Официантка принесла ему мартини, он дал двадцатку и не стал брать сдачи, что вызвало у нее неподдельное восхищение.
Отхлебнув, Паки заговорил снова, так как мы молчали.
— Итак, чтобы закончить наш приятный базар… Как я понимаю, Лаватини решили расширить свою сферу. Что ж, какие могут быть возражения? Только зачем наступать нам на лапы? Ведь Панама-Сити уже два года как наша территория, не правда ли? Так же, как Пенсакола и Таллахасси. Какие тут споры? Но зачем же вы решили нарушить наше гребаное соглашение?
Фрэнсис молча откинулся на спинку стула. Я начинала беспокоиться: может, он не в состоянии сообразить, что нужно сказать. Он был похож сейчас на артиста, забывшего свою роль, а суфлер не то заснул, не то куда-то смотался из своей будки. Я бы, может, могла чего-то подсказать, но это было абсолютно не в традициях того семейства Лаватини и вызвало бы только подозрение.
Молчание становилось нестерпимым, я от отчаяния допила свое пойло и мечтала о фруктовом соке, но официантки не было видно.
Паки посмотрел в сторону черного седана с затененными стеклами, который по-прежнему торчал возле ресторана. Глаза его сощурились. Видимо, размышлял. Быть может, о том, когда и как лучше пришить нас обоих. Я постаралась из-под полей шляпы взглянуть в глаза Фрэнсису. То есть в его темные очки. Но как сообщить ему мою мысль: что если он поскорее не ответит, не провякает чего-нибудь вразумительное, то не те, а эти, филадельфийские, Лаватини могут недосчитаться парочки не самых худших членов своего семейства?
Наконец Фрэнсис раскрыл рот.
— Откровенно говоря, — сказал он, — такие мелочи, как “крышевание”, нас не слишком колышут. Мы никогда с них особо не имели. Они больше для неудачников… Не сочтите за обиду.
Черт! Уж лучше бы он ударил Паки, чем такие слова.
— Что же касается вашего представителя, которому сделали солнечное затмение, — продолжал Фрэнсис, — мы не имеем к этому отношения ни с какого бока. Это не значит, конечно, что он этого не заслужил за какие-то свои фокусы, но у нас пока еще есть купол на плечах, и мы не станем такое делать при всем честном народе.
Паки слушал всю эту полуиздевательскую чушь и, как я догадывалась, кипел от ярости. А Фрэнсис уже завелся. Теперь он был похож не на забывшего свою роль актера, а на такого, кто плюнул на текст пьесы и принялся выдумывать свое.
— … Барбони, — говорил он, — начал чего-то выкаблучивать в клубе у моей сестры… то есть кузины. И делал это крайне непрофессионально: пытался запугивать людей. Но если ты их прилюдно запугиваешь, а потом девчонки умирают от пули, что можно подумать? Такой стиль никуда не годится. Так вы растеряете всех своих подопечных. А не будет их, не будет и бизнеса, верно?
Цвет лица у Паки менялся быстрее, чем на световой рекламе над магазинами или барами. Я пыталась поймать взгляд Фрэнсиса и дать ему понять, что он зарвался, но не тут-то было. Он закусил удила.
— Вы, конечно, скажете, — бросил он прямо в лицо Паки, — что ваши люди могут попортить физиономию или какую-то часть тела, о чем только что упоминали, но не убить девушку. Не говоря уже о двух девушках. Так?
Паки больше не мог сдерживаться, и этого, по всей видимости, добивался Фрэнсис. Зачем? Возможно, считал, что в таком состоянии тот больше раскроется.
— Алонцо Барбони, — с нажимом сказал Паки, — не убивал этих двух потаскушек. Синдикат Коццоне, может, и не такой важный, как ваш, но в профессионализме нам не откажешь. Мы поставляем девушек кинопродюсерам и в танцклубы и следим, чтобы это были качественные кадры, заботимся об их безопасности. Барбони должен был выяснить, кто вмешивается здесь в наши дела. Мы, конечно, ожидали отпора, но то, что произошло… Такого мы не предполагали. — Он замолчал и уперся в меня взглядом. — А вы, мисс, предполагали, что его убьют? Или это вас совсем не удивило? Что скажете?
Фрэнсис воспринял его слова как прямое оскорбление в мой адрес, как намек на мою причастность к убийству. Этого мой брат выдержать не мог. Он вскочил и навис над Паки всей своей могучей фигурой в костюме военно-морского покроя, с модным галстуком.
Что, в свою очередь, вызвало ответную реакцию со стороны обитателей черного седана. В нем сразу отворились две дверцы, и пара горилл в облике людей (или наоборот) показались оттуда и уставились на Паки в ожидании распоряжений. Тот взглянул на них, как бы собираясь просить помощи, но потом вроде бы раздумал и прокашлялся, чтобы снять напряжение.
— Не задавайте мисс Лаватини подобных вопросов, — тихо, но угрожающе произнес Фрэнсис. — У вас не должно быть никаких подозрений, никаких сомнений. Если я говорю вам, что мы не причастны к вашим здешним делам и к смерти этого субчика, значит, это чистая правда. Если бы мы имели тут свои интересы, нам бы никто не помешал, и тогда не состоялся бы наш теперешний разговор. — Фрэнсис дал Коццоне обдумать свои слова и закончил так: — Полагаю, вам следует извиниться перед моей кузиной.
Наверное, сам Бо Хопкинс не сыграл бы лучше финал какого-нибудь боевика, за который отхватил бы миллиончик зеленых!
Мой гениальный брат уселся после всего этого на стул и стал спокойно ждать, словно напрочь позабыв о двух амбалах, игравших мускулами в непосредственной близости.
Я увидела, что на лбу у Паки показалась испарина: то ли от жары, то ли от глубоких раздумий. Но также заметила, что он уже сгорел и готов поцеловать меня в зад. Фрэнсис тоже понял это и немного расслабился.
Однако остывание давалось мистеру Коццоне с величайшим трудом, и прошло еще некоторое время, прежде чем он изобразил улыбку почти такую же широкую, как лежащий перед нами залив, и пробормотал:
— Сам не знаю, мисс Лаватини, как меня угораздило такое сказать. Наверное, потому как смерть одного из наших уважаемых членов… Сами понимаете… Но, как бы то ни было, чего уж там, я погорячился и прошу прощения.
Его речь напоминала извинения тинейджера, разбившего мячом стекло в классной комнате, но глаза… Глаза были как у злобного взрослого, который не забудет и не простит унижения и возьмет реванш при первом удобном случае.
— Извинения принимаются, мистер Коццоне, — улыбнулась я. — Мы все иногда теряем контроль над собой.
Однако мой взгляд, как и его, говорил совсем иное: что я с удовольствием оторвала бы ему его дурацкую преступную башку.
И все мы при этом любезно скалились, прямо тройка закадычных друзей.
Паки резко отодвинул стул, поднялся и направился к выходу. Его охранники подвинулись еще на пару шагов ближе к нам, и ощущение беды у меня усилилось. Теперь, когда он отошел от нашего столика, чего им стоило сотворить что-то со мной и с Фрэнсисом и умчаться на другом автомобиле, который, вполне возможно, где-нибудь неподалеку на всякий пожарный случай?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66