанных делах Винсента. Я мечтала оказаться в каком-нибудь далеком месте, в такой стране, где бы я все обо всех знала и у меня бы не было из-за этого гвоздя в голове и того же самого в заду.
В какой-то момент мне сделалось так тошно, что я пошла в раздевалку и позвонила оттуда по таксофону родителям. Никто не отвечал, звонок отдавался у меня в ушах громко, как колокол, пока наконец что-то не щелкнуло и я услышала отцовский голос. Но его транслировал древний автоответчик, купленный папочкой в незапамятные времена на “блошином” рынке.
“Привет, — сказал этот голос, — оставьте ваше сообщение. Нас нет дома”.
Я продолжала тупо ждать и потом вдруг произнесла в молчащую трубку, не зная, записывается ли мой голос, или лента давно кончилась:
— Ма, это Кьяра.
Не знаю, что со мной произошло — может, я вдруг почувствовала себя маленькой обиженной девочкой, — но я заплакала.
— Я хотела… — говорила я сквозь слезы. — Я просто хотела, ма… Ничего такого… все в порядке…
По-видимому, мать с отцом не вернулись еще из общественного клуба “Сыновья Италии”. Конечно, они допоздна задержались там: сегодня ведь “Ночь игры в бинго”. Мать сидит сейчас рядом с отцом, в руках карточки, у них жутко серьезный вид. Отец часто просит мать повторить объявляемые номера: он туговат на ухо. Десятилетия тревожных телефонных звонков, завывание автомобильных сирен не могли не отразиться на слухе главы нашей семьи, бывалого пожарного.
Маму вообще-то раздражает эта игра, но она сдерживает раздражение, потому что чувствует, что нужна отцу. Отец потягивает свое кьянти, мать следит за номерами для них обоих. Она тоже позволяет себе выпить вина — маленький бокал, когда уже окончена игра, когда начинает играть оркестр и все танцуют. Она ужасно любит танцы, но у нее не хватает смелости танцевать так, как она может…
Я продолжала стоять у телефонного аппарата с трубкой в руке, рисуя в воображении, как они сейчас танцуют. Как отец — высокий, еще очень крепкий, обнимает ма своими ручищами, и делает это удивительно нежно, что вообще-то на него не похоже, так как он весьма суровый, даже резкий человек. А она почти утыкается головой в ямку на его плече и что-то шепчет ему, какие-то свои маленькие домашние тайны — о себе, обо всех нас. И, судя по выражению отцовского лица, ее слова нисколько не действуют ему на нервы, а, напротив, успокаивают — глаза у него наполовину закрыты, на губах легкая улыбка. Он внимательно слушает.
В клубе “Сыновья Италии” их никто не беспокоит в эти минуты — моих па и ма, когда они медленно танцуют; даже обычно шумные приятели отца умолкают. Это время молчаливого контакта между ними и отцом: они как бы соглашаются с ним, принимают правила его игры и тоже ненадолго перестают ворчать на своих благоверных. Быть может, кто-то из них даже пытается пересмотреть в эти мгновения свои отношения в семье и дает себе слово стать добрее, мягче. И наверное, все завидуют моим родителям, когда видят, как те любят друг друга…
Я все еще стояла, держа трубку возле уха, и слезы катились у меня по щекам: я так соскучилась по дому, по родным, что хотелось умереть.
И тут я сообразила, что автоответчик продолжал работать и записывал мое неровное дыхание, слезы. Мой нервный срыв. И я сказала:
— Я… все нормально, ма… Я люблю тебя. И очень хочу с тобой поговорить…
В трубке раздался щелчок, и вдруг я услышала мужской голос. Это был голос моего старшего брата Фрэнсиса.
— Кьяра, — сказал он с тревогой, — у тебя что-то случилось? Матери нет дома.
Фрэнсис был слеплен из того же материала, что отец: твердый как камень — зубы сломаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66