». Словно возвращалась в мир перемигиваний и многозначительных локотков, и корпоративных вечеринок, где вопросом дня, без обиняков задаваемым вслух был: «Ты уже попробовал стюардессу?»
Ей не хотелось здесь жить и тут быть. Единственным местом, где она могла оставаться наедине с собой, неожиданно оказался городской транспорт. Натали по-прежнему обитала в общежитии Компании, поскольку та не настаивала на немедленном освобождении площадей, а переезжать в аналогичную ячейку от Завода отчаянно не хотелось: мало ли, какие у них там внутренние правила. Линии воздушного сообщения, бывшие до сих пор самым оптимальным вариантом по цене, скорости и комфорту, позакрывали, пилотов призвали, прочий персонал, как саму Натали, распределили кого куда. Осталась подземка: мучительно медленная, невообразимо многолюдная и отнимавшая массу времени. Метро на Зиглинде никогда не рассматривалось как основной вид коммуникаций и потому явно не справлялось с нагрузкой. Впрочем, с точки зрения Натали последним обстоятельством едва ли стоило огорчаться. Эти несколько часов она принадлежала самой себе, бесцельно блуждая по чуланам собственных мыслей, мечтаний, страхов, рассматривая их один за другим как зажатые меж пальцами стеклянные шарики. Попутчикам казалось, будто она спит, на самом же деле она мысленно продолжала прерванные разговоры, обсуждая то, что следовало обсудить, склоняя кого-то к своему видению ситуации, и была разумна, убедительна, спокойна...
А вот пробивало ее разрядом, когда попадалось в толпе юное лицо, цветущее свежей красотой там, где она сама уже обнаруживала первые «куриные лапки» морщинок, уголки губ, приподнятые вверх, счастливый, а пуще того - безмятежный взгляд. Словно сама война не была помехой чьей-то чужой любви.
Куда девалась моя жизнь? Каким образом свет восходящей надежды, что озаряла путь впереди, вдруг оказался сзади, окрасив воспоминания в теплые закатные тона, и теперь перед собой она не видела ничего, кроме тени, хотя бы и собственной?
И еще дурно было, что приходилось вставать в предрассветную рань, одеваться ощупью, натыкаясь на углы, умываться холодной водой, завтракать всухомятку, выпивая дежурную чашку крепчайшего кофе - коммунальные службы сократили подачу энергии в жилые кварталы, перейдя на график. Предусмотрительные люди - Натали ловила поверх своей головы шлейфы обрывочных разговоров - закупали аккумуляторы и читали мантры всем богам, которых знали из книг и видео, чтобы следом не отключили подачу питьевой воды. Для Города Башен это было бы смерти подобно. Потом - в лифт, чьи полированные металлопластовые створки распахивались прямо на тесную станцию подземки. Натали перестраховывалась, отправляясь одним поездом раньше. Мало ли какая могла возникнуть ситуация, а выходить перед начальством виноватой не стоило. Очень уж оное руководство склонно было переводить все вопросы в личные.
Возвращаясь же домой, тоже в совершеннейших потьмах, она нехотя ужинала, лезла под ионный душ, на пять минут выключавший ее из реальности, падала на откидную полку-кровать - пластик, обтянутый стандартным голубым полидерматином - и проваливалась в забытье, чтобы через четыре-пять часов очнуться в темноте, в необъяснимом ужасе перед неопределенностью судьбы, отчетливо осознавая отсутствие какого-либо выхода, поворотного пункта к переменам. Слепую жажду ласки.
Сама себе она казалась совершенно бесполезной частью социума.
* * *
Ни один Эстергази не может утверждать, будто страх ему вовсе неведом. В том числе - физиологические его проявления. Олаф переступил порог зала, и желудок сжался в комок, стенки его словно обледенели, и вкус кислоты встал во рту.
Кирилл вошел следом. Лицо молодого Императора было задумчиво и непроницаемо и вполне подходило под заявленную позицию «в принципе против». Адмирал предположил, что и у него состояние места, где гнездится, трепыхаясь, душа, оставляет желать лучшего.
Территория, отданная во власть проекта, представляла собой просторный низкий зал: надо думать, один из дворцовых гаражей, с кафельным полом и множеством люминесцентных ламп. Вдоль стен были составлены лабораторные столы, только что выгруженные и еще не распределенные по местам: с вмонтированными спиралями разогрева и контейнерами охладителей, и мониторами, где отражался процесс. Всюду свисала проводка, покамест не упрятанная в короба - то ли Проект разворачивали в спешке, то ли высокомерно не утруждали себя тонкостями офисного интерьера. Потрескивали, помигивая лампочками, распределительные шкафы в углах. Персонал, суетящийся вокруг, одет был в зеленые комбинезоны: видимо, этот цвет как раз и напомнил адмиралу о хирургии. Из собственного общения с докторами адмирал вынес поговорку: «Чиненое - не новое», при всех сегодняшних надеждах смущавшую его дух.
Стандартная раздвижная переборка из прозрачного зеленоватого пластика разделяла зал пополам. Кирилл - случайно ли? - одетый с утра в будничный летный комбинезон, не задумываясь проследовал туда.
Из информационного файла Олаф Эстергази знал, что увидит, но все равно, когда он говорил себе о «воскрешении», воображение рисовало ему прозрачную криокапсулу в поясе огоньков-индикаторов, тело в паутине датчиков и трубок, помимо них облаченное лишь в красоту. Он непроизвольно вздрогнул, потому что эта шутка, всплывшая в мозгу, тоже при жизни принадлежала внуку.
Пилотов в таких капсулах не доставляли почти никогда. Мальчишки гибли мгновенно, сгорая в плазме, а нет - так от взрывов собственных баков, как метеориты в атмосфере, не успевая даже рычаги катапульты толкнуть.
Задняя стена отгороженной части лаборатории была сплошными воротами, вроде ангарных. Сейчас они как раз закрывались, выпустив уползающий тягач, и некоторое время Олаф Эстергази не видел кругом ничего, кроме оставленной им ноши.
Гигантский ящик, чья одноразовая пластиковая обшивка, обрызганная аэрозолем, моментально сморщилась и складками осела на пол. Рабочий, следивший за автоматическими уборщиками, снял с корпуса Тецимы легкие фиброэтиленовые уплотнители и отошел, словно не желал находиться в такой близости от истребителя.
Может, это была самая обычная иерархическая почтительность, но адмирала от нее передернуло, а после он стоял непроизвольно навытяжку, глаз не сводя с изуродованного блистера, с оплавленных по краям осколков керамлита. И сильнейшая душевная боль, свернувшаяся при этом в подвздошье, напомнила ему ту, другую... Когда Харальд, запинаясь на каждом слове, сказал: «Я боюсь, они убьют ее... их... а мы ничего не докажем». А он был спеленут по рукам и ногам верностью. Честью. Присягой. Эта верность, в конечном итоге, а не любовь мужчины и женщины, породила юнца, стоящего рядом, и вложила в его руки бразды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Ей не хотелось здесь жить и тут быть. Единственным местом, где она могла оставаться наедине с собой, неожиданно оказался городской транспорт. Натали по-прежнему обитала в общежитии Компании, поскольку та не настаивала на немедленном освобождении площадей, а переезжать в аналогичную ячейку от Завода отчаянно не хотелось: мало ли, какие у них там внутренние правила. Линии воздушного сообщения, бывшие до сих пор самым оптимальным вариантом по цене, скорости и комфорту, позакрывали, пилотов призвали, прочий персонал, как саму Натали, распределили кого куда. Осталась подземка: мучительно медленная, невообразимо многолюдная и отнимавшая массу времени. Метро на Зиглинде никогда не рассматривалось как основной вид коммуникаций и потому явно не справлялось с нагрузкой. Впрочем, с точки зрения Натали последним обстоятельством едва ли стоило огорчаться. Эти несколько часов она принадлежала самой себе, бесцельно блуждая по чуланам собственных мыслей, мечтаний, страхов, рассматривая их один за другим как зажатые меж пальцами стеклянные шарики. Попутчикам казалось, будто она спит, на самом же деле она мысленно продолжала прерванные разговоры, обсуждая то, что следовало обсудить, склоняя кого-то к своему видению ситуации, и была разумна, убедительна, спокойна...
А вот пробивало ее разрядом, когда попадалось в толпе юное лицо, цветущее свежей красотой там, где она сама уже обнаруживала первые «куриные лапки» морщинок, уголки губ, приподнятые вверх, счастливый, а пуще того - безмятежный взгляд. Словно сама война не была помехой чьей-то чужой любви.
Куда девалась моя жизнь? Каким образом свет восходящей надежды, что озаряла путь впереди, вдруг оказался сзади, окрасив воспоминания в теплые закатные тона, и теперь перед собой она не видела ничего, кроме тени, хотя бы и собственной?
И еще дурно было, что приходилось вставать в предрассветную рань, одеваться ощупью, натыкаясь на углы, умываться холодной водой, завтракать всухомятку, выпивая дежурную чашку крепчайшего кофе - коммунальные службы сократили подачу энергии в жилые кварталы, перейдя на график. Предусмотрительные люди - Натали ловила поверх своей головы шлейфы обрывочных разговоров - закупали аккумуляторы и читали мантры всем богам, которых знали из книг и видео, чтобы следом не отключили подачу питьевой воды. Для Города Башен это было бы смерти подобно. Потом - в лифт, чьи полированные металлопластовые створки распахивались прямо на тесную станцию подземки. Натали перестраховывалась, отправляясь одним поездом раньше. Мало ли какая могла возникнуть ситуация, а выходить перед начальством виноватой не стоило. Очень уж оное руководство склонно было переводить все вопросы в личные.
Возвращаясь же домой, тоже в совершеннейших потьмах, она нехотя ужинала, лезла под ионный душ, на пять минут выключавший ее из реальности, падала на откидную полку-кровать - пластик, обтянутый стандартным голубым полидерматином - и проваливалась в забытье, чтобы через четыре-пять часов очнуться в темноте, в необъяснимом ужасе перед неопределенностью судьбы, отчетливо осознавая отсутствие какого-либо выхода, поворотного пункта к переменам. Слепую жажду ласки.
Сама себе она казалась совершенно бесполезной частью социума.
* * *
Ни один Эстергази не может утверждать, будто страх ему вовсе неведом. В том числе - физиологические его проявления. Олаф переступил порог зала, и желудок сжался в комок, стенки его словно обледенели, и вкус кислоты встал во рту.
Кирилл вошел следом. Лицо молодого Императора было задумчиво и непроницаемо и вполне подходило под заявленную позицию «в принципе против». Адмирал предположил, что и у него состояние места, где гнездится, трепыхаясь, душа, оставляет желать лучшего.
Территория, отданная во власть проекта, представляла собой просторный низкий зал: надо думать, один из дворцовых гаражей, с кафельным полом и множеством люминесцентных ламп. Вдоль стен были составлены лабораторные столы, только что выгруженные и еще не распределенные по местам: с вмонтированными спиралями разогрева и контейнерами охладителей, и мониторами, где отражался процесс. Всюду свисала проводка, покамест не упрятанная в короба - то ли Проект разворачивали в спешке, то ли высокомерно не утруждали себя тонкостями офисного интерьера. Потрескивали, помигивая лампочками, распределительные шкафы в углах. Персонал, суетящийся вокруг, одет был в зеленые комбинезоны: видимо, этот цвет как раз и напомнил адмиралу о хирургии. Из собственного общения с докторами адмирал вынес поговорку: «Чиненое - не новое», при всех сегодняшних надеждах смущавшую его дух.
Стандартная раздвижная переборка из прозрачного зеленоватого пластика разделяла зал пополам. Кирилл - случайно ли? - одетый с утра в будничный летный комбинезон, не задумываясь проследовал туда.
Из информационного файла Олаф Эстергази знал, что увидит, но все равно, когда он говорил себе о «воскрешении», воображение рисовало ему прозрачную криокапсулу в поясе огоньков-индикаторов, тело в паутине датчиков и трубок, помимо них облаченное лишь в красоту. Он непроизвольно вздрогнул, потому что эта шутка, всплывшая в мозгу, тоже при жизни принадлежала внуку.
Пилотов в таких капсулах не доставляли почти никогда. Мальчишки гибли мгновенно, сгорая в плазме, а нет - так от взрывов собственных баков, как метеориты в атмосфере, не успевая даже рычаги катапульты толкнуть.
Задняя стена отгороженной части лаборатории была сплошными воротами, вроде ангарных. Сейчас они как раз закрывались, выпустив уползающий тягач, и некоторое время Олаф Эстергази не видел кругом ничего, кроме оставленной им ноши.
Гигантский ящик, чья одноразовая пластиковая обшивка, обрызганная аэрозолем, моментально сморщилась и складками осела на пол. Рабочий, следивший за автоматическими уборщиками, снял с корпуса Тецимы легкие фиброэтиленовые уплотнители и отошел, словно не желал находиться в такой близости от истребителя.
Может, это была самая обычная иерархическая почтительность, но адмирала от нее передернуло, а после он стоял непроизвольно навытяжку, глаз не сводя с изуродованного блистера, с оплавленных по краям осколков керамлита. И сильнейшая душевная боль, свернувшаяся при этом в подвздошье, напомнила ему ту, другую... Когда Харальд, запинаясь на каждом слове, сказал: «Я боюсь, они убьют ее... их... а мы ничего не докажем». А он был спеленут по рукам и ногам верностью. Честью. Присягой. Эта верность, в конечном итоге, а не любовь мужчины и женщины, породила юнца, стоящего рядом, и вложила в его руки бразды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88