А страшно было. И когда прыгали с вышки. И когда первый раз прыгали из вертолета. И когда прыгали всей ротой через открытую рампу...
В Грозный въехали ночью. Еще в Ставрополе, когда им выдали по полному боекомплекту, они окончательно поверили, что едут на войну.
Когда ему бывало страшно, он смотрел на командира взвода, лейтенанта Сашу Белякова, всегда бледного с какими-то неестественно-игрушечными мягкими усиками - этой неудачной попыткой придать своему совсем детскому лицу хоть немного взрослой суровости... Смотрел он на Сашу Белякова - с настоящим орденом Красной Звезды, выглядывающим из-под его зимней камуфляжной куртки. Когда ему было страшно, он смотрел и на Коську Абрамова, на Коляна Филимонова, на Вовочку Зарецкого... Он видел, что им тоже страшно, но что они справляются. Справлялся и он.
И когда был первый выход в зеленку, в горы.... И когда первые пули просвистели над головой. И когда первая мина разорвалась прямо в ногах у шедшего впереди "замка" - сержанта Бабича...
Митроха спокойно вспоминал, и как ранило его близ Дикой-юрта. По-глупому. А впрочем, разве по-умному может ранить?
Гоняли они тогда банду Леки Бароева. Дикой-юрт - родное село Леки. Там лежка его да схроны с оружием, да поддержка населения...
Село три раза зачищали.
Еще за год до Митрохи нескольких родственников Леки Бароева оттуда в Грозный увезли, как бы на обмен... С ними, со спецназом МВД, там один майор фээсбэшный все терся, он там наделал делов в том селе - наследил. Короче говоря, зачищали они по третьему разу этот Дикой-юрт, вошли в село после обработки его артиллерией, ну и сразу по домам, где родня этого Леки Бароева...
А у них, у чеченов, - все село родня. И даже соседние села - тоже родня. Тэйп. Майор эфэсбэшник дома, где особо порыться надо, - указал. Только все зря. Ни схронов, ни раненых не нашли. Даже грязных бинтов нигде не нашли - все чисто.
Ну майор и психанул. В одном доме велел чемодан с какими-то документами замшелыми забрать, якобы, они военную ценность имеют. А баба, которая в этом доме жила, у ней как раз этот же майор за год до того мужа увез в Грозный, ну, якобы на обмен... Так эта баба все про музей, да про Льва Толстого орала, мол не отдам чемодана с тетрадями... Но против автомата не попрешь. Отнял у нее майор тот чемодан. И Митрохе как раз и велел он этот чемодан стеречь.
А приехали на блокпост, майор глядь в чемодан, а там половины архива, того, что ему нужен, - уже и не было. Майор в крик. Да все на Митроху напирал. Дурак, куда смотрел! И послал его с двумя бойцами назад в село - у этой бабы тетрадки отбирать. Сказал: - "Не привезешь тетрадок - разжалую в рядовые и в штрафбат за халатность в боевых условиях".
Что делать? Сели на броню да айда в Дикой-юрт. Сердце сразу вещевало ничего хорошего из этого не выйдет. И верно вещевало.
Приехали в село. Зашли в дом, где документы те были. Стали ту бабу напрягать, мол, добром отдай. Та в скандал. А при ней еще две дочки. Одна маленькая, а другая - лет шестнадцати, та так и сверкала глазами, как жгла! В общем, ничего там не нашли, сели на броню и назад.
И только выехали, как наехали колесом на фугас. Механика-водителя, того насмерть. Сгорел - нечего даже было в цинк положить, родне в Курск оправить. Стрелка-оператора, того контузило тяжело, позвоночник отбило ему, теперь ногами не ходит. А Митроху с двумя бойцами - с брони взрыв ной волной как сдуло.
Ну и вот полголени в Ростове отпилили потом. И медаль дали. Вот и весь сказ... Осталась нога в окрестностях Дикой-юрта. Пошла нога за тетрадками.
За тетрадками ее майор послал...
- Слыш, Митроха, а че тебя, вот, например, не повезли в Москву, а притащили сюда в Омск? Все равно и ежу ясно, что комиссуют! - мучаясь молчанием и явно желая его разговорить, спросил Генка. У Генки отняли ступню и кисть руки. Все с левой стороны. Он духа не теряет. В себя не ушел. Разговаривает, и вообще поболтать любит...
- Потому что в Москве люди не должны раздражаться от напоминаний, что в Чечне война, и начальство наше не хочет, чтобы в Москве об этом наше уродство им напоминало! ?
- А в Омске, значит, можно! Пусть в Омске раздражаются!
- Гена, ты, бля, как дитя малое, Москва ж столица!
- Тем более. Я так говорю тебе, как парню с Москвы, - вся эта ваша Москва нас всех достала, как Достоевский...
- Кстати, тут Достоевский в нашем госпитале тоже лежал.
- Знаю. А нам от этого-то что? Вот маманя ко мне с сеструхой приедут. Что, нельзя было меня в наш Горьковский госпиталь отправить? Мамане с Валькой два дня на поезде пилить. А так бы ко мне каждый день ходили... Ну и что? Умное твое начальство в Москве - эти Ельцин с Путиным?
Митроха не стал отвечать, но, закрыв глаза, попытался думать об Ольке...
Один раз она приезжала к нему в учебку. Еще, разумеется, до Чечни. Ребята тогда раззавидовались. Все приставали, - расскажи, да расскажи. В учебке вообще - ни стариков, ни дембелей нет, если не считать сержантов командиров. А так все ребята на год-два моложе его, неженатые, многие вообще девчонку за грудь не трогали никогда. И как свет в казарме погасят, все давай про секс сочинять! Распаляют друг дружку небылицами разными, про то, как училку в девятом классе оттрахали или как заехавших к ним в село студенток жарили-пережарили... А он, Митроха, студент третьего курса, уже мужик: два-три года разницы, когда тебе восемнадцать, - это как десять лет разницы, когда тебе сорок... Юная десантура восемнадцати лет так разволновалась, его Ольку увидав, что и покой потеряла, - расскажи да расскажи! Дикие какие-то, будто молодую женщину первый раз увидали, в самом деле...
Митроха вдруг придремал немножко. Так, минуток на несколько. Приятно так придремал. И приснилось ему, что он летает. А летает в церкви. Будто в правом приделе того храма, где бабушку отпевали, когда он маленьким совсем еще был, так же стоит открытый гроб. А лежит в этом гробу он - сержант Митрохин. В новеньком камуфляже с сержантскими лычками на погонах, с медалью "За отвагу" на груди... Лежит он в гробу совсем бледный, в скрещенных руках бумажная иконка и свеча. Лежит, а видит он себя со стороны. И что интересно, все чувства его - глаза и уши - как бы могут летать по всему храму отдельно от тела. Вот поднялся он под купол храма и принялся разглядывать узкий служебный проход, опоясывающий подкупольное основание, и задумался, а как же сюда залезают? Однако тотчас заметил маленький лаз, прикрытый чем-то вроде дверки, и сообразил: а-а-а, это они снаружи, с крыши храма сюда залезают, если что... Потом, полетав еще от одной росписи к другой, внимательно разглядывая каждую трещинку на стене, каждый отколуп штукатурки, он опустился вниз и подлетел к хорам, что расположились на антресоли, покрывающей центральный вход. Он подлетел и стал разглядывать регента, ритмично взмахивающего руками и худым лицом своим как бы сопереживающего каждой нотке и радующегося каждому рождающемуся звуку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67